Сергей ЧетверухинЖыШы
ПРОЛОГСТАРЫЙ ДОМ В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ
ЪЪ? Ъ! или все-такиЬ? как будет лучше? Дайте-ка подумать. Подождите минуту Я с трудом соображаю, это вполне простительно, мне двести десять лет, я пережил две капитальные реконструкции, бомбардировку, капризы стихий и я никогда никого не любил. Да, мягкий знак, пожалуй, будет лучше. Гораздо лучше твердого. Хотя бы своим названием. Конечно! Тут и думать нечего. Крепость и твердостьсмерть, так считали древние китайцы, затем мои жильцы из общества «Воздержанность и Трезвость» соглашались с китайцами, и мне это известно не хуже, чем было известно им. Когда стены прочны, когда перекрытия и балки намертво схвачены цементным раствором, когда черепица вкручена алюминиевыми болтами по самые головки и крышу не сносит даже при сильном волнениитогда я просто конструкция. Мертвая конструкция, если не прислушиваться к канцонам, которые выдувает этот противный норд-норд-ост, пользуясь моими щелями, как транзитными коридорами. Мертвая конструкция с кучей окон, дверей, перил, жильцов и бронзовой фигуркой Варвары Смиренной весом девяносто три килограмма на шпиле крыши.
Меня всегда интересовало, почему писатели, которых, к слову, во мне пожило немало, никогда не могут начать своих книг с мягкого или твердого знака? Если бы я был писателем, я бы непременно попробовал.
Ъ? Ь? красиво? Отлично смотрится, поверьте! Бьюсь об фундамент, чтоб он раскрошился!
Мне двести десять лет. Я никогда не стану писателем! Я никогда не стану издателем. Я никогда не стану читателем. У меня не выйдет даже пару сезонов побыть пятизвездочным отелем с круглым бассейном во внутреннем дворике.
Мне двести десять лет. Но дело не в возрасте. А в том, что я стар. Я чувствую себя на все пятьсот. Я устал и я ворчлив. Поэтому любой может назвать меня стариком. Если вы не имеете терпения к ворчунам, смело рвите эти страницы. Рвите и жгите их! Мусора на свете станет меньше, а тепла больше.
Я мог бы раскаяться в чем-то, если б меня попросили, но я никогда не смогу испытать угрызений совести.
Все, что осталось у меня в жизни, это наблюдать за писателями, издателями и читателями. Благодарствие Варваре Смиренной, фабричные рабочие и красноармейцы во мне больше не живут. С ними вправду было тяжело. Лет семьдесят подряд. Как с язвами в желудке.
Порой эти умники пели, порой слушали радио. Иногда они ели вонючую капусту, а затем начинали долбить во мне дыры, ломая свои хилые сверла о мои капитальные перегородки Да мне не жаль, ведь яотпетый мазохист. Пролетарии всех стран, дробите об меня свои железные зубы! Лишь бы не было землетрясения. Согласитесь, даже я имею право на маленькие фобии?
Мне двести десять лет. Но дело не в возрасте. Порой, во сне, я кажусь себе пирамидой, фундамент которой заложили в зыбучий песок три тысячи лет назад. Какие-то нелегальные рабы, которые постоянно стремились бежать в какие-то недосягаемые Небеса. Я перестал радоваться стаям жадных воробьев, засыпавшим на моем чердаке. Мне надоело с умилением наблюдать за хищными голубями, как трещотки стартующими вниз с моей крыши, разбрасывая по миру перья и хлебные крошки. Я устал радоваться солнечным бликам, подогревавшим кирпичи в фасаде, отскакивая на мои стены от окон соседей напротив. И косметическим реставрациям раз в двадцать лет я перестал радоваться и перестал удивляться. Только б не было косого дождя. Только б не было косого Потому что страхи у меня еще остались. Возможно, это все, что остается, когда тыстарик. А кроме ниходно желание. Как же мне хочется прибить кого-нибудь из моих нелепых жильцов. Чуть напрячься иобрушить потолок на их бестолковые головы Илигаз Это вполне в моих силах. Кого же? Не все равно? Нет Я медленно выбираю. У меня, в отличие от них, есть время.
