Вот люди, а! Вот человечество! Сколько они напридумывали всего! Вот же накрутили, елки-моталки.
Я Митьку понял. Это он завидовал тому, что все изобретения обошлись почему-то без него. Но я был уверен, что он еще свое возьмет. Он такой детекторный приемник всем выдаст, что у самых лучших изобретателей пальцы заломит от зависти.
Он постоял еще у окошка, покачался на крепких своих ногах, повернулся ко мне и сказал:
Надо нам антенну с тобой установить на крыше. И чем длиннее, тем лучше. Тогда захват волн будет шире. Он нахмурил лоб, задумался, не знаю только, где проволоку достать? Проволока должна быть хорошая, лучше медная.
Дома еще было много дел, и я заторопился:
Давай, Митя, перенесем все на завтра.
Кроме того, сегодня я узнал столько нового, надо было все это переварить в моей голове, слабо приспособленной к технике. Митя согласился, и я побежал домой.
Дома, когда готовил уроки, я задумался над создавшейся ситуацией. Получается, что Автономов доверяет мне и берет меня в напарники. Но меня грызли сомнения: у меня нет никаких знаний, и я буду для Мити «подносчиком патронов», не более того. Принеси то, подай плоскогубцы, убери мусор Мне такая роль не подходила. Хотя, если уж глядеть правде в глаза Я вспомнил, как я делал самолет. Стыдоба, да и только.
Прошлым летом из Посылторга пришла кордовая модель самолета, заказанная для меня моим отцом, в разобранном, естественно состоянии. Двигателем для пропеллера у него служила резина, которую надо было сильно закрутить. Я собиралсобирал этот самолет, прилаживал детальку за деталькой. А потом в присутствии всей семьи запустил на огороде в воздух. Думал: ну сейчас взмоет мой воздушный корабль над деревней, над нашим домом, словно лебедь белый, поразит всех своим полетом. Я ведь долго корпел над ним, все вымерял А самолет мой, будто подбитый немецким истребителем, сразу после старта стал заваливаться на крыло и, описав в воздухе длинную неуклюжую траекторию, врезался в старый наш амбар лоб в лоб. Будто на таран пошел как летчик Гастелло. Амбар, конечно, эту катастрофу выдержал, а вот самолет мой Восстановлению он не подлежал.
Ночью я плохо спал. И хоть сомневался я, но мне все-таки хотелось верить, что мы с Митькой установим связь с Москвой и со всем миром и будем слушать новости не из дребезжащего черного бумажного репродуктора, которых в деревне полно и которые включаются от и до, от стольки и до стольки. Конечно, у некоторых деревенских жителей уже стояли дома приемники, но тут-то свой, своедельный Это, братцы дорогие, совсем другое дело! Подошел к нему, наушники надел, тумблером щелкнул и, пожалуйста: «Передаем для вас, уважаемые товарищи, последние новости». Причем получается, что приемник сообщает все только для меня и для Митьки. Мы у него уважаемые, остальных это не касается. И только мы первые будем знать о всех последних событиях в нашей стране за рубежом. Ну там, какие надои у коров, какой спутник запустили, что с целинными землями происходит? Как зовут нового космонавта и на какую планету он полетел?
Люди, конечно, потянутся ко мне и к Митьке: «Дайте и нам послушать, ребята. Мы, мол, тоже интересуемся».
А мы будем отвечать: «Пожалуйста, пожалуйста. Только в очередь встаньте, видите, сколько народу собралось. Наушники одни, а вас много».
Правда, кое-кого я бы в эту очередь не пускал. Особенно некоторых из старшеклассников
Я несколько раз выходил на крыльцо. Сидел на нем и мечтал. На улице стояла весенняя радостная ночь, и знобкий ветерок забивался под наброшенную на плечи фуфайку. В преддверии скорого утра уже тренькали какие-то прилетевшие в деревню птахи, в лесу, на недалеком болоте, все кряхтел и кряхтел в весеннем азарте, призывал подругу заполошенный куропотьсамец куропатки. А над самой моей головой в темно-сером небе, словно куски рваной ваты, небыстро летели легкие сиреневые облака, с запада на восток. И прямо передо мной висела в просветленном уже небе северного апреля умытая весенней благодатью яркая луна. Она помаргивала мне широким своим расплывшимся левым глазом и как будто обещала, что тоже пошлет мне свое таинственное радиосообщение.
