Макото СинкайСад изящных слов
Глава 1
Дождь; натертые ноги; грома бог.
«Никогда с таким не сталкивался, пока не перешёл в старшие классы», думает Такао Акидзуки.
Чужие зонты, с которых течёт на обшлага форменных школьных брюк; запах нафталина, въевшийся в чей-то костюм; тепло чужих тел, прижатых к твоей спине; поток воздуха от кондиционера, грубо и бесцеремонно дующего прямо в лицо.
Он уже два месяца ездит по утрам в битком набитом поезде, но при мысли, что эти мучения продлятся ещё три года, к сердцу подступает отчаяние. Чтобы не опираться на соседей по вагону, Такао твёрже ставит ноги на пол и так сильно стискивает ремешок поручня, что немеют пальцы.
«Век бы сюда не соваться», раздражённо думает он.
Такао вспоминает маньяка-убийцу из манги, которую брал почитать у старшего брата, и представляет, как бы ему сейчас полегчало на душе, расстреляй он всех вокруг из пулемёта. Впрочем, нет, тут же поправляется он. Мечтать не вредно, но, если такое случится, быть ему среди убитых, в массовке. Обычный, ничем не примечательный пятнадцатилетний мальчишка.
Поверх частокола голов, за узкими, наглухо закрытыми окнами вагона виден проплывающий мимо мокрый город. На тусклом фоне плотных дождевых облаков выделяется лишь освещение в жилых домах и конторских зданиях. Отражение экрана телевизора, показывающего новости, на поверхности обеденного стола; облегающая юбка девушки, готовящей на офисной кухне; выцветший плакат на стене; зонт над головой человека, выбегающего с велосипедной стоянки. Мелкие обрывки чьих-то жизней один за другим проносятся перед глазами. Такао чувствует, как этот неудержимый поток неизвестности захлёстывает его с головой, и оттого раздражается ещё больше.
Пятнадцатилетний мальчишка, который ничего не знает о жизни.
Поезд наконец-то плавно поворачивает направо, в просветах между домами появляются группы небоскрёбов, и Такао, словно он того и ждал, закрывает глаза и начинает медленно считать про себя. Один, два, три, четыре... Когда он доходит до восьми, раздаётся низкий гул, а вагон коротко вздрагивает от порыва ветра. Такао открывает глаза и видит на соседнем пути встречный скорый поезд линии Тюо: его окна мелькают, как кадры на киноплёнке.
Всегда в одно и то же время.
«Ещё две минуты до того момента, как меня выпустят из этой адской коробки», нервно думает он.
«Синдзюку... Синдзюку...»
Одновременно с объявлением станции Такао выталкивают на платформу, и он, будто вынырнув из-под воды, жадно втягивает прохладный, напитанный майским дождём воздух. Пока людская волна безжалостно тащит его в сторону лестницы, он поднимает голову и смотрит вверх.
Крыши платформ нарезают небо на узкие длинные полосы, а в нём, за завесой дождя, подобно непокорённому горному пику, вздымается радиомачта на небоскрёбе DoCoMo в Ёёги.
Такао резко замедляет шаг, и ему в спину один за другим утыкаются спешащие люди. Не обращая внимания на недовольно прищёлкивающих языком клерков, он ещё пару секунд стоит на месте и разглядывает дождь и мачту.
Дождь несёт с собой запах далёкого, недосягаемого неба.
Когда Такао решает, что сегодня никакие силы не заставят его ехать на метро, накопившееся раздражение сходит на нет.
Он спускается по лестнице линии Собу, поворачивает в сторону, противоположную от перехода на ветку метро Маруноути, быстро проходит через турникет центрального восточного выхода и, чувствуя прилив бодрости, взбегает по ступенькам к торговому центру Lumine Est. Резко открывает прозрачный виниловый зонтик и выходит на улицу. В ту же секунду купол зонта, превратившись в подключённый к небосводу динамик, начинает наигрывать музыку дождя.
Слушая умиротворяющий стук капель, Такао пробирается сквозь толчею возле юго-восточного выхода со станции. С утра в Синдзюку среди толпы направляющихся на работу служащих кто только не попадается. Мужчины и женщины, ещё недавно ублажавшие посетителей ночных заведений и, по-видимому, не протрезвевшие; очередь из дюжины любителей патинко, ожидающих открытия игрового зала; группа туристов из Азии, настолько похожих друг на друга, что их можно принять за одну семью; пара косплееров неопределённого возраста и рода занятий в вычурных одеяниях.
