Все молчали.
Начальник Койн повернулся к Шэю:
Откуда у тебя жвачка?
Там была только одна пластинка, настучал Джои Кунц, но хватило нам всем.
Гм ты что-то вроде мага, сынок? спросил начальник, приблизив лицо к Шэю. Или ты их загипнотизировал, заставив поверить, что они получили что-то, чего на самом деле не было? Я знаю, Борн, об управлении сознанием.
Ничего такого я не делал, промямлил Шэй.
Надзиратель Уитакер подошел ближе и доложил:
Начальник Койн, в его камере ничего нет. Даже в матрасе нет. Его одеяло нетронутодаже если он удил с помощью тесемок, то потом, закончив, сумел сплести их вместе.
Я уставился на Шэя. Конечно, он удил с помощью одеялая своими глазами видел сделанную им леску из нитей. Я сам отвязывал жвачку с плетеного голубого шнура.
Борн, я слежу за тобой, прошипел начальник, я знаю, что ты замышляешь. Ты ведь понимаешьчерт побери! что твое сердце станет ни на что не годным, когда в камере смерти его накачают хлоридом калия. Ты делаешь это, потому что у тебя не осталось права на апелляцию, но даже если тебя пригласила бы на передачу долбаная Барбара Уолтерс, то сочувствующие голоса не изменили бы дату казни.
Начальник удалился с нашего яруса. Надзиратель Уитакер отстегнул наручники Шэя от штанги, к которой тот был прикован, и отвел в камеру.
Послушай, Борн Я католик
Везет вам, откликнулся Шэй.
Я думал, католики против смертной казни, вмешался Крэш.
Ага, не делайте ему поблажек, добавил Тексас.
Уитакер посмотрел в ту сторону, где за перегородкой из звуконепроницаемого стекла стоял начальник, разговаривая с другим офицером.
Дело в том если хочешь я могу попросить прийти к тебе священника из церкви Святой Екатерины. Он помолчал. Может быть, он поможет что-то решить с сердцем.
Шэй внимательно посмотрел на него и спросил:
Почему вы хотите сделать это для меня?
Офицер запустил руку себе под рубашку, извлекая цепочку с распятием. Он поднес крест к губам, а затем вновь убрал под одежду.
«Верующий в Меня, пробормотал Уитакер, не в Меня верует, но в Пославшего Меня».
Я не знал Нового Завета, но узнал библейское изречение, услышав его. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Уитакер считал нелепые выходки Шэяили как еще их можно назвать? ниспосланными с небес. Я осознал тогда, что пусть даже Шэй заключенный, но он имеет над Уитакером определенную власть. Он имел власть над всеми нами. Шэй Борн сделал то, что все эти годы моего пребывания на ярусе было не под силу сделать никакой банде, он сплотил нас.
За соседней дверью Шэй не спеша приводил свою камеру в порядок. Программа новостей заканчивалась очередным видом тюрьмы с высоты птичьего полета. С борта вертолета можно было увидеть, как много народа собралось и сколько еще направлялось к тюрьме.
Я уселся на койку и подумал: но это невозможно.
А потом вспомнил свои слова, сказанные Алме. Это маловероятно. Возможно все.
Я вытащил из тайника в матрасе свои художественные принадлежности, пролистывая зарисовки в поисках наброска с Шэем на каталке, когда его увозили после приступа. Я нарисовал его лежащим на каталке с распростертыми привязанными руками и ногами, с устремленными к потолку глазами. Когда я повернул рисунок на девяносто градусов, уже не казалось, что Шэй лежит. Теперь казалось, что он распят.
В тюрьме люди всегда находят Иисуса. Что, если Он уже здесь?
Я не хочу достичь бессмертия через свои труды; я хочу достичь его путем неумирания.
Мэгги
Я испытывала благодарность в отношении многих вещей, включая и то, что я уже окончила старшую школу. Скажем, учиться там было не так-то просто для девушки, не влезавшей в одежду фирмы «Гэп» и пытавшейся стать невидимкой, чтобы люди не заметили ее габаритов. Теперь я проходила школу жизни, и минуло уже десять лет, но я по-прежнему испытывала внезапные панические атаки. Не имеет значения, что я носила деловой костюм бренда «Джонс Нью-Йорк», не имеет значения, что я была достаточно взрослой и меня иногда принимали за преподавателя. Я все еще ожидала, что в любой момент из-за угла появится какой-нибудь придурок и отпустит пошлую шутку по поводу моей фигуры.
