Все они казались мне абсолютно недоступными. И все же я с интересом наблюдал за ними при всякой возможности: вот Фрэнсис, нагнувшись, беседует с сидящим на ступеньке крыльца котом; вот Генри проносится мимо в маленькой белой машине, на сиденье рядом с нимДжулиан собственной персоной; вот Банни, высунувшись из окна второго этажа, что-то кричит близнецам на лужайке. Постепенно ко мне просочились еще кое-какие сведения. Фрэнсис Абернати приехал из Бостона и, по слухам, был юношей весьма состоятельным. Генри, как говорили, тоже был не беден, к тому же отличался феноменальными лингвистическими способностями. Он знал несколько языков, древних и современных, и в восемнадцать лет опубликовал комментированный перевод Анакреона. (Мне рассказал об этом Жорж Лафорг; правда, когда мы коснулись этой темы, он стал мрачен и немногословен. Позже я узнал, что на первом курсе Генри поставил его в ужасно неловкое положение перед всем факультетом, когда Лафорг отвечал на вопросы после своей ежегодной лекции по Расину.) Близнецы снимали квартиру в городе и были родом откуда-то с юга. А Банни Коркоран имел обыкновение слушать у себя в комнате марши Джона Филипа Сузыпоздно ночью и на полную громкость.
Все это вовсе не значит, что я был занят исключительно подобными наблюдениями. Я только начал привыкать к колледжу, занятия шли полным ходом, к тому же немало времени у меня отнимала работа. Мой острый интерес к Джулиану Морроу и его греческим ученикам уже начал ослабевать, когда произошло одно удивительное совпадение.
Шла вторая неделя моего пребывания в колледже. В среду утром, перед второй парой, я заглянул в библиотеку, чтобы отксерокопировать кое-что для доктора Роланда. Спустя полчаса, когда у меня уже рябило в глазах, я вернул ключ от ксерокса библиотекарше и пошел к выходу, но тут заметил Банни и близнецов. Они сидели за столом среди хаоса бумаг, перьевых ручек и пузырьков с чернилами. Мне особенно запомнились эти пузырькия был буквально очарован ими и еще длинными черными ручками, до ужаса архаичными и неудобными на вид. На Чарльзе был белый теннисный свитер, а на Камиллелетнее платье с матросским воротничком и соломенная шляпка. Банни свой пиджак бросил на спинку стула, и на подкладке всем на обозрение красовалось несколько внушительных пятен и прорех. Сам он сидел в мятой рубашке, закатав рукава и водрузив локти на стол. Все трое разговаривали вполголоса, сдвинув головы.
Внезапно мне захотелось узнать, о чем они говорят. Я направился к книжной полке позади их столика медленным, неуверенным шагом, словно бы не зная толком, что мне нужно, подбираясь все ближе и ближе, пока не подошел к ним почти вплотную, так, что мог бы тронуть Банни за плечо. Повернувшись к ним спиной, я взял с полки первую попавшуюся книгукакой-то нелепый сборник работ по социологиии сделал вид, что изучаю указатель. Ресоциализация. Респонденты. Референтные группы. Рефлексия.
Я не уверена, услышал я голос Камиллы. Если греки плывут к Карфагену, то здесь должен быть винительный. Помните? Отвечает на вопрос куда?. Так по правилу.
Не годится.
Это был Банни. Он говорил, растягивая слова и слегка гнусавя. У. К. Филдс с особо тяжелым случаем лонг-айлендской манеры цедить сквозь зубы.
Здесь не вопрос куда?, а вопрос где?. Ставлю на аблатив.
Озадаченное молчание и шелест страниц.
Стоп, сказал Чарльз; его голос, хрипловатый и слегка южный, был очень похож на голос сестры. Смотрите, они не просто плывут к Карфагену, они плывут его штурмовать.
Ты с ума сошел.
Нет, так и есть. Посмотрите на следующее предложение. Здесь нужен дательный.
Ты уверен?
Опять шелест страниц.
Абсолютно. Epi tō Karchidona.
Ничего не получится, авторитетно заявил Банни. Судя по голосу, можно было подумать, что у меня за спиной сидит Терстон Хауэлл из Острова Гиллигана. Аблативто, что доктор прописал. Обычное делоесли не можешь определить падеж, значит, это аблатив.
Секундная пауза.
Банни, что ты вообще несешь? вздохнул Чарльз. Аблативлатинский падеж.