«Удивительно, размышляет Такао. В ясный день они бы меня бесили. Я бы на автомате мысленно посылал их куда подальше».
Но не сейчас. Наверняка это из-за того, что у всех раскрыты зонты. И дождь поливает всех одинаково. В такую погоду даже он сам, парень в школьной форме, одиноко бредущий по улице, всего лишь часть пейзажа. В поезде он будто попал под злые чары, но теперь они развеялись, не оставив и следа.
Густой чёрный лес вырастает перед ним как из-под земли, сто́ит только пересечь стоящую в пробке улицу Косю-кайдо и миновать участок, на котором всё никак не закончатся работы по прокладке пятой кольцевой автодороги. В огромном национальном парке, занимающем часть районов Синдзюку и Сибуя, дождливым утром почти никого нет. Можно даже сказать, что он принадлежит одному Такао.
Щелчок открывшихся автоматических ворот в пустом парке звучит особенно громко.
Турникет глотает входной билет ценой в двести иен.
«В следующий раз оформлю наконец годовой абонемент», проходя внутрь, решает Такао. Выкладывать каждый раз по двести иен расходы нешуточные, пора уже сделать фотографию и заплатить тысячу иен за год вперёд. Только бы не прицепились при подаче заявки с расспросами, почему он не в школе, и это опасение отбивало всякое желание доводить дело до конца.
Раздумывая, как ему быть, он проходит через полумрак, охраняемый рядами гималайских и ливанских кедров, и тут воздух, запахи и звуки внезапно меняются.
Температура падает едва ли не на целый градус, воздух наполняется запахом воды и свежих листьев, и повсюду, несмотря на дождь, звучат мелодичные трели диких птиц.
Такао выходит из смешанной рощи, где растут метасеквойи и дубы, и попадает в традиционный японский сад, пересечённый прудом. Шум от бессчётного количества дождевых капель и волн похож на доносящийся с поверхности воды таинственный шёпот.
«Почему так?» снова возвращается он к многократно пережитому глубокому удивлению.
Как мир получился таким сложным? Эта мысль пьянит его и сбивает с толку. Миллиарды капель, триллионы кругов на воде все сплетаются в цельное кружево, и, куда ни посмотри, нет ни одной прорехи. Каким мастерством нужно обладать, чтобы достичь подобного совершенства?
Ведь если сравнить...
Переходя пруд по арочному мосту, Такао смотрит вниз, на свои ноги. Его туфли-мокасины изрядно наглотались воды через щели в стыках, потяжелели и неприятно хлюпают при каждом шаге.
«Надо бы на выходных взяться за новые», с неожиданным подъёмом думает он.
Мокасины были самодельные, с соответствующей водоотталкивающей пропиткой, но в это время года, при частых дождях, они долго не протянут. Такао даёт себе обещание сделать следующую пару так, чтобы она продержалась два месяца, останавливается на середине моста и смотрит в широко распахнувшееся на западе пасмурное небо.
Отсюда радиомачта в Ёёги выглядит заметно крупнее. Остриё её шпиля нехотя тает среди туч, а сама она, словно подавшись вперёд, глядит на Такао сверху вниз сквозь тончайшую сетку дождя.
«Ах да», вспоминает он. Тогда, на промёрзшей лужайке храма Мэйдзи, он так же смотрел на неё.
Радость и боль, которые он ощутил в тот момент, его решимость прошло больше двух лет, и всё же эти чувства, будто оттаяв, ожили в мгновение ока. Вместе с тем Такао замечает, что если прежде они едва не сожгли ему душу, то сейчас обрели сладкий вкус с едва уловимым оттенком горечи. Хотя сам он остался всё тем же ребёнком. Но в любом случае...
«В любом случае я начал понимать, что мне нравится и чего я хочу добиться», думает он.
Словно откликаясь на его переживания, где-то вдалеке тихо рокочет гром.
Когда Такао только перешёл в среднюю школу, он носил фамилию Фудзисава.
С поступления прошло три месяца, настало лето, и вот однажды его мать вернулась домой непривычно рано. Они вместе поужинали, она взялась за пиво, а после того как переключилась на рисовую водку, спросила:
Такао, у тебя девушка есть?
Что за расспросы?.. Но вообще-то, нет.
