Перевод заключенных из камеры в камеруобщепринятая практика. В тюрьме не любят, когда ты чересчур к чему-то привязываешься. За пятнадцать лет моего пребывания здесь меня переводили восемь раз. Разумеется, все камеры выглядят одинаковоразница в том, что меняются соседи. Вот почему появление Шэя на первом ярусе сильно нас заинтриговало.
Это само по себе было редкостью. Шестеро заключенных нашего яруса радикально отличались друг от друга, и ничего удивительного не было в том, что один человек вызвал всеобщее любопытство. В камере номер один сидел педофил Джои Кунц, занимавший нижнюю ступень неофициальной иерархии. В камере номер два находился Кэллоуэй Рис, полноправный член «Арийского братства». В камере номер три был я, Люций Дефрен. Четвертая и пятая камеры пустовали, поэтому мы знали, что нового заключенного поместят в одну из них. Вопрос был в том, окажется он ближе ко мне или к парням из трех последних камер: Тексасу Райделлу, Поджи Симмонсу и Крэшу, самозваному лидеру первого яруса.
Пока Шэя Борна вели в сопровождении фаланги из шести тюремных охранников в шлемах, бронежилетах и защитных масках, мы все прильнули к дверям наших камер. Надзиратели прошли мимо душевой, расположенной в начале галереи, прошаркали мимо камер Джои и Кэллоуэя и задержались прямо напротив меня, так что мне удалось хорошо рассмотреть Борна. Он был маленьким и щуплым, с коротко остриженными темно-русыми волосами и глазами цвета Карибского моря. Я знал о Карибах, потому что провел там последний отпуск с Адамом. Хорошо, что у меня не такие глаза. Не хотелось бы каждый день, глядя в зеркало, вспоминать о месте, которое никогда больше не увижу.
И вот Шэй Борн повернулся ко мне.
Может, сейчас самое время рассказать, что из-за моей внешности надзиратели старались не смотреть на меня и поэтому я иногда прятался в глубине камеры. Все мое лицо ото лба до подбородка было покрыто красно-фиолетовыми шелушащимися язвами. Большинство людей при встрече со мной вздрагивали. Даже воспитанные, как восьмидесятилетний проповедник, раз в месяц приносивший нам буклеты. Сначала он отводил глаза, а потом весь обращался в зрение, словно мой облик был еще хуже, чем ему запомнилось. Но Шэй просто встретился со мной взглядом и кивнул, как будто я не отличался от любого другого.
Я услышал, как захлопнулась дверь соседней камеры, как загремели цепи, когда Шэй просунул руки сквозь проем в двери, чтобы ему сняли наручники. Надзиратель ушел с галереи, и почти сразу раздался голос Крэша.
Салют, смертник! завопил он.
Из камеры Шэя Борна ответа не последовало.
Эй, отвечай, когда с тобой говорит Крэш!
Оставь его в покое, Крэш, вздохнул я. Дай бедняге время сообразить, какой ты болван.
О-о, смертник, берегись! протянул Кэллоуэй. К тебе подмазывается Люций, а его последний бойфренд уже отдал Богу душу.
Послышался щелчок и звуки из телевизора, а затем Шэй, вероятно, подключил наушники, которые нам предписывалось иметь, чтобы мы не цапались из-за громкости. Я немного удивился, что смертник в состоянии купить в лавке телевизор, такой же, как у нас. Видимо, экран у этого телика был тринадцать дюймов по диагонали и корпус из прозрачного пластика, чтобы надзиратели сразу заметили, если кто-то вынет детали для изготовления оружия.
Пока Кэллоуэй и Крэш, как обычно, на пару изводили меня, я достал собственные наушники и тоже включил телик. Было пять часов, и мне не хотелось пропустить шоу Опры Уинфри. Но когда я попытался поменять каналы, ничего не вышло. Экран мигал, как будто настраиваясь на двадцать второй, но тот не отличался от третьего, пятого, Си-эн-эн или кулинарного канала.
Эй! принялся колотить в дверь Крэш. Слушайте, кабель накрылся! У нас есть свои права, вы, там
Иногда наушники не спасают.
Я прибавил громкость и стал смотреть местные новости. Показывали акцию по сбору денег для детской больницы неподалеку от Дартмутского колледжа. Там были клоуны, воздушные шарики и даже два игрока команды «Ред сокс», раздающие автографы. Камера остановилась на девочке с белокурыми волосами сказочной принцессы и голубыми полумесяцами под глазамикак раз таких детей показывают по телевидению, чтобы заставить вас раскошелиться.
