Внезапно у меня резко испортилось самочувствие. Веки отяжелели, поясница заныла, к глазам подступили слезы. Заглянув в трусы, я увидела на них пятна крови. Я так громко выругалась на своем родном диалекте, что испугалась, как бы меня не услышали дети. Я снова приняла душ и переоделась. Наконец в дверь позвонили.
Это меня взбесило: хозяин повел себя как чужак, решил не пользоваться своими ключамивероятно, хотел подчеркнуть, что явился сюда как гость. Первым, радостно лая и свесив набок язык, к входной двери огромными прыжками кинулся Отто. За ним поспешал Джанни; он открыл дверь и застыл на пороге. За спиной брата, хихикая и блестя глазами, пряталась Илария. Я же осталась стоять в коридоре, неподалеку от кухни.
Марио вошел, нагруженный пакетами. Я не видела его ровно тридцать четыре дня. Он казался помолодевшим, ухоженным, даже отдохнувшим. У меня так сильно свело желудок, что я едва не потеряла сознание. Ничто в его облике не говорило о том, что ему нас не хватает. В то время как я несла на себея это поняла по его испуганному взглядувсе тяготы расставания, он не мог скрыть своего довольства жизнью, а быть может, и счастья.
Дети, оставьте папу в покое, сказала я притворно веселым голосом, когда Джанни и Илария, распаковав подарки, принялись вешаться ему на шею, целовать его и соперничать друг с другом за отцовское внимание. Но меня никто не послушался. Раздраженная, я стояла в углу, пока Илария примеряла платье, подаренное Марио, а Джанни играл в коридоре с радиоуправляемой машинкой, за которой с лаем носился Отто. Постепенно я дошла до той точки кипения, когда бурлящая вода выливается на конфорку из огромной кастрюли. Я терпеливо ждала, пока дочка красочно расписывала свою шишку и мои прегрешенияа Марио целовал ее в лоб и уверял, что это пустяки; пока Джанни во всех подробностях рассказывал о сложностях с учебой и громко зачитывал свою работу, забракованную учительницей, а отец нахваливал его и успокаивал. Настоящая семейная идиллия! Наконец мое терпение лопнуло, я силком затолкала ребят в детскую и захлопнула за ними дверь, пригрозив, что накажу их, если они посмеют высунуть оттуда нос. Попыталась было придать своему голосу чарующие нотки, с треском эту попытку провалила и громко закричала:
Вот оно, значит, как?! Ну что, хорошо развлекся в Дании? Любовницуто с собой прихватил?
Он покачал головой, выпятил губы и приглушенным голосом ответил:
Если не прекратишь, я заберу свои вещи и сейчас же уйду.
Я просто спросила, как ты съездил. Что, уж и спросить нельзя?
Не таким тоном.
Да? А какой у меня тон? Каким тоном я должна с тобой разговаривать?
Да нормальным тоном.
А ты нормально со мной поступил?
Я влюбился.
Правда? Я тоже. Много лет назад. В тебя. Но ты унизил меня и продолжаешь унижать.
Марио потупился; он выглядел понастоящему расстроенным, и это меня тронуло. В моем голосе появилась нежностьтут уж я ничего не могла с собой поделать. Я сказала, что понимаю его положение, понимаю, что он запутался; но и ямямлила я, делая длинные паузы, когда пыталась привести мысли в порядок, пыталась понять его и терпеливо переждать, пока утихнет буря, тоже иногда терялась, тоже иногда опускала руки. И, в качестве знака своей доброй воли, я достала из кухонного ящика связку писем и торжественно вручила ему.
Посмотри, какой труд! сказала я. Здесь изложены мои доводы и стремление понять твои. Прочти.
Сейчас?
Почему бы и нет?
Он неохотно развернул первое письмо и пробежал глазами несколько строчек, а затем взглянул на меня:
Я прочту их дома.
Дома? Это еще где?
Ольга, перестань! Дай мне время, прошу тебя, не думай, что мне легко
Уж не труднее, чем мне.