Ну разумеется, я в курсе, раздраженно ответил Банни после некоторого замешательства, говорившего скорее об обратном. Ты же понял, о чем я. Аорист, аблативодин черт, честное слово
Нет, Чарльз, вмешалась Камилла, дательный здесь не подходит.
Говорю тебе, подходит. Они ведь плывут, чтобы штурмовать город, так?
Да, но ведь греки плыли через море и к Карфагену.
Но я же поставил впереди epi!
Ну давполне можно употребить epi, если мы штурмуем город, но по первому правилу здесь нужен винительный падеж.
Самость. Самосознание. Сегрегация. Я уткнулся в указатель и принялся ломать голову над нужным падежом. Греки плывут через море к Карфагену. К Карфагену. Вопрос куда?. Вопрос откуда?. Карфаген.
Вдруг меня осенило. Я закрыл книгу, поставил ее на полку, повернулся к их столику:
Прошу прощения.
Они сразу же прервали разговор и, подняв головы, изумленно уставились на меня.
Извините, но, может быть, подойдет местный падеж?
Некоторое время все молчали.
Местный падеж? удивился Чарльз.
Просто подставьте к Karchido ze, продолжил я как можно более уверенным тоном. По-моему, это ze. Тогда вам не понадобится предлогкроме epi, конечно, если они отправились на войну. Ze подразумевает по направлению к, так что и насчет падежа можно не волноваться.
Чарльз посмотрел в свои записи, вновь на меня.
Местный? Звучит как-то сомнительно.
Ты когда-нибудь встречал Карфаген в этом падеже? спросила Камилла.
Об этом я не подумал.
Вообще-то нет. Но мне точно встречались Афины.
Чарльз пододвинул к себе словарь и принялся его листать.
А, черт, да не возись ты, махнул рукой Банни. Если не надо ничего склонять и можно обойтись без предлога, то, по-моему, лучше просто не бывает. Он откинулся на спинку стула и взглянул на меня. Позволь, я пожму твою руку, незнакомец.
Я протянул ему руку. Крепко сжав, он потряс ее, едва не опрокинув локтем пузырек с чернилами.
Рад познакомиться, очень-очень рад, заверил он меня, свободной рукой откидывая волосы со лба.
Эта внезапная вспышка внимания смутила меня. Все было так, словно бы со мной вдруг заговорили персонажи любимой картины, только что погруженные в собственные мысли и заботы на холсте. Не далее как вчера в коридоре колледжа на меня чуть не налетел Фрэнсис, пронесшись мимо в облаке черного кашемира и табачного дыма. На какой-то миг, когда его плечо коснулось меня, он превратился в существо из плоти и крови, но уже секунду спустя снова стал плодом воображения, галлюцинацией, скользящей по коридору, столь же равнодушной ко мне, как, говорят, призраки, поглощенные своими потусторонними делами, равнодушны к миру живых.
Все еще листая словарь, Чарльз встал и протянул мне руку:
Чарльз Маколей.
Ричард Пейпен.
А, так это ты, вдруг сказала Камилла.
Что?
Ведь это ты заходил узнать насчет занятий?
Это моя сестра, сказал Чарльз, а это Бан, ты уже представился?
Нет-нет, кажется, нет. Вы просто осчастливили меня, сэр. У нас еще десяток таких предложений и пять минут на все про все, сообщил Банни и вновь схватил мою руку:Эдмунд Коркоран.
Ты долго занимался греческим? спросила Камилла.
Два года.
Кажется, ты неплохо знаешь его.
Жаль, что ты не в нашей группе, сказал Банни.
Неловкое молчание.
Э-э, Джулиан немного странно относится к таким вещам, замявшись, сказал Чарльз.
Слушай, а сходи-ка ты к нему еще раз, оживился Банни. Принеси ему цветочков, скажи, что ты без ума от Платона, и потом можешь смело вить из него веревки.
Опять молчание, на этот раз совсем уж неодобрительное.
Камилла улыбнулась, но словно бы и не мнеочаровательная, равнодушная улыбка в пространство, как будто я был официантом или продавцом. Чарльз тоже улыбнулсявежливо, слегка вскинув брови. Это легкое движение бровей могло быть непроизвольным, могло, по правде говоря, означать все что угодно, но я увидел в нем только одно: Надеюсь, это все?
Я что-то промямлил, собираясь повернуться и уйти, но в этот момент Банни, сидевший лицом к входу, резким движением ухватил меня за запястье:
Постой.