Немного обидно, что соседи на другой стороне улицы ни за что не заподозрят меня в страшных намерениях. Я чувствую, как они подозревают меня лишь в несерьезности и легкомысленности. Молчаливо соглашаясь друг с другом, обвиняют в мальчишестве, подмигивая флигельными фонарями. Наверное, оттого, что я очень ухоженный. Реставрация в рамках предвыборной кампании московского мэра. Должно быть, я напоминаю им богатого старика-купчишку, всю жизнь проматывающего фамильные капиталы. Молодящийся щёголь с изношенными внутренностями, над фасадом которого успешно трудилась целая индустрия косметологов, пластических хирургов, фитнесс-выжимал и дорогих омолаживателей. «У-у-у Как это легкомысленно выглядеть так легкомысленно!»скрипят они карнизами и гасят огни, пошатываясь, хрустя и индевея под простудным московским норд-норд-остом.
Кружатся антенны. Давно сошли с ума и вымерли флюгеры. Заметает вьюга. Московская зима на пару дней встрепенулась от своей европейской сдержанности и вдарила наконец наотмашь по-славянски.
Откуда-то с третьего этажа звучит музыка двадцатых годов. Оркестр играет тему Уолтера Чемберса «Мой грустный Равви». Мелодия блуждает в моих коридорах, как одинокий бедуин по пустыне. Старуха этажом ниже начинает вслух читать Эмили Дикинсон. Ее сухой надтреснутый голос кружится по комнате, как ветер в ветвях кедра. Дети мучают кошку в четвертой квартире, пытаясь превратить ее в зебру. С помощью лезвия они выбривают полоски в черной кошачьей шерсти и закрашивают их белой гуашью. Кошка орет и царапается. Дети в крови и с лезвием выглядят, как персонажи мультфильмов, которые им так нравятся. Я мог бы обвалить полкило штукатурки на голову старухи. Илина детей
Отчего-то не дают покоя апартаменты 15. В апартаментах 15 что-то затевается. Я чувствую это всей отопительной системой. Онамоя интуиция, редко подводит. Дело даже не в количестве странных персон, которые постоянно проникают в квартиру и покидают ее. И даже не в особенном аромате любви и смерти, который, как запах газа, всегда приторно сладок и мучителен. И уж тем более не в клоунском марафоне Live 8, который проводят то ли в поддержку населения Африки, то ли ради Нобелевской премии, которую ни за что не отдадут африканцам. В апартаментах 15 по кабельному каналу смотрят повтор марафона. Боб Гелдоф обращается с экрана к президентам Большой восьмерки, этому совету директоров ЗАО «Планета Земля», с призывом простить Африке ее долги. Потому что жителям Африки не хватает денег на еду, на лекарства, на жизнь. Каждые три секунды в Африке умирает человек. Уилл Смит в Филадельфии призывает всех, кто его видит и слышит, щелкать пальцами каждые три секунды. Потому что каждые три секунды в Африке умирает человек. От отсутствия пищи и от нехватки лекарств. С экрана несется сухой треск костяшек пальцев. В апартаментах «15» пестрое сборище карнавальных личностей слушают это обращение, обсуждают его.
Блаженные филантропы! Наивные гуманисты! Они не понимают, что люди в Африке умирают ради них. Что это сама природа показа них. Что если всем жителям Африки дать возможность жить в сытости, не болеть и спокойно размножаться, сколько вздумается, то через сто лет во мне будут жить одни африканцы! Одни лишь черные! А те некоторые белые, которые еще уцелеют, будут населять нищее гетто, где-нибудь в Коньково. Я наблюдаю за ними, я вижу их обреченность и генетическую предопределенность. Запрограммированность белой расы на то, чтобы раствориться в черной. Как капля молока в чашке с кофе. Вы напомните мне, что я слишком стар для переживаний? Вы правы, но должен признаться, что белых мне убивать приятнееТакой вот расизм.
