В четыре часа дня, слегка потрепанная и разбитая, я наконец восстановила связь с молодой версией себя и вышла из Американской библиотеки. По дороге домой я остановилась купить продуктов к ужину. Понадеявшись, что Сандрин составит мне компанию, я положила в корзину бутылку вина.
Когда я зашла в квартиру, из гостиной доносились голоса. Я заглянула в комнату: на диване сидела Сандрин, а в кресле напротивмолодой кудрявый незнакомец.
Заметив меня, Сандрин подскочила.
Это Тарик, сказала она. Я все-таки сумела разыскать «Олимпиады» и оставила ему записку. Надеюсь, вы не против.
Нет, все в порядке. Давайте выпьем чаю.
Спасибо. Мы с Тариком снимаем комнату. На двадцать первом этаже «Сараево». А познакомились мы Ну, можно сказать, что познакомились мы у грузового терминала.
Я налила в чайник воды и расставила чашки. Я не прочь выручить молодую женщину в бедек тому же, признаюсь, в этой Сандрин была какая-то интрига, но ее неотесанный друг, насквозь прокуривший мне дом? Нет, он в мою систему координат никак не вписывался.
За чашкой зеленого чая он рассказал, что убежал из дома, не имея ни малейшего представления о том, чем будет заниматься. Его мать была наполовину француженкой, дочерью французского колониста и алжирки. В результате парень не только свободно говорил по-французски, но и видел во Франции утраченную родину (сам он, конечно, выразился иначе). По-моему, первым делом он хотел найти в Париже подружку. Мне он показался легкомысленным и самовлюбленным, может, даже нарциссом, хотя о своей работе в забегаловке в Сен-Дени он рассказывал интересно и с юмором.
Я уже поднялась и хотела было попросить его на выход, но он меня опередил:
Вы не возражаете, если я посплю на полу в комнате Сандрин? Только одну ночь? В «Сараево» очень холодно.
Об этом тебе лучше спросить Сандрин.
Может, только одну ночь? Если вы не против, конечно. Девушка посмотрела мне в глаза, словно разговор касался только нас, женщин, а потом добавила: С ним проблем не будет.
Хорошо. Только одну ночь. Но курить я запрещаю.
Спасибо, ответила Сандрин. А завтра мы вернемся в «Олимпиады».
Боже, вздохнул Тарик. Бако и общий туалет.
В тот же вечер я взглянула на распечатку «Декабрьской ночи» и, к собственному удивлению, начала ее переводить. То была рассказанная простым языком история поэта, которому в разные периоды жизни, когда он был школьником, любовником, гулякой и так далее, встречался некто в черном, «как брат похожий» на него: « qui me ressemblait comme un frère». Поначалу поэма казалась прелестной; особенно мне понравилась сцена с учеником, в которой незнакомец читает вместе с поэтом книгу, «прижавшись челом» к его руке «с улыбкою немой». Затем тон становился зловещим. Когда поэт упал на колени перед умирающим отцом, темный двойник, прикрыв красные от слез глаза, сел рядом«son glaive dans sapoitrine».
Я попыталась найти перевод слова «glaive» в интернете. Мне казалось, что это мог быть какой-то религиозный символ, который висел на груди привидения, то есть на его «poitrine». Вай-фай работать отказался, но мне было так интересно, что я решилась сходить за помощью к Сандрин.
Когда я легонько постучала в дверь, из комнаты послышалось ворчание. Вскоре ко мне выглянул Тарик, на котором были только боксеры и футболка.
Прости. А Сандрин уже спит?
Да.
Что ж, ладно. Замешкавшись, я все-таки добавила: Может, ты сумеешь мне помочь? Ты случайно не знаешь, как переводится на английский слово «glaive»?
«Glaive»? По-моему, это «меч». Когда я был ребенком, моя мать иногда пела мне одну народную песню, и в ней, кажется, было это слово. Я могу ошибаться, но
Все сходится, спасибо.
Было видно, что Тарик хотел поскорее закрыть дверь, поэтому я не стала его задерживать. Вернувшись в гостиную, я снова села за перевод. До финала поэмы мне оставалось еще много строчек, а личность странного Видения открывалась лишь в самом конце.
Я сходила на кухню и зашторила окна. Решив еще раз проверить своих постояльцев, подошла к гостевой комнате и прислушалась: внутри было тихо. Тогда я закрыла на замок входную дверь и отправилась к себе. Лежа в кровати, я еще немного почитала и наконец потушила свет.