Утром очень хотелось спать, а на уроках душа немилосердно стремилась к Митьке, к интересному делу, к приемнику.
Че, на крышу полезем? спросил я Митьку первым делом, когда заявился к нему после уроков.
Полезем, куда ж деваться, кивнул он. Только проволоку где достать медную? У меня точно нет. Может у твоего батьки?
У моего отца много чего есть, да только не про нашу честь. На такие дела особое разрешение потребуется. Но я видал в сарае на толстом старинном гвозде какой-то моток проволоки, кажись, медная и есть
А сколько метров надо?
Метров сорок.
Я привел Митю в наш сарай. Он схватил моток, и его толстые губы расплылись в довольной улыбке:
То, что надо, Павлик! Нутром чуютут как раз сорок метров. И сечение в аккурат, и ни узлов, ни связок. Ура! Пошли антенну натягивать.
Но я понимал неизбежное: если взять без спросу, будет крепкий разговор с отцом. Мне меньше всего этого хотелось. Тем более, я вспомнил, что проволока эта досталась отцу тоже не за красивые глаза. Он выменял ее на полкорзины свежей наваги у городских торгашей, которые шастают по нашему берегу и меняют рыбу на все, что может пойти в ход у местных жителей. Отец хотел проволоку пустить на какое-то дело, но потом надобность, видимо, пропала и вот она висит без толку, нас, видимо, и ждет.
Не, Митя, надо разрешения у папы спросить.
Тут Митька загрустил, он понимал, что мой отец переговорщик непростой
Не отдаст ведь твой батька, не отдаст, пробурчал он с надутой губой. Тот еще жадина, знаем мы.
Все достоинства и недостатки своего отца я знал не хуже Мити. Да он бережлив, конечно, даже, возможно и очень, но смолчать я не мог:
Ты, Митя, молчал бы насчет своего батьки. Скупердяй почище других. В деревне-то первый будет.
Нам недосуг было ругаться. Митя это понимал. Он сказал примирительно:
Ну, пойдем разговаривать что ли. Все равно ведь надо.
Отца мы нашли на работе, на рыбзаводе. Он сидел в своей конторке, что-то писал и со звонкими щелчками отбрасывал круглые костяшки на огромных счетах. Шла подготовка к очередному рыболовецкому сезону.
А, демократическая молодежь, пришли в гости, значит, проговорил он, одновременно что-то записывая в толстенный, замусоленный гроссбух. Он всегда так обращался к местной ребятне.
Мы покачивались у порога и вглядывались в туманное пространство конторки. В ней можно было лишь с трудом чего-нибудь разглядеть, потому что кругом стоял страшный табачный чад. Дымина висел такой, что казалось: сунь внутрь него рукавицуона и будет лежать там, как на полке.
Проходите, чего стоите, особого приглашения ждете? и это было коронной фразой моего отца.
Мы несмело уселись за стол, положили руки на столешницу, покрытую старыми газетами, уперлись в него взглядами. А он на нас не обращал никакого внимания, он впивался глазами в очередную костяшку счетов, потом хватал ее тремя пальцами, закатывал глаза, как будто переваривал что-то в голове, а потом, словно решившись на какой-то сильный поступок, резко и уверенно отбрасывал костяшку в сторону. Затем, поправив очки, он внимательно и как бы недоверчиво разглядывал полученный результат. И только после этого что-то записывал в своем гроссбухе.
Наконец, он оторвался от своего мудреного занятия, бросил на нас пытливый взгляд, разглядел, конечно, как мы заискивающе перед ним куксимся и, хитро усмехнувшись, спросил:
Чего затеяли, добры молодцы? Или набедокурили чего?
Не-не! закричали мы в два голоса. Мы только спросить хотим.
Та-ак, значит разговор, отец взял лежащую на столе пачку «Севера» и выщелкнул из нее папиросину, помял табак, постучал торцом о стол, и вот он сладко вдыхает дым, сидит, чадит, добавляет туману и в без того прокуренное помещение.
И об чем краснофлотцы хотят со мной разговаривать?
Митькино слово не имело перед моим отцом никакого значения, поэтому мне первому пришлось идти в бой.
Пап, мы тут с Митькой приемник решили сделать, сказал я и замолчал. Надо было ждать развития разговора. Отец может повернуть его в любую сторону. Может и вообще разговор прекратить или увести его не туда. Он такой, мой отец. Но тут его что-то заинтересовало.