Ты не права. Я будто проваливаюсь в пропасть. Меня пугают часы, минуты
Если честно, не помню, что именно он говорил. Кажется, он сказал, что когда люди живут вместе и спят в одной кровати, тело партнера превращается в часы, в счетчик, да, вот какое выражение он употребил, счетчик, который торопливо отмеряет жизнь, создавая ощущение тревоги. Мне показалось, что он хотел сказать чтото еще, однако и того, что я уже услышала, хватило с избытком. Нарочито, подчеркнуто вульгарноон было попробовал возразить против такого тона, но быстро умолкя прошипела:
Так ты хочешь сказать, что боялся меня? Рядом со мной чувствовал себя стариком? Смерть себе отмерял по моей задницераньше, мол, она была крепкой, а вот теперь?.. Ты это хотел сказать?
Там дети
Дети там, дети сям А где я? Где мое место? Я хочу знать! Если ты живешь с ощущением тревоги, то с чем живу я? Читай, читай эти письма! Я все никак не могу их закончить! Не могу понять, что с нами произошло!
Он с отвращением посмотрел на листки.
Будешь думать только об этомникогда и не поймешь.
Да? А как я могу думать о чемто другом?
Тебе нужно отвлечься.
У меня опять резко свело живот, мне до ужаса захотелось узнать, ревнует ли он меня? Влечет ли его еще мое тело? Смирится ли он, если у меня появится другой?
А я и так отвлекаюсь. Я постаралась, чтобы в моем голосе прозвучало самодовольство. Я вовсе не зациклена на одном только ожидании. Я пишу, стараюсь понять, размышляю. Но делаю я это ради себя и детей, а не чтобы доставить тебе удовольствие. Еще чего! Ты вообще по сторонамто посмотрел? Заметил, как нам хорошо втроем? А меня заметил?
Подав вперед грудь и качнув серьгами, я насмешливо продемонстрировала мужу сначала один, а потом второй свой профиль.
Ты выглядишь хорошо, неуверенно произнес он.
Не просто хорошо, а чертовски хорошо! Да вон хоть у нашего соседа Каррано спроси!
У этого шута горохового?
Он музыкант.
Ты с ним встречаешься? неохотно поинтересовался Марио.
Подавив всхлип, я засмеялась.
Да, я с ним встречаюсь. Встречаюсь, как и ты со своей любовницей.
Но почему именно с ним? Такой неприятный тип!
Мне с ним трахаться, не тебе!
Крепко растерев себе лицо ладонями, он глухо пробормотал:
Ты делаешь это и при детях?
Я улыбнулась.
Трахаюсь?
Нет, так выражаешься.
И тут я слетела с катушек и заорала:
Выражаюсь?! Я выражаюсь?! Да пошел ты в жопу со своей вежливостью! Ты меня унизил, ты меня растоптал, а я должна выражаться, как примерная жена? Ну ты и мудак! Какими словами назвать то, что ты сделал и продолжаешь делать со мной? Какими словами назвать то, чем ты занимаешься со своей девкой? Ну же, давай! Ты лижешь ей щелку? Трахаешь в задницу? Вытворяешь то, чего не позволял себе со мной? Говори! Потому что я все равно вас вижу. Вижу вот этими самыми глазами все, что вы делаете вместе, я видела это сотни тысяч раз днем и ночью, во сне и наяву! Но оказывается, чтобы не задеть чувства синьора и его детей, я должна выражаться литературно! Должна быть изысканной! Элегантной! А ну вали отсюда! Выметайся, говнюк!
Он быстро вскочил, вбежал в свой кабинет, сунул в сумку книги и тетради, задержался ненадолго у компьютера, достал из стола коробку с дискетами и еще какието вещи
Я, набрав в грудь побольше воздуха, ринулась за ним. В голове у меня теснилась уйма возражений. Мне хотелось закричать: не смей ничего трогать; ты работал над всем этим вместе со мнойя заботилась о тебе, ходила по магазинам, готовила, убирала, это все принадлежит и мне тоже, оставь все тут! Но я испугаласьи того, что уже было сказано, и того, что я только собиралась сказать. Мне стало страшно: вдруг он меня возненавидит и на самом деле уйдет навсегда?
Марио, прости, пожалуйста, иди сюда, давай поговорим Марио! Я просто слегка нервничаю
Оттолкнув меня, он подошел к двери, открыл ее и сказал:
Мне пора. Но я еще приду, будь уверена. Приду ради детей.
Уже на пороге он внезапно приостановился и добавил:
Не надевай больше эти серьги. Они тебе не подходят.
А затем исчез, даже не закрыв за собой дверь.