Вдруг меня охватила непонятная тревога. Я не могла уснуть, но не потому, что в моей квартире спали двое незнакомцев. Нет, все дело было в Александре: в голове у меня крутились слова, которые он когда-то мне сказал. Я не любила вспоминать о той другой, настоящей и полнокровной версии себя, поскольку однажды мне пришлось ее уничтожить. Другого выхода не было: только избавившись от нее, я могла навести в своей жизни хоть какой-то порядок. Перевернувшись на другой бок, я стала думать о работе, о предстоящем исследовании и обо всех тех женщинах, которым пришлось выживать в оккупированной Франции. Вот им на долю выпали настоящие трудности. А в моей ситуации поможет только сон. Пусть мои проблемы не исчезнут, но к утру, по крайней мере, позабудутся.
Глава 5Тольбиак
Однажды Лейла призналась, что никогда не спала с мальчиком. Для Марокко ситуация вполне обычная, и все-таки это обстоятельство влекло его к ней еще сильнее. Казалось бы, такая мелочь, и в то же времячрезвычайно важно. Неужели это и вправду так сложно? Всего-то лечь на спину и раздвинуть ноги; тем более если за окном ночь, ты уже и так лежишь в постели. На мой взгляд, это действие не требовало никаких дополнительных усилий, однако молодые девушки вроде Лейлы относились к нему серьезно. Многие переживалии не только из-за религии, но в первую очередь из-за связанных с этим чувств. По крайней мере, так я понял со слов Лейлы.
Ее семья отличалась от других. У ее отца был крупный бизнес, он вел переговоры с очень важными людьмис шейхами и президентами, которых, по слухам, знал лично. Сама Лейла об этом никогда не говорила. Несмотря на положение, ее отец держался просто, да и выглядел вполне обычно: низкорослый тихий мужчина с густой копной седых волос и аккуратными усами, с виду очень умный, особенно когда наденет свои дорогие очки. В коридоре я всегда натыкался на его багажпортфель и несколько кожаных чемоданов с бирками международных аэропортов: CAI, MAD, CDG Из-за его работы семья несколько раз переезжала, и Лейла некоторое время провела за границей. Она жила в Бейруте и еще каких-то городах, где, в отличие от Марокко, установились относительно свободные нравы. Разъезжая по Европе, отец Лейлы перенял кое-какие западные привычки; к тому же он зарабатывал достаточно денег, чтобы и дома позволять себе больше, чем другие. За закрытыми дверями он мог делать все что угодно. Конечно, иногда он ходил в мечеть, но никаких других связей с традициями не поддерживал. На заднем дворе он построил теннисный корт. В нашем городе тогда уже работал один теннисный корт, но то ведь общественный. Чтобы кто-то построил собственный? Неслыханно!
Когда я гулял по старой медине или где-то в касбе, я всегда пытался представить себе, что творится по ту сторону заборов. Штука в том, что угадать невозможно: через одни ворота ты попадешь в самую обыкновенную квартиру, а через другиев роскошный внутренний двор с фонтаном. Примерно таким же оказался и дом Лейлы, только в нем все было еще удивительнее. В двух километрах от города, со стороны побережья стоял высокий забор из белого камня. За парадной дверью с металлической обшивкой, на территории размером с небольшой городской парк, раскинулся прекрасный сад с цветами и столетними деревьями. Когда я впервые пришел к Лейле в гости, я подумал, что попал в другую страну. Для начала: у них жил пес по имени Саша. К тому моменту городские службы уже много лет отстреливали и травили бродячих собак, поэтому на улице четвероногие встречались нечасто. Пару немецких овчарок держала полиция. В синагоге прикармливали бездомную псину, которая сторожила по ночам территорию. Изредка на помойке мелькала спина еще какой-нибудь дворняжки, но вот в общем-то и все. Домашних кошек тоже никто не держал, но под крышей центрального рынка обитали дикие. Саша был большим и мохнатым. Ему разрешали лежать на диванах и даже на кроватях. Иногда он тыкался носом Лейле в шею, и та начинала его целовать и целовала до тех пор, пока он вдруг не замечал на дереве белку. Тогда Саша неожиданно подскакивал и, махнув хозяйке на прощание своими яйцами, бросался в погоню.