Клэр Нилон, произнес за кадром голос репортера, ожидает донорское сердце.
О-го-го! подумал я. У всех свои проблемы.
Я снял наушники. Если нельзя смотреть шоу Опры, не хочу ничего другого.
Вот почему я услышал самое первое слово Шэя Борна, произнесенное на нашем ярусе.
Да, сказал он, и неожиданно кабель снова врубился.
Вы, вероятно, успели заметить, что я дам сто очков вперед любому кретину с первого яруса, а все потому, что на самом деле я здесь не на месте. Это было преступление на почве страсти. Вот только противоречие состоит в том, что я сфокусировался на страсти, а судна преступлении. Но ответьте мне, что бы сделали вы, если бы любовь всей вашей жизни нашла себе новую любовь своей жизни: кого-то моложе, стройнее, привлекательнее?
Ирония заключалась в том, что никакой приговор, вынесенный судом за убийство, не мог сравниться с тем, что губило меня в заключении. В моем последнем анализе крови, взятом полгода назад, лимфоциты упали до семидесяти пяти клеток на кубический миллиметр крови. У здорового человека, без ВИЧ, нормальное количество Т-клеток составляет тысячу и больше. Вирус проникает в эти белые кровяные тельца, то есть лейкоциты. Для борьбы с инфекцией лейкоциты размножаются, и вирус тоже. Чем слабее моя иммунная система, тем скорее я заболею или подхвачу условно-патогенную заразу вроде токсоплазмоза или цитомегаловирусной инфекции. Врачи говорят, что я умру не от СПИДая умру от пневмонии или бактериальной инфекции мозга. Но какая разница, это лишь слова. Все равноумру.
Я был профессиональным художником, теперь это мое хобби, хотя в подобном месте намного сложнее достать необходимые материалы. Если прежде я предпочитал масляные краски фирмы «Винзор и Ньютон», соболиные кисти и льняной холст, который сам натягивал и покрывал левкасом, то теперь довольствуюсь тем, что окажется под рукой. По моей просьбе племянники присылали мне рисунки карандашом на картоне, я стирал картинки и снова использовал эту плотную бумагу. Я припрятывал еду, из которой можно было извлечь пигмент. Этой ночью я тружусь над портретом Адамаконечно, по памяти, больше у меня ничего не осталось. Я смешал в крышечке от бутылки из-под сока немного красного сиропа, выдавленного из конфетки «Скитлс», с горошинкой зубной пасты, а во второй крышечкекофе с каплей воды, затем соединил все это и получил нужный оттенок его кожиглянцевитую черную патоку.
Я заранее набросал черным цветом его черты: широкий лоб, мощная челюсть, орлиный нос. С помощью самодельного ножа я соскоблил черную краску с фотографии угольной шахты из журнала «Нэшнл джиографик» и добавил толику шампуня, чтобы получить светлый тон. Огрызком карандаша перенес цвет на мое импровизированное полотно.
Господи, как он был красив!
Шел уже четвертый час ночи, но, честно говоря, я сплю немного. А когда засыпаю, часто хожу в туалет, хотя теперь я ем совсем мало, пища проскакивает через меня на раз-два. Меня часто тошнит, болит голова. Из-за стоматита трудно глотать. И когда меня одолевает бессонница, я занимаюсь творчеством.
Этой ночью я сильно вспотел. Проснулся весь мокрый и, сняв простыни, не захотел снова ложиться на матрас. Вместо этого достал свою картину и принялся заново создавать Адама. Но меня отвлекали другие его портреты, висевшие на стенах камеры: Адам стоит в той самой позе, впервые поразившей меня, когда он служил моделью в арт-классе, где я преподавал. Лицо Адама, когда он открывает глаза утром. Адам оглядывается через плечо в тот момент, когда я в него стреляю.
Мне надо это сделать, сказал Шэй Борн. Это мой единственный шанс.
С момента своего появления днем на первом ярусе он не проронил ни слова, и я недоумевал, с кем он ведет разговор в этот ночной час. Галерея была пуста. Может быть, ему приснился кошмар?
Борн? прошептал я. Ты в порядке?
Кто здесь?
Слова давались ему с трудомон не заикался, нет, но каждый слог был как камешек, который ему приходилось проталкивать вперед.