Заподозрив неладное, он посмотрел на мать и увидел, что у неё красные, воспалённые глаза.
«Нельзя же так напиваться», подумал Такао и предложил ей стакан воды со льдом. Не обращая на это внимания, она залила в высокий керамический стакан водку и горячую воду, затем помешала смесь барным пестиком. Плохо дело: пьянка затягивается...
Мам, может, тебе тофу дать?
Не надо. Выпьешь со мной глоточек?
«Потрясающее проявление родительской заботы», изумлённо подумал Такао, а вслух сказал:
Обойдусь.
Какой ты у меня правильный... Я в твоём возрасте уже и пила, и с парнями гуляла.
И прежде чем Такао сообразил, куда она клонит, его мать пустилась в рассказ о своих любовных похождениях в школьные годы. Как, перейдя в седьмой класс, начала встречаться с сидевшим за соседней партой мальчиком из секции бейсбола, но через несколько месяцев ей признался в любви парень постарше, из футбольной команды, и она, не сумев выбрать кого-то одного, рассталась с обоими. Как позже увлеклась старшеклассником, которого заметила в электричке по дороге в школу, отважилась дождаться его на станции, чтобы вручить любовное письмо, и случилось чудо: он ей не отказал и даже, с согласия её родителей, стал иногда приходить в гости. В первый раз она поцеловалась с ним в своей комнате и до сих пор помнит, каким счастливым казался тот миг. Но затем настал её черёд получить на станции любовное письмо от парня из другой школы, и она...
Подожди-ка! невольно повысив голос, сказал Такао.
Что?
Никакой нормальный ребёнок не хочет знать, как и с кем целовалась его мама. Папа вернётся изливай душу ему. И ещё: выпей, наконец, воды. Иначе завтра тебе будет плохо на работе. Ты сегодня немного перебрала.
Выпалив всё это разом, он встал из-за стола, намереваясь сбежать в свою комнату. Мать молчала, уставившись в пол. И тут до Такао дошло, что глаза у неё красные вовсе не из-за выпитого алкоголя. А когда она пробормотала: «Прости», он заметил, что её голос дрожит.
Я хотела сказать, что ты уже взрослый. В твоём возрасте ты уже взрослый.
Охваченный тревожным предчувствием, Такао вновь посмотрел на свою мать. Женщина слегка за сорок, одетая в розовую блузку без рукавов, волнистые волосы свободно свисают, закрывая щёки, в больших глазах стоят слёзы. Даже собственному сыну она казалась очень молодой.
Мы с твоим папой решили развестись.
Той ночью Такао впервые в жизни попробовал спиртное.
Включив на кухне лишь маленькую жёлтую лампочку и ворча под нос: «Нет, вы серьёзно?», он открыл одну из маминых банок с пивом.
«Мы ждали, пока твой старший брат найдёт работу, а ты перейдёшь в среднюю школу, так она сказала. Теперь вы нас поймёте: вы оба взрослые».
Правда, что ли?
Он, не отрываясь, сделал несколько крупных глотков. От резкого запаха алкоголя его замутило, на глазах выступили слёзы, но Такао пересилил себя и удержал выпитое в желудке. Ну и мерзость! И всё же он вновь приложился к банке.
«Брат-то да, взрослый, закипая, подумал Такао. У нас одиннадцать лет разницы. А вот я... Седьмой класс, подросток».
Ну почему вы так? Подождите хотя бы три года!
Ему, без особых на то оснований, казалось, что взрослыми становятся классе в десятом.
«Тогда ещё ладно, размышлял он, хотя у него уже трещала голова. Но все семиклассники дети. Ну почти все».
И хоть ему было худо, он опустошил две банки пива и запил их водкой, разбавленной водой. Пахла она ещё противней, чем пиво. Тем не менее спиртное в ту ночь позволило ему уснуть. Утром он, конечно же, проснулся с жутким похмельем и потому прогулял школу, тоже впервые в жизни.
Такао чувствовал себя так, будто он основательно вывалялся в грязи.
Значит, на самом деле тебя надо звать Акидзуки-кун?
Похоже на то. Я ведь остался под опекой матери.