Какой такой приемник?
Да, детекторный, вот
А-а, детекторный, понятно.
Ни доли удивления, ноль реакции. Будто он всю жизнь только такими приемниками и занимался. Пустяшное дело.
Нам антенна нужна.
Ну какой приемник без антенны, знамо дело.
И опять молчание. Только папироса во рту чадит, и дым вокруг лица как туманище непролазный. Не растолкать отца.
Нам проволока нужна, медная. Из медной проволоки самолучшие антенны выходят.
Понятно, понятно, какая же антенна без медной проволоки.
Дым коромыслом и отцовское молчание. Понятно, что отец мой включил обычную свою тактикуподождать, посмотреть, куда разговор может вырулить и какая от него может быть польза?
Вопрос, как ни крути, надо было решать и я поднялся в атаку под залповый огонь, под танки, с одной гранаткой, и то с учебной.
Пап, у тебя же моток висит в амбаре который год без дела. Как раз из медной проволоки. В аккурат под антенну сгодился бы.
Я напрягся: вот сейчас вся артиллерия вместе с «Катюшами» по мне и ударит. Мокрого места не оставит. Но в который уже раз убедился в мгновенной реакции отца, если речь идет о чем-то полезном.
Дым вокруг него вдруг развеялся, будто его разнесли ворвавшиеся в конторку свежие ветры и нам явилось вполне заинтересованное папино лицо. Но кроме образовавшегося к нам интереса в отцовских глазах появился и отблеск соперничества и азарта.
Постойте, мужики, я ведь для себя храню эту проволоку. Ты, Паша, забыл разве, я же собираюсь приемник покупать ламповый, деньги уже с матерью отложили на это дело. Мне самому антенна нужна.
Вот так разворотповорот. Я и знать не знал, и слышать не слышал, что отец собирается приобретать приемник, да еще и антенну устанавливать. Уж я-то знал бы об этих приготовлениях в самую первую очередь. А теперь получается, что и проволока не уплывет в чужие руки и антенна на нашей крыше стоять будет, а не на чьей-то другой.
Я же говорю: мой отец из своих рук ничего просто так не выпустит. Мимо него даже таракан налегке не проскочитобязательно на него чего-нибудь нагрузят.
Митька выручил всю ситуацию. Он, добрая душа, понял все правильно и вовремя вклинился в разговор.
Дядя Гриша, давайте так и сделаем: антенну устанавливаем на Вашем доме и она будет работать на два приемникана наш и на Ваш, когда вы купите.
Отец вдавил папиросину в замызганную пепельницу, представляющую из себя старое расколотое блюдце и сказал с видимым удовлетворением:
Валяйте, ребята, начинайте. Только с условием: под моим контролем, а то мало ли чего, не дай, Господи. С крыши навернетесь, а мне за вас и отвечай. Когда собираетесь антенну ставить?
Завтра после уроков.
Вот завтра после уроков найдите меня и полезем на крышу все вместе. Пашка, тебе понятно? Ты первый ремня получишь, ежели самовольничать будете. Ясно вам, демократическая молодежь?
Ясно, все ясно! заорали мы хором. Мы с Митькой были счастливы от того, что все удачно так вышло.
Обратно к своим домам мы с Митькой шли вдоль деревни, по морскому берегу, уже сбросившему с себя тяжеленные зимние глыбы, по твердой, как асфальт, влажной песчаной кромке, мимо притихшей после ледостава морской воды. И мне воочию казалось, как по всей неохватной шири морского пространства и по всему громадному поднебесью летели в разные стороны прозрачные невидимые радиоволны одна за одной, другая за другой и ударялись о воздух, и создавали энергию. А потом, взбодренные удачно проведенным разговором, мы радостно загорланили боевую песню про то, как:
Средь нас был юный барабанщик
В атаку он шел впереди,
С веселым другом барабаном,
С огнем большевистским в груди.
Мы тогда знали мало хороших песен, а эта нам нравилась, потому, что она звала к подвигу наши мальчишечьи сердца.
А по синейсиней воде оттаивающего после холоднющей зимы моря плавали голубовато-белые льдины, еще не унесенные горними ветрами в морскую голомень, и на некоторых из них чернели продолговатые силуэты нерп, греющих жирные свои бока на проклюнувшемся наконец солнышке.