В квартире девять на втором этаже совсем тихо. Тринадцатилетняя Юля отыскала мамины серьги с древними аметистами, засунула их себе в уши и два часа разглядывала отражение в зеркале. Затем, нехотя укладывая на место, уронила одну серьгу в аквариум. В пятилитровую стеклянную кубышку, в которой плавает только одна рыбка. Любимая бананка отца Юли. Рыбка, изнуренная многомесячной скукой, заглотила серьгу еще до того, как та провалилась в мутный коврик ила. Теперь Юля звонит подругам, в ужасе кудахчет: «Жесть! Жесть! Я в шоке! Что делать?!»и решает для себя, кого она боится большемаму или папу?
Звонок в дверь! Юля судорожно шепчет: «Они пришли, пришли! Я перезвоню!»и бросает трубку. Ее обреченные шаги шаркают по паркету, которым я весь выстелен изнутри, чтобы никогда не чувствовать себя здоровым. Девочка до того напугана, что нарушает первую заповедь родителей: «Смотри в глазок, прежде чем кому-то открыть!» Она распахивает дверь и вздрагивает от неожиданности. На пороге стоят двое неизвестных импозантной наружности. Шикарная брюнетка, которой еще лет десять подряд будут говорить, что она выглядит на двадцать, худобой и ростом напомнившая девочке пожарный шланг, фотография которого украшает восемьдесят восьмую страницу Букваря. Аккурат под буквой «Ш». Брюнетка обмахивает свои впалые скулы и миниатюрные губки огромными накладными ресницами. Из-под ресниц на Юлю уставился задумчивый взгляд зеленоватых, мерцающих в глубине, как два пруда, зрачков. Этот взгляд ни о чем не спрашивает и не дает ответов. Ее спутник внешне выглядит прямой противоположностью. Они вместебудто Дон Кихот и Санчо Панса, только Кихотженщина, которой он, в сущности, никогда не переставал быть. Юноше не больше двадцати пяти полных лет, онпухлый коротышка, его предков лет шестьсот назад насиловали татаро-монголы. По круглому щекастому лицу юноши, на котором никогда ничего не вырастет, будто кто-то полоснул бритвой, и получились две узкие щелки, чтобы обеспечить загадочность взгляда. Коротышка держит за руку свою спутницу, на них обоих надеты футболки с изображением пластиковых ведер, заполненных мусором, и надписью «Мэджик вижн». Красной вязью по белому фону.
Милая девочка, низким бархатным голосом начинает брюнетка, твои родители дома?
Юля нерешительно мотает головой.
Мы из компании «Мэджик вижн», самой веселой компании, которая отвечает за кабельное телевидение. Надеюсь, вы готовы к подключению нового пакета спутниковых каналов? Ну? Детка, объявление о том, что сегодня мы подключаем новый пакет, всю неделю висело на дверях твоего подъезда. Ты внимательно прочла все объявления? Молодец! Тогда проводи нас к телевизору. Это не займет много времени.
Растерянная Юля, которая действительно читала объявление и даже радовалась по поводу того, что прикольных мультов теперь станет больше, не имеет ничего против. Она пропускает странную парочку в квартиру.
Вот и чудно! Брюнетка проходит первая и кивает своему спутнику на затаившуюся в углу комнаты плазменную панель размером с сливной бачок. Пока тот снимает заднюю крышку и ковыряется в переплетенных проводах, брюнетка начинает светскую беседу с испуганной хозяйкой.
Какие манечки?
Чего? не понимает Юля.
Хобби, увлечения, мании.
А-а-а Да такА у вас?