Тофер Ренфрю, парень, сидевший рядом со мной в вестибюле старшей школы, был одет в черные джинсы и поношенную футболку с анархическим символом. На шее у него висела гитара на кожаном ремне. Весь его вид источал дух антиистеблишмента. Наушники от айпода свисали на футболку спереди наподобие докторского стетоскопа, и, читая решение, врученное ему в суде час назад, он шевелил губами.
Ну и что означает вся эта фигня? спросил он.
Что ты выиграл, объяснила я. Если не хочешь произносить Клятву верности флагу, то не произноси.
А как насчет Каршанка?
Его классный руководитель, ветеран корейской войны, оставлял Тофера после уроков каждый раз, как тот отказывался произносить клятву. Завязалась переписка между школой и моим офисом, вернее, мной, а потом в суде мы защищали гражданские свободы подростка.
Тофер вернул мне решение.
Мило, сказал он. А есть шанс, что вы можете легализовать травку?
Гм, это не в моей компетенции. Извини.
Я пожала Тоферу руку, поздравила его и вышла из школы.
День удался на славу. Я опустила стекла «тойоты», хотя на улице было холодно, и поставила записи Ареты Франклин на плеер.
В основном суды зарубали мои дела. Я тратила больше времени на борьбу, чем на получение ответной реакции. В качестве одного из трех адвокатов Союза защиты гражданских свобод в Нью-Гэмпшире я была поборником Первой поправкисвобода слова, свобода вероисповедания, свобода собраний. На бумаге это выглядело здорово, но означало, что в действительности я превратилась в эксперта по написанию писем. Я писала от лица тинейджеров, пожелавших носить в школе майки «Хутерс», писала от имени паренька-гея, захотевшего привести на студенческий бал своего бойфренда. Я писала о том, что следует призвать копов к ответу за ужесточение проверки водителей по расовому признаку, поскольку, по статистике, на дорогах чаще останавливают представителей национальных меньшинств, чем белых. Я проводила бесчисленные часы на всевозможных собраниях, ведя переговоры с местными агентствами, офисом генерального прокурора штата, полицейскими участками, школами. Я была для многих занозой в заднице, бельмом на глазу, их совестью.
Взяв сотовый, я набрала номер матери в ее спа-салоне.
Знаешь что? сказала я, когда она сняла трубку. Я выиграла.
Мэгги, это потрясающе! Я так тобой горжусь. (У меня чуть екнуло сердце.) Что ты выиграла?
Мое дело! То, о котором я тебе рассказывала за обедом в прошлые выходные.
То дело против колледжа общины, чьим талисманом был индеец?
Коренной житель Америки. Вот и нет, ответила я. То дело я проиграла. Я говорю о деле с клятвой. И я выложила свой главный козырь, думаю, сегодня меня покажут в новостях. В суде было полно камер.
Я услышала, как мама отбросила телефон, громко сообщая сотрудникам о знаменитой дочери. Усмехнувшись, я дала отбой, но сотовый зазвонил снова.
Во что ты была одета? спросила мама.
В костюм «Джонс Нью-Йорк».
Моя мать помедлила.
Не тот, в узкую полоску?
К чему ты клонишь?
Просто спрашиваю.
Да, в узкую полоску, подтвердила я. А что с ним не так?
Разве я сказала, что с ним что-то не так?
Можно было и не говорить. Я объехала притормаживающую машину. Мне пора.
Я дала отбой, чувствуя, как щиплет глаза от слез.
Телефон зазвонил вновь.
Твоя мама плачет, сообщил отец.
Ну, теперь нас двое. Почему она не может просто порадоваться за меня?
Она радуется, детка. Она считает тебя чересчур требовательной.
Ячересчур требовательная?! Шутишь?
Спорим, мать Марсии Кларк спрашивала дочь, что та надела на суд над Симпсоном, сказал отец.
Спорим, мать Марсии Кларк не дарит дочери на Хануку видео с гимнастическими упражнениями.
Спорим, мать Марсии Кларк ничего не дарит ей на Хануку, со смехом произнес отец. Если только рождественский чулок, набитый дисками с фильмом «Фирма».
