Шурочка - Татьяна Абалова

Татьяна АбаловаШУРОЧКА

История первая. Шурочка

Когда началась война, Шурочке было всего пять лет. Она запомнила, как с мамой провожали папу, одетого, как и остальные поселковые мужчины, в одинаковую форму. Те уже сидели в грузовике и обеспокоенно звали его:

 Савелий, опоздаешь!

А он никак не мог перестать обнимать маму. Ее большой живот мешал, поэтому объятия были какими-то неловкими. Шурочка думала, что о ней забыли, поэтому сама обняла папу за ногу.

Мама заплакала, когда водитель громко хлопнул дверью и завел машину. Папа оглянулся на грузовик, потом поставил рюкзак прямо в пыль, а сам подхватил Шурочку на руки и высоко подбросил.

Она залилась счастливым смехом, когда он поцеловал ее в пухлые щеки.

 Папка, ну, папка! Ты колючий!

Как же она его любила!

Грузовик тронулся. Папа закинул рюкзак за плечо и метнулся к товарищам, которые тянули к нему руки. Мама торопливо и неудобно взяла Шурочку за ладошку, и они побежали за машиной. Мама что-то кричала и тянула не поспевающую за ней Шурочку. Девочке нравилось мамино платье из синего крепдешина, но сейчас, когда они старались догнать грузовик, широкий подол хлопал по лицу малышки, и его приходилось опять и опять убирать.

Грузовик они не догнали. Он скрылся в облаке пыли.

Ночью мама родила мертвую сестричку. Шурочка слышала, как перешептывались между собой соседки:

 Может, оно и к лучшему. Одного ребенка поднять без мужа тяжело, а тут грудничок. И война

Мама выздоровела и пошла на работу. Ей выдали черного коня, брюки-галифе, подбитые кожей, и папаху с лентой наискосок. Соседки стали звать ее «председательшей по заготовкам». Мама ездила по соседним селениям и собирала продукты для фронта. В небольшой бричке стоял ящик для яиц и бидон для масла.

Возвращалась мама такой уставшей, что буквально падала с коня. Но его нужно было отвести на базу, поэтому она подсаживала на него Шурочку и та, хлопнув Орлика по бокам голыми пятками, отправлялась в дальний конец поселка.

«Краснознаменный»так назывался поселокделился пополам железнодорожной линией. Вот вдоль этой линии и брел усталый конь, зная дорогу в свое стойло. Сдав скотину ворчливому конюху, Шурочка бежала назад дворами. Правда, ей приходилось делать крюк, обходя дом попа Митрофана, что появился в их поселке совсем недавно. От соседок Шурочка слышала, что его «сослали», но, не понимая значения слова, чуралась новых обитателей дома еврея Гольштейна, сгинувшего как раз накануне войны.

Мама говорила, чтобы Шурочка поменьше слушала соседок, особенно тетю Клаву, у которой «не все дома». Но сидеть в одиночестве и ждать, когда мама приедет с работы, было скучно, поэтому Шурочка увязывалась за женщинами, с утра уходившими на виноградники. Ловкие пальцы и маленький рост позволяли девочке быстро собирать виноград, прячущийся в самом низу, и вечером она тащила с собой честно заработанные полведра сладких ягод.

Однажды мама не вернулась домой. Шурочка ждала ее за накрытым столом, боясь начать есть. Две картошки, сваренные к ужину, уже перестали исходить паром, хлеб, чтобы не высох, пришлось завернуть в полотенце, а мама все не шла.

Шура так и заснула за столом. След от скатерти отпечатался на ее уже не пухлой щеке, когда утром тетя Мария постучала в окно.

 Шурка, мы уходим.

Девочка наспех протерла глаза и осмотрелась. Может, мама пришла, пока она спала, и опять ушла на работу? Нет, кровать не смята. Откинув полотенце, Шура осмотрела стол: картошка не тронута, молоко затянулось сморщенной пенкой.

Она слышала, как женщины, бодро переругиваясь и гремя пустыми ведрами, прошли в сторону станции, как пастух Никифор погнал стадо за околицу, как почтальон разговаривал с тетей Глашей, у которой через месяц после отправки на фронт погиб муж, но остался жив сын. Он прислал письмо, и соседка громко его читала, прерываясь на то, чтобы высморкаться в краешек головного платка. Шура сидела за столом, как пришпиленная.

«Мама задерживается. Она обязательно придет. Уставшая и голодная. Кто отведет Орлика на базу, если меня не будет? Кто накормит маму? Нет, уходить нельзя. Нужно ждать».

