Она пишет книги о маленькой потерянной девочке, которой она была и которой осталась, но я не думаю, что она поняла, о чем ее книги. Правда в том, и я скажу это один раз и больше не буду к этому возвращаться, потому что мне от этого больно: я никогда не понимала мамины книги, и я не знаю почему. Я просто им не верю. И это в каком-то смысле делает меня самой плохой, самой неблагодарной в мире дочерью. «Птицы мычат» продавались и продаются они есть в каждой библиотеке страны. Я должна любить эту книгу, потому что она кормила нас: перед тем как ее издали, моя классная руководительница позвонила в социальную службу, потому что увидела, что мне снова были малы ботинки, но к тому времени над нами уже кружил сотрудник опеки. Миссис Полл пришлось одолжить маме денег, чтобы купить мне хорошие зимние ботинки (не те тряпочные, на резиновой подошве, которые давно развалились и стали слишком малы) и пальто (не прошлогоднее, которое все лето доедала моль и чьи рукава мне доходили только до локтей).
Как только «Птицы мычат» набрала популярность и у нас появились какие-то деньги, мы выкупили первый этаж капитана Веллума, после того как он умер, и для меня оборудовали подвальную спальню к тому времени отмытую от сырости и обклеенную розовыми обоями от Лауры Эшли, с подобранными в цвет одеялом и набором подушек. Я думала, что умерла и попала в рай.
И фотография родителей у Бодлианской библиотеки отправилась в новую спальню мамы на первом этаже. Она стояла там годами, на камине, рядом с медным деревцем, которое она купила в антикварной лавке в Камден-Пассаж. Она начала покупать себе ожерелья, заключив контракт на книгу, когда денег стало еще больше: просто бижутерия, цветной пластик или стекло, или ракушки. Она развешивала их повсюду; иногда они стучались друг о друга, как китайские колокольчики, когда окна дрожали от грозы или когда кто-то хлопал входной дверью. Так вот, мама начала покупать ожерелья, и мы стали ездить в отпуск не очень успешно, но, по крайней мере, меняли обстановку, и когда мне было семь лет, она бросила работу официантки в итальянском ресторанчике неподалеку. Я думаю, она боялась снова остаться без денег, поэтому оставалась там дольше, чем действительно было нужно. В те вечера я отправлялась к миссис Полл что мне, в любом случае, очень нравилось. Бедная мама.
Потом нытики Лоусоны переехали в собственный дом, и мы выкупили у кооператива их квартиру на первом этаже. Миссис Полл обычно смотрела на нас вниз со своей лестничной площадки. «Вы все ползете вверх, как плющ, говорила она. Держу пари, так вы выкурите меня из дома, пока я сплю».
Когда она умерла, с мамой связались ее ужасно серьезные и важные адвокаты. Мама, подумав, что ей принесли неоплаченный счет за что-то, была поражена, когда вместо этого ей сообщили, что миссис Полл оставила нам наследство в 50 000 фунтов, поделенное между мамой и мной, и что еще она оставляла нам свою квартиру: «Чтобы у Дилайлы и Нины наконец был свой дом и они были семьей».
До этого времени мы не чувствовали себя семьей, она была абсолютно права. И вот так мы стали владельцами всего этого высокого, неуклюжего дома у канала. Неудача, потом выдержка и упорная работа, потом счастливый конец: как я всегда говорю, на верхний этаж пришлось очень долго подниматься. И в какой-то момент мама, наверное, просто убрала их с папой фотографию, потому что, хотя эта сцена, их улыбки, их позы и врезались мне в память, после этого я о ней больше не помнила.
Сегодня многие люди говорят: «Я плохая мать». «Она не очень хорошая мать». «О, я просто ужасная мать». Как будто ждут какого-то осуждения. Вот этот человек: плохая мать. А вон там, через три дома направо, хорошая мать. Я никогда не думала о своей матери этими категориями. Она моя единственная мама, поэтому как я могу сравнивать ее с другими? Я всегда знала, что она любит меня, даже когда она неделю меня не мыла, и когда я не ходила к друзьям на день рождения, потому что у меня не было подарка. Она всегда старалась для меня.
Кроме того, мне повезло. У меня был еще кое-кто, кто за мной присматривал.