Мои губы тронула легкая улыбка. В трубке на заднем плане послышались нарастающие крики младенца.
Ты сейчас где?
На обрезании, ответил отец. И я, пожалуй, пойду, потому что моэль косо на меня посматривает. Уж поверь, не хочу его отвлекать перед процедурой. Перезвони мне позже, чтобы рассказать все подробности.
Я отключилась и бросила телефон на пассажирское сиденье. Мой отец, занимавшийся изучением еврейского законодательства, всегда хорошо умел различать полутона между черно-белыми буквами. Моя мать, с другой стороны, отличалась удивительным талантом испортить знаменательный день. Я въехала на подъездную дорожку и вошла в дом, где прямо за дверью меня встретил Оливер.
Мне нужно выпить, сказала я ему, и он поднял ухо, потому что, в конце концов, было всего лишь без четверти двенадцать.
Я сразу подошла к холодильнику. Вопреки тому, что, вероятно, представляла себе моя мать, там были лишь кетчуп, стручковый перец в банке, морковь для Олли и йогурт со сроком реализации со времен администрации Клинтона. Я налила себе бокал шардоне «Йеллоу Тэйл». Мне хотелось немного расслабиться, перед тем как я включу телевизор, когда мои пятнадцать минут славы будут, без сомнения, подпорчены костюмом в полоску, в котором моя и без того толстая задница покажется просто гигантской.
Мы с Оливером устроились на диване, как раз когда по комнате разнесся лейтмотив дневных новостей. В камеру улыбалась ведущая, женщина с гарнитурой на светлых волосах. За ее спиной было изображение американского флага с надписью: «НЕТ КЛЯТВЕ?»
Среди главных новостей сегоднядело, выигранное учащимся средней школы, который отказался произносить Клятву верности американскому флагу.
На экране появилось видео, снятое на ступенях здания суда, где мелькало мое лицо, в которое репортеры совали целую гроздь микрофонов.
Черт побери, я действительно выглядела толстой в этом костюме!
В ошеломляющей победе, одержанной в борьбе за гражданские свободы личности начала я свою речь с экрана, но потом вдруг мое лицо закрыл ярко-синий баннер с надписью: «ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ».
Включилась прямая трансляция от здания тюрьмы штата, где разместился стихийно возникший палаточный городок и стояли люди с плакатами и что это тамвереница инвалидных колясок?
Порыв ветра неистово разметал волосы журналистки.
Меня зовут Джанис Ли, и я веду прямой репортаж из мужской тюрьмы штата Нью-Гэмпшир, расположенной в Конкорде. Это местопребывание человека, которого заключенные называют здесь мессией-смертником.
Я взяла Оливера и села по-турецки перед телевизором. За спиной журналистки были десятки людей, и я не знала, выставляют ли они пикеты или протестуют. Некоторые высовывались из толпы: мужчина с двойным рекламным щитом с надписью: «ИОАНН 3: 16», мать, прижимающая к себе болезненного с виду ребенка, группка монахинь, молящихся с четками.
Это продолжение нашего первого репортажа, сказала журналистка, в котором мы осветили необъяснимые события, произошедшие с того момента, как заключенный Шэй Борн, единственный смертник в Нью-Гэмпшире, выразил желание пожертвовать свои органы после казни. В наше время может найтись научное доказательство того, что эти события не являются чудесами и что-то еще.
На экране появилось лицо офицера в форме тюремного надзирателя. Рик Уитакерследовало из надписи внизу экрана.
Первый случай произошел с водопроводной водой, сказал он. Однажды вечером, во время моего дежурства, заключенные опьянели, и действительно, мы обнаружили в трубах остатки алкоголя, хотя тестирование источника воды ничего не выявило. Некоторые упоминали о птице, которую оживили, хотя я сам не был тому свидетелем. Но должен сказать, самые удивительные изменения произошли с заключенным Дефреном.
Снова заговорила журналистка:
Согласно источникам информации, заключенный Люций Дефрен, ВИЧ-пациент на последней стадии заболевания, чудесным образом исцелился. Сегодня в вечернем репортаже мы поговорим с врачами Медицинского центра Дартмут-Хичкок о возможности научного объяснения феномена Но для вновь обращенных поборников этого мессии-смертника, заявила журналистка, указывая на лагерь позади себя, возможно все. Это был репортаж Джанис Ли из Конкорда.
