Ева сосредоточенно сняла колоду. Аннегрета взяла кучку карт и определенным образом разложила их. Было видно, что занимается она этим не в первый раз. Ева заметила, что от сестры слегка пахнет потом. Аннегрета была чрезвычайно чистоплотна. Родители считали это расточительством, но она принимала ванну каждый день. И все-таки дух горохового рагу так и не выветрился. Ева с нежностью смотрела, как сестра серьезно раскладывает для нее карты. «Я тебя люблю», хотела сказать она, но у них о таком не говорили. Кроме того, прозвучало бы как сострадание, сверху вниз. И Ева промолчала. Аннегрета еще раз залезла в пакетик с солеными палочками и с хрустом откусила. Жуя, она смотрела расклад:
Дама пик сверху слева. Будешь королевой, женой миллионера. Если не завалишь все дело. Вот здесь семерка пик. Значит, ты все еще можешь запороть.
Это сейчас особенно помогает, Анхен. Где же Юрген? О чем он думает? Он меня любит?
Аннегрета опять собрала карты.
Помешай. Потом начинай выкладывать по одной. ДвенадцатаяЮрген.
Ева мешала колоду так, будто от этого зависела ее жизнь, несколько карт вылетели. Она рассмеялась. Но Аннегрета оставалась серьезной. Потом Ева начала выкладывать карты, считая при этом до двенадцати.
Почему ты считаешь по-польски?
А это не считается?
Да нет, считается, просто странно.
Перед двенадцатой картой Ева помедлила и посмотрела на Аннегрету.
Знаешь, что действительно странно?
Вся жизнь во всей ее протяженности?
Я всегда умела считать по-польски. То есть еще до того, как пошла в школу переводчиков. Может, я в прежней жизни была полькой?
Кому интересна твоя прежняя жизнь, дорогая моя? Показывай своего Юргена. Ну давай, смелее!
Ева перевернула карту. Это оказалась восьмерка червей. Ева в растерянности уставилась на нее. Аннегрета усмехнулась.
Ну, сестрица, можешь делать все, что душе угодно, никуда он от тебя не денется!
Да почему же?
Мастьчерви, сердце, восьмерка означает бесконечность.
Могут оказаться и наручники, сказала Ева.
Так или иначе, но твои дни здесь сочтены. Аннегрета пожала плечами, опустив взгляд, собрала карты и вдруг погрустнела.
Ева погладила ее по щеке.
Дай мне тоже палочку.
Аннегрета подняла голову и криво улыбнулась.
Потом они лежали рядом в полумраке, дожевывали последние палочки и смотрели в потолок, на колышущегося Дон-Кихота.
Помнишь, мы смотрели фильм в кинотеатре? спросила Ева. Как этот старик двинулся с копьем на мельницы и его захватило лопастями. Он крутился там на мельничном колесе и кричал. Это было так ужасно, мне просто плохо стало.
Детям всегда жутко, когда взрослые теряют контроль.
Аннегрета, взяться мне за этот заказ? Я имею в виду перевод в суде. Это
Знаю. Я бы не связывалась. Или ты хочешь поспособствовать распространению страшных сказок?
Каких сказок? Ты о чем?
Вдруг Аннегрета онемела и словно окаменела. Она встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Ева прекрасно все знала. Сейчас пойдет на кухню и налопается до отвала.
В прихожей зазвонил телефон. Ева посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Сердце застучало. Она выскочила из комнаты и добежала до аппарата прежде матери. Это действительно был Юрген.
Добрый вечер, Ева.
Добрый вечер. Поздновато для звонка. Она постаралась, чтобы это прозвучало прохладно, небрежно. Но вышло хрипло.
У тебя все хорошо?
Ева молчала.
Извини. Прости меня, пожалуйста. Но ведь это на всю жизнь.
Я в курсе.
Они помолчали, потом Юрген спросил:
Пойдем завтра в кино?
У меня нет времени. Надо подготовиться к работе.
К работе? Новый заказ?
Долгая история. Я должна позаботиться о себе. Нельзя же вечно висеть камнем на шее у родителей. Нужно зарабатывать деньги.
Я заеду за тобой завтра в семь.
Голос звучал строго. Ева положила трубку. Аннегрета, что-то жуя, вышла из кухни со свежим темным пятном на светлом халате и вопросительно посмотрела на Еву. Та в забавном отчаянии пожала плечами, но улыбнулась.