Глава 6
Миссис Полл появилась, как Мэри Поппинс, из ниоткуда, когда мне было примерно шесть месяцев. А когда мне было почти одиннадцать лет, она внезапно умерла в самом начале своего отпуска в Лайм-Реджис, и в общей сложности она была с нами почти целых десять лет. В то время мне казалось особенно несправедливым, что она умерла там, потому что она всегда мечтала поехать в Лайм. Она никогда не ездила в отпуск, вместо этого устраивая себе однодневные поездки: в Бате у нее была подруга и какой-то далекий родственник в Кембридже, и время от времени она ездила к ним на денек, но нечасто. До сих пор я по привычке смотрю вверх, когда иду по Ноэль-роуд, в надежде увидеть свет в ее окнах. Она всегда была дома. И мне так жаль, что я не могу ее ясно себе представить, ее лицо расплывается в памяти. У меня не осталось ее фотографий. Она просто всегда была рядом.
Несколько лет мама работала официанткой в старомодном итальянском ресторанчике на Аппер-стрит. Три дня в неделю, когда я была маленькая, миссис Полл забирала меня из школы, и мы с ней пили чай, пока мама была на работе. Но обычно я и так поднималась к ней. Я начала ненавидеть выходные: у меня не было повода пойти к миссис Полл. Но иногда я придумывала всякие поводы: мне кажется, дымом пахнет, миссис Полл. Иди посмотри на эту божью коровку в саду, миссис Полл. Мамы уже давно нет, и мне одиноко, миссис Полл. Ее дверь запиралась только на щеколду, но я всегда стучала. Мама вбила мне в голову, что я не должна считать весь дом своим, что я должна давать ей отдыхать. Но я ей не верила. Я была убеждена, с детским высокомерием, что ей нравилось быть со мной.
Ее кухня была очень стильной для того времени. Таковой была и она, всегда одеваясь со вкусом. Кухонная мебель была отделана агрессивно оранжевым, и отдельно стояла коричневая плита; у желтого стола из соснового дерева была скамейка, на которую я вставала на коленки и глазела на канал, в который упирался наш дом, и на Сити за каналом. Теперь этот чудесный вид исчез за монолитными офисными зданиями и пустыми квартирами миллионеров. Но тогда можно было разглядеть краешек большого мясного рынка Смитфилд, открытое пространство древнего Чартерхаус, купол собора Святого Павла, сшитые будто из лоскутов улочки с новыми домиками и офисами, построенными на месте воронок от бомб.
Как сегодня в школе, моя маленькая Нина?
Спасибо, хорошо. Миссис Полл, сегодня пятница.
Ну, да. Хочешь тост с корицей?
Да, пожалуй.
И рука в кольцах, подзывая подойти и поцеловать ее, гладила меня по волосам, потом она поворачивалась к плите и включала гриль, и смазанный маслом хлеб, посыпанный сахаром и корицей, которые она разрешала мне смешать самой, издавал карамельный, ореховый, пряный аромат вы чувствуете его, этот запах, который уносит вас в прошлое? Это мой запах. И так приятно вспоминать, снова ощущать его, что я часто готовлю сама себе такой тост, чтобы просто почувствовать, что она рядом.
Я знала ее лучше всех, но мне жаль, что я не расспросила ее побольше о жизни до меня. Я была ребенком, когда мы познакомились, а дети эгоисты, и хотя мама выжимала из нее разные подробности, она тоже впоследствии очень смутно помнила прошлое миссис Полл: ее американское происхождение иногда не давало ей ухватить нюансы разговора, и иногда она просто чего-то не понимала, например то, что Кент это графство. Но я знала, что миссис Полл была вдовой, которая, проведя всю свою замужнюю жизнь в Бромли или где-то неподалеку, решила переехать обратно в Лондон после того, как умер ее муж. Ей снова хотелось пожить в городе, прежде чем она состарится настолько, чтобы радоваться ему: «Пока моя голова еще работает, ну и тело посмотрим, что раньше откажет». И я помню, как это меня пугало мысль, что миссис Полл, центр нашего мира, однажды будет не с нами.
Думаю, она была еврейка, не знаю почему. Она выросла в Ист-Энде и иногда рассказывала о кошерных мясных лавках, и о старых ткацких домах, и о Бетнал Грин Бойз Клаб, где устраивали танцы, на которые они бегали девчонками. Каждое лето они на день ездили в Кент собирать клубнику, и, если не ошибаюсь, ее семья работала в порту несколько поколений. У нее был младший брат, который умер от свинки, когда ему было два. Маленькая Эйприл держала его на руках, когда он умирал, а потом завернула его тело, чтобы маме не пришлось это видеть. Она была гордой женщиной, гордой за то, что выросла там и что выбралась оттуда, и гордой за свою собственную новую жизнь.