Я Люций, Люций Дефрен, ответил я. Ты с кем-то разговариваешь?
Он помедлил с ответом.
Кажется, я разговариваю с тобой.
Не спится?
Я мог бы поспать, ответил Шэй. Просто не хочется.
Значит, тебе повезло больше, чем мне, заметил я.
Это была шутка, но он воспринял ее по-своему.
Ты не такой везучий, как я, а я менее невезучий, чем ты, сказал он.
Что ж, по-своему Шэй Борн был прав. Может, мне не вынесли такой же приговор, как ему, но, как и он, я умру в стенах этой тюрьмыскорее рано, чем поздно.
Люций, позвал он, чем ты сейчас занимаешься?
Рисую.
Повисло молчание.
Чтосвою камеру?
Нет. Портрет.
Зачем?
Я художник.
Однажды в школе учитель рисования сказал, что у меня классические губы, вспомнил Шэй. До сих пор не понимаю, что это значит.
Это отсылка к древним грекам и римлянам, объяснил я. А искусство, которое мы видим представленным на
Люций, ты видел сегодня по телику «Ред сокс»?..
У всех обитателей нашего яруса, включая меня, есть свои любимые команды. Каждый из нас ведет дотошный счет очкам в турнирной таблице. Мы обсуждаем справедливость действий рефери, как будто мы судьи из Верховного суда. Иногда надежды наших команд разбиваются, как и у нас самих, а по временам мы смотрим по телику мировые турниры. Но сейчас продолжалось предсезонье, и вечером никаких игр не показывали.
За столом сидел Шиллинг, добавил Шэй, с трудом подыскивая нужные слова. И там была девочка
Ты имеешь в виду акцию по сбору средств? Ту, что проводилась в больнице?
Да, та девочка, повторил Шэй. Я хочу отдать ей свое сердце.
Не успел я ответить, как раздался грохот и вслед за ним глухой звук от падения тела на бетонный пол.
Шэй? позвал я. Шэй!
Я прижался лицом к оргстеклу. Мне совсем не видно было Борна, но я слышал какие-то ритмические удары в дверь его камеры.
Эй! изо всей мочи завопил я. Эй, нам тут внизу нужна помощь!
Зэки начали просыпаться, проклиная меня за то, что я нарушил их покой, но вскоре умолкли от изумления. На первый ярус ворвались двое надзирателей в бронежилетах. Один из них, Каппалетти, считал своим долгом всегда кого-нибудь осаживать. Другой, Смайт, относился ко мне сугубо профессионально. Каппалетти остановился перед моей камерой:
Дефрен, если ты поднял ложную тревогу
Но Смайт уже опустился на колени перед камерой Шэя:
По-моему, у Борна припадок. Он нажал клавишу на рации, и электронные двери раздвинулись, чтобы пропустить других офицеров.
Дышит? спросил один.
Переверните его, на счет «три»
Прибыли парамедики «скорой помощи» и повезли Шэя мимо моей камеры на каталкеносилках с ремнями на уровне плеч, живота и ног. Их применяли для перевозки зэков вроде Крэша, доставляющих беспокойство, даже если они закованы в цепи на уровне пояса и лодыжек, или для транспортировки больных, не способных дойти до лазарета. Я предполагал, что покину первый ярус на одной из таких каталок. Но в тот момент я понял, что эта каталка очень напоминает стол, к которому однажды пристегнут Шэя для введения ему смертельной инъекции.
Парамедики надели на лицо Шэя маску, запотевавшую все больше с каждым его вдохом. Глаза Шэя закатились, были видны только белки.
Сделайте все возможное, чтобы привести его в чувство, инструктировал надзиратель Смайт.
Так я узнал, что штат спасает умирающего, чтобы позже убить его.
Майкл
В церкви мне нравилось очень многое.
Например, чувство, которое я испытывал, когда во время воскресной мессы двести голосов возносились в молитве к стропилам. Или то, что у меня всякий раз дрожали руки, когда я предлагал прихожанину облатку. Мне нравилось недоверчивое выражение лица какого-нибудь тинейджера, когда тот с вожделением смотрел на мотоцикл «триумф-трофи» шестьдесят девятого года, отремонтированный мной, а потом оказывалось, что я священник и что быть крутым и быть католикомвовсе не взаимоисключающие понятия.