Ах, Лейла. Я много думал о ней, засыпая на двадцать первом этаже «Сараево». Вернувшись домой после первого рабочего дня в «Панаме», я обнаружил, что моя соседка куда-то пропала. Я спросил Бако, но та ничего не знала. Похоже, она не очень интересовалась своими жильцами. В отсутствие Сандрин я мог переместиться на кровать, хотя покоя от этого не прибавилось: соседи постоянно чем-то гремели и ругались. В тот вечер я поужинал на работе: хорошенько порывшись в лотке с жареной курицей, выбрал куски поприличнее и съел их с багетом. В туалет не удавалось нормально сходить уже целую неделю, отчего меня порядком раздуло. Интересно, думал я, куда делась Сандрин?
На следующий день я отработал утреннюю смену и, вернувшись домой, первым делом разыскал Бако, чтобы заплатить за комнату. Спрятав деньги в сумку, женщина протянула мне листок бумаги.
Записка от твоей подружки, объяснила она и, вглядевшись в мое лицо, добавила: Молодой человек, что с тобой? Выглядишь плохо, будто
Вместо слов она скорчила гримасу.
Проблемы с животом. Я показал пальцем на больное место. Вот здесь.
Бако расхохоталась.
Наверное, не ходишь в туалет? Конечно. Ты ешь один багет. Я все вижу. Так никто не сходит! Следуй за мной.
Она отвела меня на кухню и дала тарелку жирной лапши, обжаренной с луком и ростками фасоли. Может, так она хотела отблагодарить меня за оплату комнаты.
Ешь, велела женщина и налила в тарелку острого соуса.
Выглядело не очень, но на вкус оказалось вполне сносно.
Сандрин писала: «Т., я нашла угол получше. Заходи, если хочешь. Тут есть еда и отопление работает. С.».
Ниже она оставила адрес: рю Мишель. От «Сараево» не так уж далеко. Недолго думая я собрался и поехал к подруге. Едва переступив порог, я почувствовал, как забурлило в животе, и сразу кинулся в ванную, где провел почти полчаса.
Чем тебе не нравится эта женщина? Ведь ты ее совсем не знаешь, спросила Сандрин.
Да ничем, ответил я и вдруг услышал, как в двери повернулся ключ. Она ведь американка?
И что с того?
Ничего. Когда она меня увидит, наверняка решит, что я приехал в Париж, чтобы взорвать Эйфелеву башню.
Может, она не такая.
Договорить мы не успели, потому что на пороге появилась хозяйка собственной персоной. Ханне было чуть за тридцать: как и мисс Азиз, она принадлежала к странной категории людей, пришедших в этот мир сразу за поколением моих родителейеще не старики, но уже не молодые. Судя по всему, мужчины ей не нравились в принципе, хотя, возможно, дело было только во мне. Я почему-то сразу подумал, что онаучительница или что-то типа того. Однако все это мелочи, а главноев ее квартире работало отоплениев каждой комнате по горячей батарее. У Бако в доме батареи тоже имелись, но они были холоднее бетонных стен, к которым крепились.
Сандрин уговорила Ханну оставить меня на ночь, хотя та, похоже, не очень-то обрадовалась. Я не слишком расстроился и переживал лишь о том, как бы она не пошла в ванную сразу после моего визита.
Ночью я залез в постель к Сандрин. Я подумал, что она уже не заразная.
Что ты делаешь? зашипела девушка.
Ложусь к тебе.
Нет.
Мне надоело спать на полу. К тому же я весь день работал. И оплатил комнату в «Сараево». За нас двоих.
Подумаешь, делов-то. Я не собираюсь возвращаться в эту дыру. Отвернись. И держи подальше свою вонючую пипиську.
Ты не могла бы немного
Отстань! Если тебе невтерпеж, иди и сними китайскую проститутку! В «Олимпиадах» их полно.
В конце концов она сдалась, и остаток ночи я провел на самом краю постели, свесив на пол руку и ногу. Ничего, лучше так, чем снова спать на полу у Бако. Утром я поехал на работу и ровно в восемь часов подошел к дверям «Панамы», но они оказались заперты: мой щербатый начальник Хасим, похоже, еще не пожаловал. Чтобы не замерзнуть, я решил немного прогуляться.
В Париже мне очень нравилось, что, куда бы ты ни пошел, повсюду тебя сопровождали указатели и таблички с названиями улиц. В моем городе был один-единственный знак, на въезде в Виль Нувель, который, кажется, поставили французы. Жители медипы всегда прекрасно обходятся без надписей, потому что все и так знают, где и что находится. Но в Париже и даже в Сен-Денистаром районе, который чем-то походит на Марокко, тебя повсюду направляют указатели.