Каждый день она была одинаковая и для меня, приходящей из подвальной квартиры, где по полу была разбросана одежда и всякие бумаги, и открытые банки из-под запеченных бобов ржавели на кухонном столе, где я знала, что меня любят, но иногда не представляла, где искать свои штаны, жилет и носки или где я буду сегодня спать, я не могу даже выразить, как нравилось мне у нее в квартире. Она приятно пахла, была всегда безукоризненно одета, ее крепкая, но элегантная фигура была затянула в аккуратную твидовую юбку и шелковую рубашку, туфли-лодочки разных оттенков черного и коричневого, некоторые с крошечными, щегольскими пряжками. Она носила часы на цепочке, розово-золотые сережки и браслет в цвет. У нее было теплое, черное шерстяное пальто с огромным бархатным воротником и манжетами, обшитые небесно-голубым шелком чудесная вещь, и она носила ее каждую зиму, когда мы были вместе. У нее было не много денег. Я это знала, потому что она всегда говорила мне, какая она бедная. Она невероятно на всем экономила я также это знала, так как она сообщала мне цену всего, что было в ее буфете, когда брала меня в поход за продуктами, и убеждалась, что я точно знаю, что в корзине и сколько все это стоит. До сих пор я могу точно подсчитать мою продуктовую корзину, и я уверена, что это была одна из причин, почему мы с Себастьяном не могли быть вместе он был совершенно безразличен к семейному бюджету. Миссис Полл упала бы в обморок, если бы увидела его хамон иберико по 15,99 фунта в нашей продуктовой корзине. Я часто думала, что бы она сказала о моем муже, что бы она вообще сказала о многих вещах. Я по ней скучаю.
Она любила музыку она доставала билеты в Ковент-Гарден на балет или оперу, хотя первое ей нравилось больше. Она говорила, что опера так расстраивала ее, что она не могла больше смотреть «Тоскану». Она любила выставки, и часто ее можно было увидеть в кафе у Королевской Академии или у Тейт если вы когда-нибудь спрашивали себя, кто эти аккуратно одетые пожилые дамы, которые в одиночестве пьют там чай с пирожными, то они были версией миссис Полл. Она организовывала блошиные рынки для местного социального центра, сортируя одежду и оставляя кое-что для нас с мамой, за что она платила довольно большие деньги. Ей нравилось ездить на автобусе, она знала Лондон как свои пять пальцев, точнее как он выглядел десять лет назад. Она, как и я, любила этот город, его закоулки и секретики, его аллеи и приключения. Но больше всего она любила свою уютную квартирку, с ее книгами, с ее радио, с маленьким пластиковым телевизором с крошечным белым выключателем, который она переносила из кухни в спальню, если нам с ней хотелось посмотреть фильм. Она была домоседом, как она мне говорила, когда мы вместе валялись в кровати. «Мне не нравится уезжать далеко от Лондона. Ведь все, что мне нужно, есть здесь, правда?»
Ее муж, которого она встретила во время войны, был русским беженцем, его звали Михаил Полянский, и я думаю, что ей нравилась экзотика ее новой фамилии. Жалко, опять же, что я не расспросила ее о нем побольше и об их совместной жизни до того, как она переехала на Ноэль-роуд. Однажды солнечным днем я прибежала наверх, чтобы спросить ее, не хочет ли она прогуляться со мной вдоль канала, и когда она не ответила, я прокралась в кухню и обнаружила ее с фотографией в руке, на которой был изображен низкий темноволосый мальчик с широкой улыбкой.
Она сморкалась в платок, а когда заметила меня, вытерла глаза.
Ах, это ты. Здравствуй, дорогая. Не обращай внимания, я просто решила всплакнуть.
Это твой муж? спросила я с любопытством.
Да, куколка. Как раз перед перед тем, как мы поженились. Она встала и заботливо убрала фотографию на место, в ящик тумбочки в коридоре.
Я пошла за ней.
Тебе грустно?
Да, когда я думаю о нем. Он был хороший человек.