Я служил младшим священником в церкви Святой Екатерины, что была одним из четырех приходов Конкорда, штат Нью-Гэмпшир. Почему-то времени постоянно не хватало. Мы с отцом Уолтером по очереди совершали мессу или выслушивали исповеди. Иногда нас просили провести урок в приходской школе соседнего городка. Всегда находились больные, чем-то обеспокоенные или одинокие прихожане, которые ждали нашего посещения. Всегда надо было читать молитвы. Но мне доставляли радость даже самые обычные дела: подмести вестибюль или вымыть сосуды для евхаристии в приделе, чтобы ни одна капля праведной крови не оказалась в канализации Конкорда.
У меня не было своего кабинета в церкви Святой Екатерины, в отличие от отца Уолтера. Но он столь давно служил в приходе, что воспринимался такой же его частью, как скамьи из палисандрового дерева и плюшевые драпировки у алтаря. Правда, он повторял, что постарается освободить для меня место в чулане, где он дремал после обеда. Но разве я мог позволить себе разбудить человека семидесяти с лишним лет и выпроводить его? Вскоре я перестал просить об этом одолжении, а просто поставил небольшой письменный стол в кладовке, где хранился хозинвентарь.
Сегодня мне предстояло написать проповедь. Я знал, что если уложусь в семь минут, то пожилые прихожане не заснут. Но вместо проповеди мои мысли были заняты одной из наших самых юных членов общины. Ханна Смайт была первым ребенком, которого я крестил. Теперь, всего год спустя, она то и дело попадала в больницу. Неожиданно у нее случился отек горла, и обезумевшие родители срочно везли ее в отделение скорой помощи для интубации, а там порочный круг начинался снова. Я вознес короткую молитву Богу, чтобы врачи вылечили Ханну. Когда я осенял себя крестным знамением, к моему столу подошла миниатюрная женщина с серебристыми волосами:
Отец Майкл?
Мэри Лу, как поживаете? откликнулся я.
Вы не могли бы уделить мне несколько минут?
Мэри Лу Хакенс обычно не ограничивалась несколькими минутами, а могла говорить час напролет. У нас с отцом Уолтером был неписаный уговор спасать друг друга от ее неумеренных восторгов после мессы.
Чем могу вам помочь?
Мне очень неловко, призналась она. Просто я хотела узнать, не можете ли вы благословить мой бюст.
Я улыбнулся ей. Прихожане часто просили нас помолиться за предмет поклонения.
Разумеется. Он у вас с собой?
Она посмотрела на меня как-то странно:
Ну конечно.
Отлично! Давайте взглянем на него.
Мэри Лу скрестила руки на груди:
В этом нет необходимости!
С опозданием уразумев, что именно она просила меня благословить, я почувствовал, как к моим щекам прилила кровь.
Прошу прощения залепетал я. Я не имел в виду
Ее глаза наполнились слезами.
Завтра мне удаляют опухоль молочной железы, отец, и я в ужасе.
Поднявшись, я обнял ее за плечи, подвел к ближайшей скамье и предложил бумажную салфетку.
Простите, всхлипнула она, не знаю, с кем еще можно поговорить. Если я скажу мужу, то, боюсь, он тоже испугается.
Вы знаете, с кем можно говорить, мягко произнес я. И вы знаете, что Он всегда слушает. Я коснулся ее макушки. Всемогущий и вечный Боже, бессмертный Спаситель всех верующих, услышь нас от имени Твоего слуги Мэри Лу, для которой мы молим о Твоем милосердии, а после восстановления ее телесного здоровья она воздаст Тебе благодарность в Твоей церкви. Во имя Господа, аминь.
Аминь, прошептала Мэри Лу.
Это еще одно, что мне нравится в церкви: никогда не знаешь, чего ждать.
Люций
Шэй Борн вернулся на первый ярус после трех дней в лазарете, и у него появилась миссия. Каждое утро, когда приходили надзиратели, чтобы узнать, кто хочет в душ или на прогулку во двор, Шэй спрашивал разрешения поговорить с начальником тюрьмы Койном.
Заполни запрос, снова и снова твердили ему, но, похоже, до него не доходило.
Когда наступала его очередь гулять на плацу, напоминавшем тесную клетку, он вставал в дальнем углу и, глядя в сторону административного корпуса, изо всей мочи выкрикивал свое требование. Когда ему приносили обед, он спрашивал, согласился ли начальник поговорить с ним.