И она ждала. Подъедала крошки со стола, боясь начать есть без мамы. Она подносила к лицу картошку и вдыхала ее чуть кисловатый запах. Потом не удержалась и собрала пальцем пенку с молока. Задумавшись, не заметила, как отгрызла корочку у хлеба, а когда опомнилась, громко расплакалась.

У калитки шумно затормозила машина. Послышались мужские голоса. Словно зверек, спрятавшийся в норку, Шура вслушивалась в происходящее снаружи. И сердце ее замирало от ужаса: она узнала голос председателя сельсовета и участкового милиционера. Они вдвоем приходили к дядьке Луке, когда бандиты убили его сына.

 Мама!  Закричала Шура и кинулась на крыльцо, почти ничего не видя из-за горьких слез, остро переживая свое одиночество, думая, что никогда больше не дотронется до любимого лица.

Солнце и слезы не дали рассмотреть тех, кто толпился в их палисаднике. Голоса смолкли, и тишина оглушила девочку так, словно она опять попала в реку, в которой тонула год назад. Тогда ее спасла мама.

 Доченька!  Разрушил тишину мамин крик, и Шура попала в тесные объятия родных рук.  Шурочка! Деточка! Не плачь. Все хорошо. Я дома. Я больше никогда не оставлю тебя одну. Никогда. Веришь?

Шура кивала белобрысой головой, вцепившись в маму, заливаясь смехом сквозь слезы.

Когда посторонние ушли с их двора, мама занесла девочку в дом и повалилась вместе с ней на кровать.

 Мама, почему ты такая мокрая?

 Я упала в реку.

 А Орлик?

 Вместе с Орликом.

Мама целовала лицо Шурочки, как будто они расстались не вчера утром, а очень давно.

 Ты скучала?  догадалась девочка.

 Да. Я так скучала, что думала, еще часок, и я умру от тоски.

 Я люблю тебя, мама.

Понежившись в объятиях, сказав все ласковые слова, которые только можно было придумать, они, наконец, оторвались друг от друга.

Пока грелась вода для купания, мама с дочкой съели холодную картошку и выпили молоко, предварительно размочив в нем подсохший хлеб.

Мама установила в центре кухни огромную лохань, натаскала несколько ведер воды со двора, где стояла колонка, которую нужно было дергать за ручку, вылила пол-бака кипятка и, потрогав воду, скомандовала:

 Шурка, купаться!

Та уже стягивала с себя ситцевые трусишки. Мама тоже начала раздеваться: сняла сапоги, размотала тряпки, что заменяли носки, расстегнула грязную рубашку. Поморщилась, когда стягивала штаны-галифе. Шура увидела, что бедро у мамы синего цвета, а местами даже отливало бордовым.

 Что это?

 Не пугайся, родная. Орлик лягнул, когда в реку упал.

И добавила, видя большие глаза дочки:

 Мне совсем не больно.

Купались они долго и с удовольствием, ополаскивали длинные волосы в воде с уксусом, вытирались большим полотенцем, что мама берегла для папы.

 Мы ему другое купим. Еще больше. Вот кончится война, и купим.

Больше Шурочка с мамой не расставались. Мама перешла на работу в сельпо и за пределы поселка не выезжала.

Только много лет спустя Шурочка узнала, что произошло тогда, сентябрьским днем, когда ее мама уже не надеялась, что увидит дочку еще раз.

На председателя по заготовке продуктов для фронта напали бандиты. Нелюди устроили засаду, но Евдокия сумела отбиться, застрелив сразу двоих. Понимая, что не уйдет от погони, она отцепила бричку, а сама погнала Орлика в сторону болот. Но бандиты последовали за нею. Всю ночь до рассвета лежала Евдокия в болоте, держа коня за уши. Чтобы он не выдал их ржанием, она завязала ему морду косынкой, а сама кусала себе губы от боли: Орлик, падая на бок, придавил ей ногу.

Бандиты ходили рядом, стреляли по кустам, но Евдокия не выдала себя. Дома ее ждала Шурочка, а на фронте за них бился Савелий. Она не могла сдаться.

Когда она измученная, простоволосая, в болотной жиже, появилась на станции «Краснознаменная», на ноги подняли всю милицию. Банда была обезврежена. Преступников расстреляли по законам военного времени.

Евдокия с Шурочкой дождались своего любимого мужчину. Он вернулся в сентябре сорок пятого. Встретив на улице дочь, идущую с чайником, в котором плескалось молоко, он перехватил его за ручку.

 Я помогу.