Вот видишь, карты не врут, сказала сестра.
* * *
На следующее утро Давид Миллер без поручения прокуратуры, без какого-либо официального разрешения, арендовав на целое месячное жалованье автомобиль, выехал на юг. Он ехал в Хемминген под Штутгартом. Там, согласно данным Ведомства правопорядка, проживал один из главных подсудимых, начальник политического отдела лагеря, чудовище. Давид прочитал все протоколы допросов и обвинения, имеющие к нему отношение, и классифицировал их. Если хоть малая часть прочитанного им являлась правдой, то этот сотрудник торговой фирмы не способен ни на какое человеческое чувство. Уже несколько дней прокуратура пыталась по телефону дозвониться до него. Тщетно. И это накануне процесса.
Давид мчался по заснеженной Южной Германии и чувствовал, что боится не зря, что подсудимый скрылся. Он ехал по полосе обгона, ехал слишком быстро. Ландшафт, холмы, леса, хутора по обе стороны трассы проносились мимо и по сравнению с канадскими просторами казались игрушечными. Один раз его занесло, и пришлось резко затормозить. Он заставил себя снизить скорость. «Если я сейчас разобьюсь на гитлеровском автобане, что ж, в этом будет известная ирония», подумал он и улыбнулся.
Давид хотел объехать Гейдельберг, но очутился в самом центре города и запутался в лабиринте улиц. Он трижды проехал по мосту и, словно в страшном сне, увидел, как перед ним опять вырастает мощный замок, в то время как он полагал, что едет в правильном направлении. Давид не нашел в дорожном атласе карты города, выругался и хотел уже сдаться этому немецкому городу, но тут на светофоре увидел перед собой машину с французскими номерами. Он поехал за этой неизвестной машиной в надежде, что она выведет его из города. И план удался, после часа бессмысленных плутаний он опять оказался в окружении лесов и полей.
В Хеммингене, маленьком сонном городке, он, опустив стекло, спросил дорогу у осторожно шедшего по снегу прохожего и скоро остановился на улице Танненвег у дома номер двенадцать. Это был аккуратный простой дом на одну семью в рабочем кварталепостроен еще до войны, решил Давид. Как и соседние, выкрашен в белый. Вокруг тянулся темный балкон с пустыми ящиками для цветов. Машины перед гаражом не было. Давид вышел из автомобиля и пересек заснеженный палисадник. Таблички с именем он не увидел. Позвонил. За небольшим зарешеченным окошком в двери стояла тишина. Давид подождал и, осмотревшись, позвонил еще раз. В палисаднике перед домом росли безлистые растения. Розовые кусты, укутанные старыми мешками, были похожи на костлявые мумии. Казалось, они только того и ждут, как бы накинуться на него, стоит ему на мгновение утратить бдительность. Давил услышал, как в доме хлопнула дверь. Он еще раз позвонил и на сей раз придержал палец на кнопке звонка. Дверь, закрытая на цепочку, медленно приоткрылась.
Мужа нет дома.
Давид увидел изящное лицо темноволосой женщины лет шестидесяти, которая смотрела на него миндалевидными мутноватыми глазами. «Увядшая красавица», подумал Давид.
А где он?
Вы кто?
Женщина недоверчиво смотрела на Давида.
Речь идет о судебном процессе. Мы не можем дозвониться до вашего мужа
Вы иностранец?
На мгновение этот вопрос сбил Давида с толку.
Меня зовут Давид Миллер. Я прохожу стажировку в прокуратуре.
Тогда понятно, что вы за птица. Послушайте меня, господин Давид, возмущенно проговорила женщина в щелочку. То, что вы делаете, просто неприлично! Вся эта ужасная ложь, напраслина, которую вы возводите на моего мужа. Если бы вы знали, как мой муж всегда старался, что он за человек. Лучший на свете отец и лучший муж, какого только можно себе представить. Если бы вы познакомились с ним
Пока дама распространялась о достоинствах мужа, Давид вспоминал рассказ одной свидетельницы, который они занесли в протокол для обвинения. Работая в лагере секретаршей подсудимого, она видела одного молодого заключенного, которого подсудимый номер четыре несколько часов допрашивал в своем кабинете. «Когда он с ним разделался, все было кончено. Это был уже не человек. Мешок. Кровавый мешок».