В толпе людей за ее спиной я заметила знакомое лицоДиди, массажистку из спа-салона, делавшую мне обертывание. Я вспомнила, что пообещала ей посмотреть дело Шэя Борна.
Достав телефон, я набрала номер своего босса в офисе:
Вы видели новости?
У Руфуса Уркхарта, главы Союза защиты гражданских свобод в Нью-Гэмпшире, на рабочем столе стояли два телевизора, показывающие разные каналы, чтобы он ничего не пропустил.
Да, сказал он. Я полагал, покажут вас.
Меня прервали ради мессии-смертника.
С Божественным не поспоришь, пошутил Руфус.
Это точно, и я хочу выступить от его лица.
Проснитесь, солнышко, вы и так это делаете. По крайней мере, должны были составлять экспертные заключения, сказал Руфус.
Нет, я имею в виду, что хочу взять его в качестве клиента. Дайте мне неделю, попросила я.
Послушайте, Мэгги, этот парень уже прошел через суд штата, первый круг федерального суда и Верховный суд. Если я правильно помню, в прошлом году все закончилось: Верховный суд отклонил его прошение. Борн исчерпал свои апелляции. Не представляю, как можно приоткрыть эту дверь.
Если он считает себя мессией, сказала я, значит снабдил нас рычагом.
Федеральный закон о защите свободы вероисповедания узников, принятый в 2000 году, фактически вступил в силу пять лет спустя, когда Верховный суд одобрил решение по одному делу, в котором группа заключенных из Огайо, сатанистов, возбудила дело в суде штата о неудовлетворении их религиозных нужд. Коль скоро тюрьма гарантирует право исповедовать религию, не принуждая тех, кто не желает ее исповедовать, этот закон является конституционным.
Сатанисты? переспросила мама, положив нож и вилку. Так этот парень из них?
Я была в доме родителей на обеде, как обычно, вечером в пятницу, после чего они шли на службу Шаббат. Моя мать обычно говорила о приглашении еще в понедельник, и я отвечала ей, что надо подождать и посмотреть, не случится ли чеготипа свидания или Армагеддона, которые могли произойти в моей жизни с одинаковой вероятностью. Но разумеется, в пятницу я оказывалась за обеденным столом, передавая соседу жареный картофель и слушая, как отец совершает кидуш, освящая вино.
Понятия не имею, ответила я на вопрос матери. Я его никогда не видела.
Значит, у сатанистов есть мессии? спросил отец.
Вы оба упускаете суть. Существует закон, устанавливающий право заключенных исповедовать свою религию, если только это не мешает функционированию тюрьмы. И потом я пожала плечами, а если он действительно мессия? Разве мы не несем морального обязательства спасти его жизнь, раз он пришел, чтобы спасти мир?
Отец отрезал себе кусок грудинки.
Он не мессия.
И ты уверен в этом, потому что
Он не воитель. Он не поддерживал суверенное Государство Израиль. Он не возвещал миру о мире. Ну, допустим, он вернул кого-то к жизни, но будь он мессией, то воскресил бы всех. И в таком случае здесь сейчас сидели бы твои бабушки и дедушки, прося добавку подливки.
Есть разница между иудейским мессией, папа, и ну, другим.
И это наводит тебя на мысль, что их может быть больше одного? спросил он.
Почему ты думаешь, что не может? парировала я.
Мама отложила салфетку.
Пойду приму тайленол, вставая из-за стола, сказала она.
Отец улыбнулся мне:
Из тебя, Мэг, получился бы замечательный раввин.
Угу, если бы только не этот досадный пунктик с религией, которая всегда мешает.
Разумеется, меня воспитывали в еврейском духе. Я, бывало, просиживала ночные пятничные службы, слушая возносящийся вверх сочный голос кантора; я смотрела, как отец благоговейно несет Тору, и это напоминало мне, как он выглядел на фотографиях, где держит меня, совсем маленькую, на руках. Но по временам мне становилось так скучно, что я с трудом вспоминала, кто кого породил в Книге Чисел. Чем больше я узнавала об иудейских законах, тем больше, как девушка, ощущала себя или нечистой, или ограниченной, или ущербной. У меня была своя бат-мицва, как хотели родители, но в тот день, когда я читала Тору и праздновала свое взросление, я объявила родителям, что никогда больше не пойду в синагогу.