Декабрь того же года. Рост Такао уже перемахнул за сто шестьдесят сантиметров, и шагавшая рядом с ним Михо Касуга была на полголовы его ниже. Несмотря на выходной, она прилежно закуталась в тот же дафлкот, в котором ученикам полагалось ходить в школу, что в сочетании с причёской волосы, собранные в два хвостика, делало её похожей на младшеклассницу. Такао надел поношенный тёмно-синий пуховик, доставшийся ему от старшего брата, зато на ногах у него красовались купленные после тщательного отбора кожаные кроссовки. Тёмно-коричневого цвета, низкие, они хоть и не были новыми, но прежний владелец, по-видимому, хорошо за ними ухаживал, так что кожа отливала благородным глянцем.
Но в школе ты остался Фудзисавой.
Мама надо мной сжалилась: избавила от смены фамилии в разгар учебного года. Даже похвасталась, что согласна не менять записи в реестре имён до моего выпуска.
«И это единственная её уступка», с горечью подумал Такао.
А старший брат?
Он тоже с нами. Но он работает, и видимся мы редко. Возвращается поздно, а с утра уходит, пока я сплю.
Такао скорее почувствовал, чем увидел, что Михо погрустнела. Он притворился, будто ничего не заметил, и сказал нарочито весёлым тоном:
Смотри-ка, это и есть храм Мэйдзи? От Синдзюку туда порядочно идти.
Перед ними словно поставили неумело сделанную комбинированную фотографию: там, куда вела плотно застроенная с обеих сторон четырёхполосная дорога, позади поднятых над землёй массивных конструкций скоростной столичной автотрассы виднелся невесть откуда взявшийся лес.
По заведённой традиции их с Михо Касугой свидания проходили в общественных парках. Впрочем, они не признавались друг другу в любви, и называть их встречи свиданиями, пожалуй, было нельзя, тем не менее в выходные они часто гуляли вдвоём. Парк Инокасира, парк Сякудзии, парк Коганэи, парк Мусасино, мемориальный парк Сёва они побывали практически во всех парках, расположенных вдоль их железнодорожной ветки, так что на этот раз Михо предложила пойти куда-нибудь в центр города. Поначалу парки не особенно интересовали Такао, но денег на кинотеатры или океанариумы у него не хватало, и он с удовольствием наблюдал за тем, как Михо радостно подбегает к каким-нибудь цветам или деревьям, чтобы рассмотреть их поближе. Благодаря ей он выучил названия многих птиц и растений. Ко всему прочему, Такао, выросший в районе Сугинами, в прозаичном квартале, застроенном муниципальным жильём, до сих пор искренне удивлялся тому, что в Токио так много островков зелени. Местами их встреч стали не дом, не школа, не библиотека, а затерянные мирки, где нет ничего, кроме деревьев.
«Мне такое по душе», с беззаботным смехом говорила Михо, и Такао чувствовал, пусть и не решаясь это высказать вслух, что она взрослее него. Она знала, что ей нравится.
«На самом деле в школе такие наперечёт», думал он. И его самого в их числе не было.
Как тепло! сжимая в ладонях пластиковый стаканчик, сказала Михо.
Они обошли всю территорию просторного парка при храме Мэйдзи, сфотографировались перед огромными ритуальными вратами, прогулялись по главному зданию, развлечения ради читая выставленные там жертвенные таблички с обращениями к богам, и даже отстояли очередь, чтобы осмотреть колодец Киёмаса. Устав от ходьбы и суматохи, теперь они уселись рядышком на сухой лужайке и потягивали кофе с молоком, термос с которым захватил с собой Такао. Горячий сладкий кофе приятно сочетался с чуть ли не звеневшим от мороза прозрачным зимним воздухом.
Несколько последних месяцев он ощущал себя беспомощным потерявшимся ребёнком, и только в часы, проведённые с Михо, его тревоги исчезали, как по волшебству. Над головой не было ни облачка, и от купола послеполуденного декабрьского неба исходило чистое, голубоватое сияние. За сбросившими листву деревьями, белой прямой чертой рассекая небеса, возвышалась радиомачта небоскрёба DoCoMo в Ёёги. Жарко светило солнце, плеча Такао легонько касалось тёплое плечо Михо, и потому холод, которым тянуло от подмёрзшей земли, не ощущался вовсе.
«Как же с девушками спокойно...» мелькнуло у него в голове, и он всем своим существом осознал, что готов молить Михо о помощи.
А затем, не успев сообразить, что происходит, он её поцеловал. Их губы соприкоснулись меньше чем на секунду. Радостное волнение охватило его целиком, он почувствовал себя невероятно счастливым, но сразу же вспомнил слова матери и буквально похолодел.