Так, в разговорах, иногда избиениях и угрозах прошла неделя. А потом, зайдя в очередной раз, в сопровождении братьев-чиринго, в кабинет, который когда-то был мастерской свечника и в воздухе его до сих пор как будто витал сладковатый и тусклый запах воска, он увидел лейтенанта пьяным, а такого не случалось ещё ни разу, чтобы он напивался перед допросом. Лейтенант Луис Бастиани пошатываясь стоял посреди комнаты, и в руке его был револьвер. «Приехал Сесар Альварес», сообщил лейтенант. «Это тот самый?» вспомнил Матео. «Тот самый». «Хорошо. Мне готовиться к смерти?» «Война закончилась, без всяких предисловий сказал лейтенант Бастиани, кое-как закуривая пахиту. Ещё три месяца назад закончилась. Но сюда, в чёртовы дебри, новости приходят с опозданием. Будь проклята эта глушь!» «Война закончилась, повторил за ним Матео Сакраменто и понял, что произнося эти слова, не чувствует ничего такого. Кто победил?» «Никто, дьявол их побери, нахмурился лейтенант. Ещё одна дурацкая война, в которой никто не победил». «Что ж, сказал Матео Сакраменто, значит, я свободен?» «Знал бы ты, как мне хочется тебя расстрелять, красная сволочь, ответил Луис Бастиани. Просто руки дрожат, до чего хочется убить тебя, ведь из-за таких как ты начинаются войны. Начинаются, чтобы кончиться ничем Взять бы и выстрелить тебе вот сюда, лейтенант указал стволом пистолета на сердце Матео Сакраменто. Сердце, почуяв холодок, исходящий из револьверного ствола, застучало сильно и торопливо, словно спешило прожить побольше, а лейтенант повторил, прицеливаясь: Вот сюда»
К вечеру Матео был уже в Тапальо. В городке было тихо, как никогда, никто не праздновал окончания войныбыть может, потому, что никто ещё не знал, что война кончилась. Пройдя церковь Святого Инасио на Главной площади, магазин Бадаменто и рынок, где давно пустовали загоны для скота, Матео Сакраменто вышел на улицу Эль-Параисо и увидел свою тётку Лусию Дельгадо. Она сидела перед домом на стуле, одетая в эбеново-чёрное платье и в безысходно-чёрной мантилье на голове. На столе рядом стоял старый граммофон, и с чёрного диска пластинки испарялся в шумах и хрипах молодой и страстный голос Чакариты, над которым не властно само время. Осень слушала песню и тихонько шуршала палой листвой.
«Что это ты надела траур? спросил Матео Сакраменто, когда приблизился. Кто-то умер?» «Умер», отозвалась старая Лусия. «Кто?» «Мой племянник умерМатео Сакраменто, отвечала Лусия Дельгадо. Сегодня его расстреляли синие мундиры, хотя война, говорят, давно кончилась». Матео не удивил такой ответтётка всегда была чудаковатой, и чем старше становилась, тем больше чудила. «С чего ты взяла, что я умер? сказал он. Вот он я, стою перед тобойМатео Сакраменто, живой и здоровый, с радостной вестью». «Нет, покачала головой старая Лусия. Ты просто ещё не понял, что умер. Так бывает иногда, если смерть приходит внезапно. Вот похоронят твоё тело, тогда сразу поймёшь Вон и душа твоя летит следом», Лусия Дельгадо кивнула поверх его головы.
Матео поднял глаза. Над ним пролетела цапля и опустилась на крышу дома старой Лусии. Чёрная как ночь цапля. Никогда таких птиц не водилось в тех краях, и никто не видел их ни до ни после. «Тани! прошептал Матео. Тани» Цапля минуту смотрела на него. Потом взмахнула крыльями, снялась с крыши и отправилась дальше на восток.
Жаль, она не сможет превратиться обратно в человека, подумал Матео Сакраменто. Трижды жаль, потому что война-то кончилась. Потом он спросил у Лусии Дельгадо: «Где же гроб с моим телом?» «Как и положено, отвечала тётка, стоит в доме». «Хорошо, пойду посмотрю», сказал Матео. «Ступай», кивнула старая Лусия.
Он прошёл в дом. Гроб действительно стоял на столе в зале, который только назывался залом, а на самом деле был единственной комнатой в домеи залом, и спальней и столовой. В гробу лежал Матео Сакраменто. Лицо его было омыто, синяки на лбу и под глазами присыпаны белой пудрой. Сердце Матео, простреленное лейтенантом Луисом Бастиани из револьвера, Лусия накрыла чёрным кружевным платком, чтобы кровь не проступила сквозь белую рубаху, в которую было обряжено тело. Этой белой рубахи Матео Сакраменто не помнил, он был почти уверен, что у него никогда не было ни одной белой сорочки. Наверное, тётка Лусия взяла её у кого-нибудь из соседей, чей сын пропал на войне. Или рубашка осталась от её мужа, схороненного сорок лет назад, лежала в сундуке, рядом с эбеново-чёрным платьем.