Бог на кухне и дьявол в спальне. Это я про мужчин. А как у тебя с теологией?
Юля глуповато хихикает:
У меня с ней ничего А кто это такая?
Да никто, скажу тебе по секрету. Угостишь газировкой? Рыбку давно кормила? брюнетка подвешивает слова в воздухе с голливудской интонацией, будто находится на съемочной площадке фильма «Десперадо», вот-вот сейчас из своего вагончика выскочит Бандерас, а режиссер вскинет мегафон и прокричит, не скрывая раздражения: «Сальма! Ну, что ты копаешься?! Немедленно в кадр! Работаем дубль тринадцать!»
Рыбку недавно кормила почти, всхлипывает Юля и срывающимся голосом рассказывает доброй фее кабельного телевидения о своих злоключениях.
Это поправимо, брюнетка гладит ее по растрепанным вихрам, снимает перчатку с левой руки, погружает руку по локоть в аквариум и вынимает рыбку, смотри-ка! Что я, по-твоему, сейчас сделаю?
Юля крутит головой, не отрывая глаз, полных ужаса, от трепещущей на ладони рыбки. Брюнетка сжимает двумя пальцами голову бананки, так что рот ее открывается, будто собираясь выпустить колечко дыма, и подносит рыбу ко рту
Нет! Не ешьте! вопит Юля. Этопапина любимая!
Не ссы! Фея «Мэджик вижн» бросает на девочку лукавый взгляд и целует рыбу взасос. Юля визжит, спутник брюнетки, не обращая на них внимания, копается в микросхемах, рыбка явно кокетничает, польщенная вниманием. Я начинаю источать запах сырости и горелой оргтехники. Брюнетка заканчивает поцелуй звучным чмоком и, несколько секунд покатав во рту, выплевывает на ладонь аметистовое украшение:
И что это, по-твоему?
Волшебство, выдыхает Юля.
Открою тебе секрет То был элементарный засос! Чуешь ветер? Надеюсь, ты все внимательно рассмотрела. Учись! Если честно, перед тобой только что явился акт простого бытового героизма. Ух! Повседневного и будничного, как кусок хлеба
Угу, девочка торопится вернуть рыбку обратно в аквариум, совершенно не задумываясь над словами спасительницы.
Теперь расскажи мне о каком-нибудь своем героическом поступке?
Юля замирает в растерянности и молча мотает головой, так ничего и не придумав.
Плохо. Очень-очень плохо. Когда я приду в следующий раз, ты обязательно должна совершить подвиг и рассказать об этом мне. Договорились?
А как этоподвиг?
Самое простоеспаси кого-нибудь. Брюнетка на секунду умолкает, зажмуривает глаза и неожиданно оглашает квартиру истошным воплем:На помо-о-ощь!!!
Юля вздрагивает и закрывает уши руками.
Вот Примерно так Когда в следующий раз услышишь этот позывной, будь готова!
Юля послушно кивает. В ее глазах плещутся слезы.
Санчо Панса с монголоидным лицом собирает инструменты. Брюнетка бросает на прощание:
Вот и все. Твой телек улучшил свою породу. Благодари за это Сандро. А меня зовут Анка. И не забудь про подвиг. Я проверю.