Я не знала ее девичьей фамилии: мама окрестила ее миссис Полл много лет назад, когда они первый раз встретились. Мама много раз рассказывала мне о той встрече; в детстве это была моя любимая история. За несколько недель до этого подтвердили, что мой отец погиб. Мама все еще ждала, что Музей естественной истории даст ей хоть какую-то информацию что произошло, почему они не привезли тело домой? Из-за всего этого она не могла понять, что ей делать дальше у нее не было денег, и в тот день она еще ничего не ела. Ее родители присылали чеки, но неохотно; а чтобы звонить им, ей приходилось просить их оплачивать звонок. Джек и Бетти Гриффис, казалось, почти с радостью восприняли новости о ее беде, поскольку это доказывало, что они были правы в отношении ее многообещающего будущего с этим «охотником на бабочек», как его называл мамин отец. Пособие по уходу за ребенком она не получила из-за каких-то трудностей в том, чтобы доказать, что она, американка, была замужем за британцем. Стоял очередной ужасно холодный апрель весна отказывалась наступать, морозило каждое утро и сырость в нашей квартире расползалась, завоевывая территорию. Несколько друзей, которые у нее были, давно испарились, и она была совершенно одна. Это было, как она говорила мне, когда я просила рассказать о миссис Полл, самое дно.
Мы шли по коридору, я и мама, по пути на прогулку, я ревела в слинге из подручных средств, который моя предприимчивая мама смастерила из порванной простыни (тогда нам еще не подарили колыбельку), закутанная в пеленки, которые маме выслала ее подружка из Штатов, в которые она засовывала меня почти всегда особенно когда я спала, потому что там было тепло, а мы всегда мерзли. Мама шла с одуревшими от недосыпа глазами и в ужасном настроении. Когда она попыталась меня успокоить, она увидела женщину, спускающуюся по лестнице, и поняла, что это, должно быть, новая соседка с верхнего этажа, которая поспешно и незаметно въехала днем раньше. «Очень элегантная леди, сказал маме мистер Лоусон с намеком в то утро. Нам очень она нравится».
И вот мама прижалась к стенке в коридоре, надеясь не столкнуться: она говорила, что не могла тогда видеть людей, и часто мистер Лоусон и капитан Веллум, до того как оглох, жаловались на то, что я плакала. Меня невозможно было успокоить, я плакала и плакала.
Здравствуйте, послышался голос, и миссис Полл сошла на последнюю ступеньку и улыбнулась маме. Какая чудесная малышка.
Это был первый добрый голос, который мама слышала за те дни, и она посмотрела на миссис Полл, как утопающая женщина смотрит на спасательный жилет. Миссис Полл была в мягком пальто с узкими рукавами, отделанными шерстью и бархатом, ее блестящие черные волосы были побиты сединой и аккуратно заколоты шпильками, ее искрящиеся глаза улыбались. На руке у нее была перекинута корзинка, и от руки написанный список торчал между пальцами в перчатке.
Эйприл Полян Поли Ох! сказала она, протягивая маме руку. Полянская. Извините, я немного устала, и мое имя так сразу и не выговоришь. Мой муж был русским.
Маме показалось, что она немного нервничала.
Давайте назовем вас миссис Полл, сказала она ей.
Ах, да, давайте. Эта странная добрая женщина согласилась и улыбнулась мне. Что ж, кажется, мы соседи. А кто это у нас тут?
Мама сказал ей:
Это Нина. У нее режется зуб, и она очень сердится, и ее мама тоже немножко устала.
Миссис Полл просто взяла меня, повернув к себе лицом, и я уставилась на нее, красная от злости, с сопливым носом, с выпученными от гнева глазами. Она нежно подула на мое лицо и потом тихонько поцеловала.
О, ты чудо, сказала она. Но какая ты сердитая малышка! Она посмотрела на маму, и мама говорила, что в этот момент она каким-то образом поняла, что эта женщина хороший человек. Почему бы мне не взять тебя на маленькую прогулку, а твоя мама выпьет чашечку чая и пять минут отдохнет. Звучит неплохо, да?
О, спасибо, но Мама начала перечислять причины, из-за которых не следовало этого делать. Не беспокойтесь. Не надо.
И миссис Полл ответила:
Я была няней и привыкла к детям. Я ужасно по ним скучаю, на самом деле. Пожалуйста, дорогая, идите вниз и отдохните. С ней все будет в порядке.
Вы можете сказать, что моя мама сумасшедшая, если согласилась на это, но если бы вы встретились с миссис Полл, вы бы не посчитали ее поступок странным.
Она была замечательная по-своему, и это поражает меня и сейчас: она любила вещи сами по себе, была щепетильна насчет манер и времени, хотя никогда не выходила на первый план. Она всегда говорила, что все дело в ее восточнолондонском воспитании. Ее научили уважать других, приносить пользу. Она была из другого поколения, конечно, и иногда они с мамой спорили, когда она пыталась, как мне кажется, утихомирить маму. Но они с мамой любили друг друга. Мама называла ее «боевая подруга» тот, кого здорово иметь под боком, когда наступали тяжелые времена. И она была там так нужна.