Десятилетняя девочка, не узнав отца, с подозрением смотрела на военного, уверенно идущего к ее дому, боясь, что он убежит с драгоценными двумя литрами молока, полученными по карточке. И только крик матери «Савелий!» заставил ее отпустить ручку чайника.

История вторая. Сашка-разбойница

 Сашка! Сашка! Ты куда спряталась? Лучше выходи по-хорошему, не доводи мать до крайностей!

 Ага! Выходи. А там ты с хворостиной,  шептала Сашка, сидя в углу сарая за тюками сена. Обхватив ободранные коленки руками, она шмыгала носом. Слезы оставляли на чумазом лице кривые дорожки и капали на кровавые ссадины, отчего те начинало щипать. Сашка плакала вовсе не потому, что было больно. Ее душила обида.

Игра в казаки-разбойники на ничейной территории у сахарного завода закончилась позорно. Правобережные проиграли Левобережным. Никогда такого, сколько Сашка себя помнила, не случалось. И все из-за новенького, который появился у Левых совсем недавно. Ее, капитана Правых, как какую-то плешивую собачонку Савка поднял в воздух и отшвырнул с дороги, отняв этим подлым маневром победу у команды. Он был лишь на полтора года старше ее, но совсем не выглядел сверстником. Рослый, лобастый, со злым прищуром глаз, он сразу же не понравился Сашке. И пусть он сплевывал совсем как взрослый, носил фуражку, сдвинув на затылок, а кулаки держал в карманах широких штанин, все равно Сашка чувствовала, что за его показным ухарством скрывается мелкая душонка. В итоге она и проявиласьСавка нажаловался своей маме, а та потащила его за собой, чтобы показать родителям обидчицы, до чего она, Сашка, дрянная девчонка.

 Вы бы своей разбойнице надавали как следует!  не унималась Савкина мамаша, от негодования переходя на фальцет.  Где это видано, чтобы коровьим говном в лица порядочным людям кидались?

 Вы бы мальчика умыли, прежде чем через весь поселок тащить.

Сашка подняла голову. Она знала, когда мама на самом деле сердится, а когда для утихомиривания жалобщиков брови к носу сводит и говорит строгим голосом. Вот и сейчас Сашка распознала спрятанный в мамином голосе смех. Это приободрило.

Еще раз шмыгнув носом, девочка поднялась и крадучись подошла к стенке сараятуда, где доски рассохлись, и можно было одним глазком посмотреть на происходящее во дворе.

Где-то в соломе шуршала мышь. Пряно пахло скошенной травой, спелыми яблоками и отголосками жаркого лета. Недалеко стояла коза и торопливо жевала, воровато отщипывая сено, заготовленное на зиму. Она косила желтым глазом на девочку, следом за которой пробралась в сарай, и еще быстрее жевала, стараясь набить живот до того, как хозяйка прогонит ее, применив ту самую хворостину, с которой в последнее время не расставалась. Правда стегали по большей части не ее, а человеческого детеныша, который сейчас прижимался лицом к щели и почесывался от налипшей к потному телу соломы.

 Пусть все видят, на что способна ваша доченька!

Сашка хихикнула. Как же быстро подсох навоз! И лег такой плотной коркой. С ней Савка стал похож на того черта, каким они с подругами на Пасху пугали набожных старух. Теперь чтобы отмыть его лицо, нужно будет не меньше получаса полоскать его в кадушке с водой.

Савка, только сейчас понимая, что в раже предвкушения возмездия прошелся с таким лицом через весь поселок, жалобно поскуливал.

 Саша, выходи. Я тебя вижу,  мама повернулась к сараю. Сашка проследила, как она отбросила хворостину, давая понять, что стегать дочь прилюдно не будет. Может и потом обойдется, когда Саша расскажет ей, почему решилась на такой дерзкий поступок.

Дверь скрипнула, выпуская на волю чумазую девочку. Трусы, сшитые на манер коротких штанов, пузырились на тщедушной фигурке. Острые лопатки, худенькие коленки, конопатое лицо и две толстые (единственное, что было в Сашке толстым) косы, скрученные баранками над ушами.

 Тю!  Всплеснула руками Савкина мама.  И вот эта козявочка одолела моего сына?

Последующего Саша никак не ожидала. Савка получил от своей мамы такой звонкий подзатыльник, что с дерева взлетела стайка синиц.

 Иди домой, позорище!

Кивнув Сашиной маме, Савкина родительница подобрала хворостину и погнала сына по поселку. Его ноющий плач слышала вся Правобережная, а потом и Левобережная сторона.

Больше Савва Коровья Лепешка к Сашке не подходил и в играх между Правыми и Левыми не участвовал.