Я оторопело поднял глаза. От дверей библиотеки к нам направлялся Генритемный костюм, зонт, все как обычно. Подойдя к столу, он сделал вид, что не замечает меня.
Привет, обратился он к остальным. Вы закончили?
Банни кивнул в мою сторону:
Слушай, Генри, мы тут кое-кого хотели с тобой познакомить.
Генри мельком взглянул на меня. Выражение его лица нисколько не изменилось, он только на секунду зажмурился, словно появление в его поле зрения человека вроде меня было чем-то немыслимым.
Да-да, продолжил Банни. Этого молодого человека зовут Ричард Ричардкак там?
Пейпен.
Ну да, Ричард Пейпен. Изучает греческий.
Чуть приподняв подбородок, Генри смерил меня взглядом:
Очевидно, не здесь.
Не здесь, подтвердил я, стараясь смотреть ему в лицо, но его взгляд был таким откровенно уничижительным, что мне пришлось отвести глаза.
А, Генри, взгляни-ка вот на это, спохватился Чарльз, вновь погрузившись в ворох своих бумаг. Мы хотели поставить здесь дательный или винительный, но он посоветовал нам местный.
Генри склонился над его плечом, изучая страницу.
Хм, архаичный локатив, сказал он. Весьма в духе Гомера. Конечно, грамматически это верно, но, возможно, несколько выпадает из контекста.
Он выпрямился и повернулся ко мне. Свет падал под таким углом, что за стеклами очков мне было совсем не видно его глаз.
Очень интересно. Ты специализируешься на Гомере?
Я хотел было ответить да, но почувствовал, что он будет только рад уличить меня во лжи, а главное, сможет сделать это без особого труда.
Мне нравится Гомер, только и выдавил я из себя.
Это замечание было встречено холодным презрением.
Я обожаю Гомера, сухо произнес Генри. Разумеется, мы изучаем несколько более поздние вещи: Платона, трагиков и так далее.
Пока я лихорадочно соображал, что бы мне ответить, Генри уже отвернулся, утратив ко мне всякий интерес.
Нам пора идти, сказал он.
Чарльз собрал бумаги и поднялся из-за стола: встала и Камилла и на этот раз тоже подала мне руку. Когда они стояли вот так, бок о бок, их сходство было особенно разительным. Проявлялось оно, впрочем, не столько в чертах лица, сколько в мимике и манере держаться. Между ними словно бы существовала тайная связь, по каналам которой передавались жесты и движениястоило одному из них моргнуть, и через пару секунд, как беззвучное эхо, падали и взлетали ресницы другого. Их умные, спокойные глаза были одного и того же оттенка серого. Мне подумалось, что она очень красиватревожной, почти средневековой красотой, уловить которую не смог бы глаз случайного наблюдателя.
Банни с шумом отодвинул стул и хлопнул меня по спине:
Ладно, милейший, надо будет нам как-нибудь еще встретиться и поболтать о греческом, да?
До свидания, кивнул Генри.
До свидания, отозвался я.
Все пятеро не торопясь двинулись к выходу, а мне оставалось лишь стоять и смотреть, как они широкой фалангой покидают библиотеку.
Когда пару минут спустя я зашел в кабинет доктора Роланда, чтобы оставить ксерокопии, то спросил его, не мог бы он выдать мне аванс.
Он медленно откинулся на спинку кресла и навел на меня окуляры слезящихся, с покрасневшими веками глаз.
Э-э, видишь ли, сказал он, в течение последних десяти лет я взял себе за правило этого не делать. И позволь, я объясню тебе почему.
Я понимаю, сэр, поспешно вставил ялекции доктора Роланда на тему его правил порой могли длиться полчаса, а то и больше. Я прекрасно понимаю. Просто это непредвиденные обстоятельства.
Он подался вперед и откашлялся.
И что же это, интересно, за обстоятельства?
Его сложенные на столе руки оплетали вздувшиеся вены, и кожа вокруг костяшек отливала синюшным перламутром. Я уставился на них, будто видел впервые. Мне было нужно десятьдвадцать долларов, нужно позарез, и я открыл рот, совершенно не подумав о том, что буду говорить.
Да так У меня возникла одна проблема.