Я с силой ее захлопнула, но она была настолько старой и расшатанной, что, ударившись о косяк, открылась снова. Тогда я навалилась на нее всем телом и нажимала до тех пор, пока не щелкнул замок. Потом, в сопровождении встревоженного пса, я выскочила на балкон. Я подождала, пока Марио выйдет во двор, и отчаянно завопила:
Скажи хотя бы, где ты живешь, или оставь свой номер телефона! Как мне тебя найти, если дети заболеют
Он даже не оглянулся. Вне себя от гнева, я исходила криком:
Скажи, как зовут твою шлюху! Она хоть красивая? Сколько ей лет?
Марио сел в машину и завел мотор. Автомобиль скрылся под сенью дворовых деревьев, затем появился, чтобы исчезнуть снова.
Мама, позвал меня Джанни.
Глава 9
Я обернулась. Дети выглядывали изза двери своей комнаты, но боялись переступить ее порог. Вероятно, видок у меня был еще тот, так что они предпочли испуганно наблюдать за мной с безопасного расстояния.
Ребята показались мне какимито странными, я даже подумала, будто они, подобно героям рассказов о привидениях, способны видеть невидимое. Может быть, рядом со мной стояла неподвижная, как надгробное изваяние, бедняжкаброшенная жена из моих детских воспоминаний. Она явилась в Турин из Неаполя, чтобы схватить меня за подол, прежде чем я брошусь вниз с пятого этажа. Онато знала, как я хотела залить мужа слезами холодной испарины и крови и прокричать: Останься! И тут я вспомнила, как поступила сама бедняжка. Однажды вечером она приняла яд. Моя мать шептала двум своим работницамблондинке и брюнетке: бедняжка вбила себе в голову, что муженек раскается и примчится к ее смертному одру просить прощения. Однако он благоразумно остался в стороневместе с любимой женщиной. И моя мать смеялась горьким смехом над этой и другими горькими историями. У брошенных жен больше не блестели глаза, брошенные жены умирали заживо. Так она говорила, пока кроила платья или подгоняла их прямо на своих клиентках, которые даже в конце шестидесятых предпочитали шить одежду на заказ. Сплетни, пересуды, шитьея была внимательным слушателем. Желание писать рассказы пришло ко мне именно тампод столом, где я играла. Неверный муж, сбежавший в Пескару, не объявился даже тогда, когда его жена по собственной воле оказалась между жизнью и смертью и соседям пришлось вызывать скорую, чтобы отвезти ее в больницу. Эти слова навсегда врезались мне в память. Балансировать между жизнью и смертьюкак канатоходец. Слушая взрослые разговоры, я, не знаю почему, представляла себе, как ради любви к своему мужу бедняжка распласталась на лезвии меча, а его острие, порвав платье, вонзилось ей в кожу. После больницы она стала еще более жалкой, и под платьем у нее теперь был темно-красный шрам. Соседи избегали ееони не знали, ни как себя вести, ни что сказать.
Я встряхнулась, и меня снова охватило негодование, мне хотелось придавить Марио всем своим весом, хотелось неотступно следовать за ним. На следующий день я решила снова обзвонить старых друзей, чтобы наладить с ними отношения. Но телефон не работал, тут Марио не соврал. Из трубки доносились невыносимый свист и далекие голоса.
Пришлось взяться за мобильник. Методично, одного за другим, я обзвонила всех знакомых и притворно мягким тоном постаралась убедить их в том, что я уже успокоилась и пытаюсь свыкнуться с моим новым положением. У тех, кто был не прочь поговорить, я пробовала выведать чтото о Марио и его новой пассии, делая вид, будто мне все и так известно, но очень уж охота об этом поболтать, чтобы выпустить пар. Большинство отвечали односложно, догадываясь о моем хитроумном плане. Однако некоторые, не сдержавшись, рассказали мне коекакие подробности: у любовницы моего мужа фольксваген цвета металлик; она всегда носит ужасные красные сапоги; онавыцветшая блондинка неопределенного возраста. Леа Фаррако оказалась наиболее словоохотливой. Она не сплетничала, тут стоит отдать ей должное, а просто поведала то, что знала. Видеть она их не видела. О женщине толком сказать ничего не может. Однако ей известно, что живут они вместе. Точного адреса Леа не знает, но ходят слухи, что обосновалась парочка гдето в районе проспекта Брешиада-да, именно там, на проспекте Брешиа. Они забрались так далеко, в такое непопулярное место, потому что Марио не хочет ни с кем встречаться, особенно со старыми приятелями из Политеха.