Анка рассказывает всем, что ее предки ведут свой род от древнеримского патриция Постума, того самого, с которым состоял в переписке прославленный философ того времени Агритум. Часть этой переписки афористично и емко выразил в известном стихотворении поэт Иосиф Бродский:
«Смена красок этих трогательней,
Постум, чем наряда перемена у подруги»
Ужас! Ужас, как холодно! А ведь еще тридцать лет назад я с каменно-блочным спокойствием сносил перебои в отопительном сезоне Что-то согревало в ту советскую эпоху Водка, парами которой пропитались все мои несущие конструкции, энтузиазм или, может быть, человеческое тепло? Тогда мне казалось, будто мои жильцы греют меня изнутри, почти так же как глинтвейн из дешевого сухого красного вина подогревает их внутренности
Святые Архитекторы, фундаментально заклинаю, помилуйте меня от этой навязчивой баллады. Невозможно предположить, что жилец из апартаментов 7 на третьем этаже душевно здоров. Я не верю, что у него колено адекватно реагирует на прикосновение резинового докторского молоточка, а по утрам бывает эрекция. Он не здоров, здоровый человек не будет в тридцать четвертый раз подряд слушать эту заунывную балладу «In my place, In my place», да еще подпевать комариным фальцетом. Заступники мои и ревнители, сделайте что-нибудь с ним, с его стереосистемой и с группой «Coldplay» в международном масштабе. Помогите мне, иначе я немедленно обвалю эркер в апартаментах 7 на третьем этаже. Прямо ему на голову. Спасите меня. И вы спасете его.
Вы спросите, откуда я знаю про молоточек и колено? Что я, монолитный истукан, на всю жизнь застывший в фаллическом вызове небесам, могу знать об эрекции, которая существует лишь потому, что существует ее отсутствие? Откуда мне известно об этом? Ответ прост. Всю свою жизнь я не занимаюсь ничем, кроме наблюдения. Если хотите, подглядывания и подслушивания. Слежки и вуайеризма, если вам так больше понравится. Понаблюдайте-ка с мое и не такое узнаете. Скандалы, разочарования, интриги, приготовление пищи, отправление естественных надобностей, ревность, зависть, щедрость, любовь, конечно, любовь и, разумеется, убийство.
Я наблюдаю за жильцами двести десять лет. Я вижу как минимум половину из того, что они называют своей жизнью. Я ни с кем не делюсь наблюдениями. Все двести десять лет. Но дело не в возрасте. Я считаю скучнейшей и лишенной смысла ту половину из жидкого цементного раствора, что они называют своей жизнью, которую я вижу. Я уверен, что вторая половина еще более бессмысленна. Судя по тем разговорам, которые мне удается подслушать. Мне пора на снос. Я смертельно устал наблюдать. И подслушивать. И слушать. И слышать «In my place, In my place» тридцать четыре раза подряд. Я ненавижу источники звука. Я боюсь стереосистем. Я законченый стереофоб. И даже не вздумайте упоминать при мне dolby surround или 5.1!!! Потому что я стар.
Это все апартаменты 15, вечный капитальный ремонт на их стены! Почему я так привязан к ним? Что в них особенного? Да ничего. Четыре комнатыдве спальни, гостиная и кабинет. Вот и вся жилплощадь. Одна спальня сейчас пустует, в другой занята самоизвержением, перепутанная конечностями пара юных любовников, в гостиной телевизор орет: «Bitte-e-er Swe-e-eet Symphony-y-y-y! O, Yeah!», а в кабинете долговязый парень лет двадцати семи, с непрерывно извивающейся по тонким губам саркастической усмешкой, кажется, готовится к детскому утреннику. Он установил на круглый, купленный лет пятнадцать назад в антикварном магазине, стол миниатюрную видеокамеру, включил ее, сам присел напротив, на самый краешек утопического в своей природе кресла, и вещает, вещает Даже в бумажку не заглядывает. До меня долетают его фразы:
Заинтригованные созерцатели! Возможно, вы об этом не знаете, но этоправда!
Писатель Умаров за прошедший месяц появился в трех программах второго канала и в двух программах первого канала. Депутат Акцизов принял участие в четырех программах, вышедших в эфир на первом канале. Детский психолог Мамухов значился гостем в трех ток-шоу, а клип восходящей поп-дивы Амелии был показан двумя музыкальными каналами общим количеством сто сорок раз за месяц.
Что общего у этих людей? Все они отдали за свои эфиры в прошедшем месяце по сто тысяч долларов США. Счастливые созерцатели! Продолжайте бесплатно смотреть на тех, кто платит, чтобы его показывали.