Он выразительно нахмурил брови. Кое-кто из студентов говорил, что доктор Роланд лишь притворяется без пяти минут маразматиком. Я не видел в его поведении ни капли притворства, но порой, стоило утратить бдительность, он поражал неожиданной вспышкой здравомыслия, и хотя зачастую эта вспышка не имела никакого отношения к теме разговора, она все же служила неоспоримым доказательством того, что где-то в илистых глубинах его сознания мыслительный процесс еще вел борьбу за существование.
Все дело в моей машине, вдруг озарило меня (никакой машины у меня не было). Мне нужно отвезти ее в ремонт.
Я не ожидал дальнейших расспросов, но он, напротив, заметно приободрился:
Что с ней стряслось?
Что-то с коробкой передач.
Двухступенчатая? С воздушным охлаждением?
С воздушным охлаждением, ответил я, переминаясь с ноги на ногу. Такой поворот разговора мне совсем не нравился. Я ровным счетом ничего не понимаю в машинах и не смог бы даже поменять колесо.
А что у тебя? Небось одна из этих моделек с шестью цилиндрами?
Да.
И дались же вам всем, ребята, эти недомерки. Свое чадо я ни к чему, где меньше восьми цилиндров, и не подпустил бы.
Я просто не знал, что на это ответить.
Он выдвинул ящик стола и начал выуживать все подряд, поднося каждую вещь вплотную к глазам и опуская затем обратно.
Если полетела коробка передач, то, скажу по опыту, машине конец. Тем более если на ней стоит V6. Лучше сразу отправить ее на свалку. Вот у меня 98-ридженси-брогам, машине десять лет. Так я регулярно показываю ее механику, меняю фильтр через каждые две с половиной тысячи километров и через каждые пятьмасло. Бегает, как в сказке. Будешь в городе, смотри, поосторожней с этими мастерскими, выдал он неожиданно суровым тоном.
Простите?
Он наконец нашел свою чековую книжку и принялся что-то усердно в ней выписывать.
Конечно, надо было бы сначала отправить тебя в финансовый отдел, но, думаю, можно обойтись и без этого. В Хэмпдене есть пара-тройка таких мест Если узнают, что ты из колледжа, сразу же заломят двойную цену. Ридимд рипэйр в общем-то лучше остальныхони там все возрожденные христиане, но все равно смотри в оба, иначе обдерут тебя как липку.
Он вырвал чек и протянул его мне. Я взглянул на сумму, и сердце мое подпрыгнуло. Двести долларов. Внизу его подпись, все как полагается.
И смотри не давай им ни цента больше.
Ни в коем случае, сэр, пообещал я, едва сдерживая радость.
Что же я буду делать с такой кучей денег? Может, он даже забудет, что дал их мне?
Он сдвинул очки на нос и посмотрел на меня поверх стекол.
Так, значит, понял? Ридимд рипэйр, за городом, на шестом шоссе. Знак в виде креста.
Спасибо вам.
Я шел по коридору в самом радужном настроении, в кармане лежало двести долларов, и первое, что я сделал, спустился к телефону и вызвал такси, чтобы поехать в Хэмпден-таун. Если я что-то и умею, так это врать на ходу. Тут у меня своего рода талант.
И как же я провел время в Хэмпден-тауне? Честно говоря, я был слишком потрясен своей удачей, чтобы провести его с толком. День был восхитительным, мне ужасно надоело безденежье, и поэтому, не успев подумать как следует, я первым делом зашел в дорогой магазин мужской одежды на площади и купил пару рубашек. Потом заглянул в лавку Армии спасения и, порывшись в корзинах, отыскал твидовое пальто и коричневые туфли, которые пришлись мне впору, а в придачу к этому запонки и забавный старый галстук с изображением охоты на оленя. Когда я вышел на улицу, то с облегчением обнаружил, что у меня осталось еще около ста долларов. Зайти в книжный? Пойти в кино? Купить бутылку виски? Ласково улыбаясь и что-то щебеча, меня окружила целая стая возможностей, и я стоял, пригвожденный к залитому ясным сентябрьским светом тротуару, пока от этого хоровода удовольствий у меня не начало рябить в глазах. Тогда, словно парень из глубинки, смущенный игривыми взглядами проституток, я метнулся к телефонной будке, разорвав их пестрый круг, и набрал номер такси, чтобы поскорее вернуться в колледж.
Оказавшись у себя в комнате, я разложил покупки на кровати. На запонках были царапины и чьи-то инициалы, но зато они выглядели как настоящее золото и матово поблескивали в ленивых лучах осеннего солнца, собиравшихся в желтые лужи на дубовых досках пола, роскошно, густо, пьяняще.