 За что ты его так?  спросила мама, наливая кипяток в лохань.

 Он жульничал,  коротко пояснила Сашка, осматривая локти, которые тоже пострадали при падении.

 Не противно было свежую коровью лепешку в руки брать?

 Не-а. Я знала, что снизу пыль коркой припеклась. Я руку подсунула и тут же лепешку швырнула.

Мама покачала головой.

 Мам, ну иначе бы я с ним не справилась. А так и жулика наказала, и убежать успела. Будет знать, как с Правыми связываться. Ай, щиплет!

 Терпи, коза.

 Мам, там Манька в сарае зимние припасы сжирает.

 А где же моя хворостина?  нарочито удивленно спросила мама.

 Ой, наверное, придется за ней к Савкиной маме идти. Ей, должно быть, уже не нужна!  засмеялась Сашка, разбрызгивая пенную воду, смывающую грязь и недавние слезы.

 Можно к вам?  На пороге большой комнаты стояла соседка с лукошком яиц.

 Заходи, Степанида,  мама накинула на Сашку большое полотенце, нагретое у печи, и подтолкнула дочь к двери в спальню.  За молоком пришла?

Сашка, оставляя за собой мокрые следы, на цыпочках побежала к кровати и, запрыгнув на нее, принялась вытираться. Хотя мама и прикрыла дверь, девочка все равно слышала весь разговор.

 Как Васек?

 Плохо. Уже не встает.

Сашка, потянувшись за гребнем, застыла.

 Что доктор говорит?

 Скоро отмучается сынок мой,  вздохнула соседка.  Совсем прозрачный стал.

Сняв с головы полотенце, накрученное тюрбаном, Сашка расправила волосы. Потихоньку, начав с самых кончиков, стала расчесывать.

Жалко Василия. Еще совсем недавно тетя Степа выносила сына в сад полежать на траве. Его кашель, то тихий, то надсадный, доносился в открытые окна веранды, заставляя сердце сжиматься от жалости. Мама не разрешала ходить к соседям, боясь, что худенькая Сашка заразится чахоткой, но девочка сквозь листву видела, что от некогда крепкого Васи остались кожа да кости.

Еще пару лет назад семнадцатилетний Василий запросто мог поднять свою маму, а теперь она носила его на спине, придерживая за руки.

Сашка вздохнула и опять прислушалась к разговору.

 Колбасу все время просит. Помнит ее довоенный вкус. Да где же ее взять?

 В город надо ехать. Там на Куйбышевской в мясной лавке колбасу и сейчас продают. Дорого, правда.

 Да любые деньги, лишь бы сыночек напоследок порадовался. Но на кого я его оставлю?

У Саши защипало в глазах. Ей как-то особенно стало жалко Василия. Он умирает и мечтает о какой-то там колбасе. Странно. Поразмыслив, чего бы она желала, если бы лежала больная, решила, что, пожалуй, о петушке на палочке. Во рту сразу собралась слюна. Закрыв глаза, Саша, словно наяву увидела, как красный петушок, смазанный сверху маслом, чтобы не прилипал к собратьям, блестит призывно на солнце. Он так искусно сделан, что видны его перья, и загнутый клюв, и прозрачный гребешок.

Саша помнила, как на Первомай замирала у столика, на котором были разложены красные, зеленые и желтые леденцы. Петушки, которые выбирали девочки, и пистолеты, которые всегда выбирали мальчики, стесняясь казаться малышами. А еще пятиконечные звезды. Большие и пузатые. Но их Саша не любила. Как не осторожничай, звезда все равно в итоге ломалась, и ее куски падали на землю, отчего Саша расстраивалась. Не то что петушок. Лижи его хоть до палочкион весь твой. А тут колбаса

 Я завтра уезжаю в райцентр, на обратном пути заскочу и куплю.

 На сколько уезжаешь?  оживилась соседка.

 В следующий вторник вернусь.

 Нет, боюсь, Вася и до субботы не дотянет

Проводив соседку, мама вернулась в комнату. Взяла с полочки йод и пробкой от бутылки стала наносить щиплющую жидкость на царапины, отчего на Сашкиной коже оставались желтенькие кружочки. Сашка визжала и брыкалась, но не от боли вовсе, а от переполнявших ее и ищущих выхода чувств. Тут была и любовь к маме, и обида, что она опять оставляет ее одну. Мама не часто уезжала в райцентр, но дорога туда и обратно занимала неделю, и все хозяйство оставалось на девочке. Манька, которую надо было доить, два прожорливых индюка, пес Колчак и сад-огород. С приходом осени добавилась еще и школа.