Я надеялась узнать у нее чтонибудь еще, но, как назло, мобильный, который я уже сто лет не заряжала, перестал подавать признаки жизни. Я принялась лихорадочно рыскать по дому в поисках зарядки, но так ее и не нашла. Накануне, готовясь к приходу Марио, я наводила всюду лоск и, вероятно, сунула зарядку в какоето надежное место, но куда именно, вспомнить не могла. Тут у меня случилась одна из моих вспышек ярости, Отто зашелся в лае, и я, чтобы не запустить телефоном в собаку, пульнула им в стену.
Аппарат разбился надвое; обломки упали на пол с глухим стуком, и Отто, громко рыча, набросился на них так, будто они были живые. Успокоившись, я вернулась к городскому телефонуи опять услышала протяжный свист и отдаленные голоса. Но вместо того чтобы положить трубку, я машинально, привычным движением набрала номер Леа. И вдруг свист прекратился и пошли гудкичудеса техники!
Второй раз можно было и не звонить. Подходящий момент был упущен: теперь Леа отвечала довольно уклончиво. Наверняка ее разбранил муж, или же она сама пожалела, что невольно усложнила и без того непростую ситуацию. С дружеским участием она сказала, что больше ей ничего не известно. Марио она давно не видела, и ей нет дела до его новой подруги: она не знает ни ее возраста, ни места работы. Что же до их адресапроспект Брешиа, то это только так, приблизительно: на самом деле это может быть и проспект Палермо или улица Терамо либо Лоди, трудно сказать, в том районе сплошные названия городов! И да, ей показалось странным, что Марио забрался в такую даль. Она посоветовала мне отпустить ситуациювремя, мол, расставит все по своим местам.
Однако это не помешало мне тем же вечером, как только дети уснули, сесть в машину и до часу-двух ночи кружить по проспектам Брешиа и Палермо. Ехала я медленно. Эта часть города показалась мне какойто растерзанной, раненой, точно рассеченной поблескивающими трамвайными путями. Черное небо с выделявшейся на нем тонкой, изящной стрелой подъемного крана давило на низкие дома, залитые тусклым светом уличных фонарей, словно днище неумолимо опускающегося поршня. Ветер забрасывал сушившиеся на балконах белые и голубые простыни на серые тарелки антенн. Припарковавшись, я с яростным упрямством принялась бродить по улицам. Я надеялась встретить Марио с его любовницей. Я мечтала об этом. Я думала застать их врасплох, когда они выйдут из фольксвагена, возвращаясь из кино или ресторана, веселые, как мы с ним когдато, еще до рождения детей. Но нет, ничегоодни только пустые машины, закрытые магазинчики да пьяный, прикорнувший в закутке. Отремонтированные здания соседствовали с полуразрушенными, из которых доносилась чужеземная речь. На низеньком домике с черепичной крышей я прочитала желтую надпись: Сильваносвободен. Свободен он, свободны мы, свободны все. Отвращение к мукам, сковывающим нас, вереницы тяжких судеб. Я обессиленно прислонилась к синей стене какогото дома на улице Алессандрии с высеченной на нем надписью Приют принца Неаполитанского. Так вот куда я попала: я словно услышала громкий южный говор, в сознании у меня слились воедино далекие города, синяя гладь моря и белизна Альп. Бедняжка с площади Мадзини тридцать лет тому назад тоже опиралась, как я сейчас, о стену дома, задыхаясь от отчаяния. Как и она, я не могла найти утешения в протесте, в мести. Если Марио уединился со своей любовницей в одном из этих зданийскажем, вот в этой громадине с надписью Алюминий над входом, что смотрит на просторный двор и вся усеяна балконами, на каждом из которых красуются полотнища постельного белья, то свое счастье быть вместе они наверняка спрятали от нескромных соседских взглядов как раз за такими вот тряпками, и я ничего, ничего не могу с этим поделать, как бы мне, страдавшей от горя и боли, ни хотелось отшвырнуть прочь эту скрывавшую их ширму и показаться им, чтобы мое несчастье накрыло их с головой.
Я долго бродила по темно-фиолетовым улицам в безрассудной уверенности (в той беспочвенной уверенности, которую именуют предвидениемфантастической реализацией наших подсознательных желаний), что они непременно гдето рядом: за дверью, за углом, за окном а может, они уже заметили меня и теперь ухмыляются, как довольные содеянным преступники.