Во время прогулки я заметил указатель с очень страннымдаже по местным меркамназванием: «Рю Бекон». Неужели какой-то мэр-христианин решил таким образом поиздеваться над приезжими мусульманами? Может, это такая шуточка? Как «синагога Креветки» или «мечеть Свиной Корейки» Сама улица оказалась тихой и уютной, дорога от центрального рынка заняла минут десять. На тротуаре росли деревья с розовыми цветками, и на одном я заметил очень длинное объявление о пропавшем коте: «Не пускайте этого самозванца в дом!.. Он не потерялся. Оноппортунист и воришка». Ясно, что владелец просто шутил, но на фото кот выглядел угрожающе.
Когда я вернулся, Хасим уже открыл кафе. Я объяснил, что на самом деле пришел вовремя, и он едва заметно кивнул, видимо, поверив моей истории. Он всегда выглядел каким-то побитым. Думаю, он верил в Бога и во всем полагался на кисмет и волю Аллаха. Из разговоров я понял, что он безумно гордится своим маленьким рестораном (на «ресторан» эта забегаловка, конечно, не тянула: кухня, касса за потертой стойкой и крошечный зал на несколько столиков; впрочем, я решил помалкивать). Хасим рассказывал, что «Панама» историческое прозвище Парижа. Я знал, что Панамаэто страна, давшая имя каналу и шляпкам от солнца, но какое отношение она имела к столице Франции, я так и не понял. Ледяные файерболы.
А «жареная»? спросил я. Откуда взялось это слово?
Ну это просто, ответил Хасим. «Жареная», как у KFC.
Укладывая курицу в полосатые картонные ведра с логотипом «ЖКП», Хасим пытался подражать легендарному бренду из штата Кентукки; пойди он дальше, полковник Сандерс наверняка выкинул бы его из города. Французское слово «poulet» тоже вызывало сомнения. То, что мы закладывали в корзину фритюрницы, возможно, и правда имело отношение к курятине. Но я предпочитал не задумываться, какое именно.
За готовку отвечал Джамаль, тоже, как мне показалось, алжирец. Если поведение Хасима безошибочно выдавало в нем человека, надломленного жизнью, в Джамале я чувствовал искру оптимизма. Лет сорока пяти, он всегда носил фартук и резиновые сабо, стараясь походить на настоящего шеф-повара. У него был живот и двойной подбородок, посеребренный щетиной. Он утверждал, что вырос где-то рядом с Лиллем, но в подробности не вдавался. Французский был его родным языком. Иногда он заговаривал с Хасимом на каком-то алжирском диалекте, чтобы я не понимал, о чем идет речь.
В списке моих обязанностей значились мытье полов и чистка поверхностей жесткой щеткой. Хасим очень боялся санитарной проверки и думал, что уж лучше пусть от еды пахнет моющим средством, чем он потеряет лицензию. Часов в девять утра к черному ходу привозили два мешка замороженной птицы. Затем другой оптовик оставлял там несколько ящиков замороженной картошки. Думаю, продукты попадали к нам из Болгарии или Румынии в прицепе гигантского «Айвеко», за рулем которого сидел очередной извращенец вроде Мориса.
Сначала мы размораживали мясо в духовке при небольшой температуре. Я вручную перебирал содержимое мешков и выкидывал самые неказистые части, которые больше напоминали птичьи лапки или клювы. Остальное выкладывал на плоскую решетку, крепившуюся над глубоким металлическим корытом: когда с подтаявшего мяса начинало капать, вся жидкость собиралась в этой посудине. Пока я ковырялся с продуктами, Джамаль намешивал три большие миски специй. Для каждого блюда он придумал собственное название. В меню наша курица шла с тремя вкусами на выбор: «американским», «итальянским» и «восточным». Джамаль называл их по-другому: «деревенский», «мафия» и «термоядерный». В самый острый вариант«восточный» он засыпал целую гору кайенского перца, и все же был у нас один завсегдатай, каждый раз просивший двойную порцию «восточной» приправыДжамаль называл ее «сибирской язвой». Ломтики картофеля он прямо замороженными бросал в металлическую корзинку и опускал в кипящее масло. Однажды я по неопытности решил хорошенько промыть чашу фритюрницы и залить в нее новое масло. Тогда Джамаль объяснил, что старое масло сливать нельзяименно оно придает нашей курице неповторимый вкус, а еще предупредил: если Хасим узнает, что я трогал поддон, то выкинет меня на улицу. Замена масла влетала ресторану в кругленькую сумму.