А на другой день Хорошо, что он пришел тогда в нашу деревню этот самый завтрашний день. Тогда я доподлинно узнал, что мой отец нуждается и в этой антенне, и в том приемнике не меньше, чем я и Митька Автономов. Оказалось, что его самого все это бесконечно интересовало, как мальчишку какого-то. А я совсем не знал его с такой стороны.
Еще когда мы находились в школе, папа приготовил кучу всяких ненужных вещей: набор гаечных ключей, два молотка разных размеров, тиски, веревки, две лестницы, ну и, конечно, тот самый моток медной проволоки Я-то ничего все-равно не понимал, а Митька позыркал своими глазками на папины приготовления, поухмылялся, и отец сделал обидный для себя, но правильный вывод: в технические детали ему лучше всего не встревать, и всей работой в дальнейшем руководил Митя. А отец и я были у него на подхвате. А Автономов принес то единственное, что и требовалось: четыре фарфоровых изолятора, найденных когда-то на какой-то свалке, и плоскогубцы.
Впрочем устанавливали антенну они вдвоеммой отец, да Митя. Мне работы не нашлось, я был лишним. Поэтому я сидел за трубой, глядел, как они трудятся и пел для них революционные и военно- морские песни. Отцу, как старому военмору нравились те и другие. Папа обожал трогательно-грустную «Там вдали за рекой зажигались огни» про то, как боец молодой из буденовских войск героически погиб в бою с вражьей силой. Я ее спел два раза. Папа сидел верхом на матице крыши, будто на резвой лошадке, держал в руках проволоку и командовал мне: а ну давай теперь «Шел отряд по берегу». И я звонким голосенком вытягивал новую мелодию. Я песни знал, потому, что был в школе запевалой и участвовал в художественной самодеятельности.
А еще там, на крыше, я страшно завидовал Митьке Автономову, который так глубоко изучил законы физики, что понимает, как эта железякаантенна, простая проволока может выхватывать из воздуха невидимые никому радиоволны и передавать их на приемник. Понимал я и то, что и мой отец тоже завидует Митьке, который все знает лучше его и сидит теперь с плоскогубцами, с самодовольной физиономией, ухмыляется и всеми командует.
Монтировал антенну Митька. Он сидел около самого конька, почти на краю крыши и возился с изоляторами: крепил их к боковой жерди, просовывал в отверстия и загибал проволоку, ловко работал с плоскогубцами. Он разворотисто, по-хозяйски корпел на своим занятием, водил плечами и двигал тудасюда всем своим крепеньким корпусом. Маслянисто-жирные глазки его шныряли по сторонам, вверх и внизему и в самом деле за всем надо было следить. Митя старательно и умело делал свое дело. Мой отец подавал ему инструмент, протягивал и натягивал проволоку от одного конька крыши к другому, и я видел, что он внимательно все высматривает и запоминает. Он ведь все это делал в первый раз. Тут я тоже завидовал Автономову: фактически он сейчас был учителем для моего отца. Само понимание этого давалось мне не просто. Я в такой роли, как сейчас Митька не бывал еще ни разу.
Правда, эта моя ревность к Мите изрядно компенсировалась реакцией на наше занятие соседей и других односельчан, регулярно проходящих по улице мимо нашего дома. Они все как один останавливались, внимательно нас разглядывали и интересовались:
Чего удумал делать, Григорий Павлович?
Никто из них не свихнулся с ума и не обратился с таким вопросом к Мите или же ко мне. Все почтительно спрашивали у моего отца. И только он имел право давать на эти вопросы какие нужно ответы.
Ладно, думал я, пусть этот умник Автономов знает, что не он тут самый главный.
Но, говоря начистоту, работали мы весело и, наверно, довольно споро, и вот другой конец антенны закреплен на изоляторах и сброшен вниз на фасадную сторону дома. Мы спустились вниз, и отец просверлил в нужном месте узкое отверстие в стене, продел проволоку насквозь, а я забежал вовнутрь и протащил ее до натяжения. Антенна была готова!
Еще я понял в тот день, что отец мой сильно зауважал Митю Автономова как человека знающего и старательного. Мне он сказал:
Вот парень растет крепкий. Надо бы ему помочь. Ты, Паша, бери с него пример.
Я виду не подал, что вот сейчас сразу побегу к этому шибко умному Митьке и буду подражать ему во всем, но надо честно признать: далеко мне до него, слабоват я в технических вопросах, слабоват И самое главноене получается у меня, как у него, онгений, а я кто?