Песня Чакариты на дворе закончилась весёлым разбитным припевом. Пришла старая Лусия, зажгла в головах Матео синюю свечу, чёрнуюв ногах, вложила ему в руки святое распятие и маленький дорожный молитвенник, уселась на стул, который стоял наготове у гроба. Долго смотрела в лицо мертвеца, потом тихо запела поминальную песнь, в которой, как правильно говорил лейтенант, было ровно десять строф.
Потом пришёл доктор Гильермо Передес, чтобы составить свидетельство о смерти. Тот самый Гильермо Передес, который освидетельствовал Тани и подтвердил её сумасшествие в надежде, что девушку отпустят. Но у лейтенанта Луиса Бастиани были цепкие рукисхватив, они уже не выпускали. Именно поэтому лейтенант так и не научился играть на скрипке: он всегда хватал инструмент и смычок так, будто снова душил ту канарейку по кличке Паганини, которую умертвил однажды в приступе меланхолии.
Составив свидетельство и вручив его Лусии Дельгадо, доктор Передес подошёл к гробу и долго смотрел в мёртвое лицо Матео Сакраменто, думая о чём-то своём и чему-то тихонько улыбаясь. Матео не была неприятна эта улыбка, нисколько, хотя, казалось бы, странно улыбаться, стоя над умершим. Но доктор был своеобразный человек, и Матео сразу понял это по его лицу. Потом доктор повернулся к Лусии Дельгадо, чтобы попрощаться. «Жаль, что вы не проводите моего племянника» сказала тётка. «Увы, пожал плечами доктор Передес. Увы». Матео Сакраменто было бы любопытно знать, почему доктор не может проводить его до могилы, но Гильермо Передес так ничего и не объяснилвидимо, тётка уже знала причину.
Едва доктор ушёл, явился «красный священник» падре Поликарпо, в миру Атанасио Васкес де Куэйра, с огромным рыжим котом на плечах. После полученного в схватке с синими ранения Кардинал не мог передвигаться самостоятельнотолько ползком, потому что задние лапы у него отнялись, и теперь падре Поликарпо был вечным его носильщиком, его ногами. Остановившись у гроба, падре Поликарпо сложил руки на животе, склонил голову и стал шептать молитвынаверное, заупокойные, но наверняка сказать ничего нельзя: ведь падре так и не прочитал молитвенник от корки до корки, потому что был не силён в грамоте. Кардинал на его плече громко мурлыкал и смурно поглядывал на Матео Сакраменто, причём не на того Матео, что лежал в гробу, а на того, что стоял по ту сторону гроба и смотрел на падре Поликарпо, прислушиваясь к его шёпоту. Закончив молитву, падре перекрестился, перекрестил тело, потом отошёл к окну и стал смотреть на Осень, что сидела на дворе в качалке и задумчиво постукивала пальцами по облезлому деревянному подлокотнику. Падре то и дело вздыхал и вытирал платочком лобнаверное, ему было жарко от Кардинала, меховым воротником покрывавшего его шею и плечи. А старая Лусия Дельгадо снова затянула свою песнютихонько, как мать напевает колыбельную ребёнку.
Только теперь Матео Сакраменто окончательно понял, что он умер, и смирился со своей смертью. Видать, лейтенант Бастиани всё-таки убил его. Намереннопо злобеон это сделал, или под действием алкоголя привычный к этому движению палец сам нажал на спускбог весть. Что ж, однажды всё равно пришлось бы умереть. Жаль, конечно, что так раноможно было бы пожить ещё, тем более, что война кончилась, но тут уж ничего не поделаешь. Он вспомнил, как незадолго до своей гибели Хосе Рохас говорил ему: «Не нужно бояться смерти, потому что смерть не существует сама по себеэто часть жизни. Птица, живущая в клетке твоих рёбер, получит свободу и споёт во весь голос на плече Господа». Выходит, скоро я увижу Бога, подумал он, и душа его вздрогнула и поёжилась в ожидании чего-то небывалого, предельного, переломного.
Скоро начали приходить молчаливые соседистрогие мужчины в шляпах, грустные женщины в чёрных мантильях, тихие дети, старательно хранящие серьёзностьвсе желающие проститься с Матео Сакраменто, которого многие даже не знали и которого убила жадная голодная война, ещё одна никому ненужная война, в которой никто не победил.