Если вы не скажете, где он находится, мне придется уведомить полицию. Вы ведь не хотите, чтобы его забрала полиция? Как преступникакоим он не является, по вашим словам.
Он ни в чем не виноват!
Где он?
Женщина помедлила, затем раздраженно сказала:
На охоте!
* * *
Двое мужчин медленно едут верхом по скалистому горному ландшафту. Ярко светит солнце, шумят водопады, хищные птицы с криком кружат в воздухе. На одном замшевый костюм с бахромой. Они похожи на старину Разящая рука и его закадычного друга Виннету. Друзья едут молча, они начеку, все время осматриваются. Потому что где-то наверху, в расселинах скал, подстерегают враги, которые только того и ждут, как бы сразить их метким выстрелом.
* * *
Ева и Юрген сидели во втором ряду кинотеатра «Глория», откинув головы на спинки кресел. Лучше мест быть не могло. Кинотеатр был забит до отказа. «Виннету, вождь апачей» только что вышел на экраны. После речей предстояла даже раздача автографов Ральфа Вольтера, любимца публики, сыгравшего Сэма Хокенса. На лицах Евы и Юргена отражались пестрые тени с экрана. Вот опять закричал орел. Или гриф? Ева не разбиралась в хищных птицах. И тут грянул первый выстрел. Ева вздрогнула и с удовольствием подумала: «Такие великолепные выстрелы бывают только у Виннету».
Заиграла бурная музыка, и началось сражение
Наконец добро победило, и Ева с Юргеном отправились бродить по освещенной рождественской ярмарке. Небо было черное, воздух ледяной. Во время разговора их лица окутывали облака пара. Жара югославских прерий казалась очень далекой. Ева отказалась от автографа Ральфа Вольтера, к тому же Юрген с бóльшим удовольствием посмотрел бы новый фильм Хичкока «Птицы». Ева взяла Юргена под руку и рассказала ему о своем первом походе в кино. Это был «Дон-Кихот». Старик с воплями крутился на мельничном колесе. Она тогда испугалась, и отец тихонько утешал ее: таких сумасшедших очень мало. Отец всегда умел ее успокоить.
Юрген слушал вполуха. На одном лотке он купил два глинтвейна. Когда они встали друг напротив друга, он захотел узнать поподробнее про новый заказ. Ева рассказала. Она, правда, соврала и сказала, что уже согласилась. Юрген читал о процессе.
Ева, ведь это может затянуться на целую вечность.
Тем лучше. У меня понедельная оплата. От половины глинтвейна она чуть опьянела.
Юрген был серьезен.
И я бы не хотел, чтобы моя жена работала. Наша семья известна в городе, пойдут слухи
Ева с вызовом посмотрела на него.
О какой жене ты говоришь? Я решила, что все планы в прошлое воскресенье лопнули.
Тебе не стоит больше пить, Ева.
Моя семья недостаточно хороша для тебя, признайся!
Пожалуйста, не начинай заново. Твои родители показались мне очень симпатичными. Я поговорю с твоим отцом.
И вообще, я не знаю, понравится ли мне, если я не буду работать. Я современная женщина.
Но Юрген продолжил:
При одном условии: если ты откажешь прокуратуре.
Юрген смотрел на Еву темными глазами, которые так ей нравились. Взгляд был спокоен и уверен. Наконец он улыбнулся. Ева взяла его за руку, правда, не почувствовала тепла, поскольку сама была в перчатках.
Неподалеку заиграл духовой оркестр:
Пришло для нас время.
Посетители ярмарки останавливались и с чувством слушали. Но немолодые музыканты дули в свои инструменты с таким треском и фальшью, что Ева с Юргеном невольно рассмеялись. Они тщетно пытались остановиться. На каждой фальшивой ноте один из них снова начинал смеяться и заражал другого. Наконец слезы выступили у обоих на глазах, хотя это была любимая рождественская песня Евы.
Позже, когда они пешком шли домой, она тихонько напела Юргену:
Пришло для нас время. Оно принесет нам большую радость. Мы идем по блестящему от снега полю, мы идем по большому, большому миру. Спят ручейки и море подо льдом, лес глубоко спит, ему снится сон. По тихо падающему снегу мы идем по большому, большому миру. Сияющее молчание высоких небес наполняет сердце блаженством. Под блестящим от звезд сводом мы идем по большому, большому миру.
Юргену нравилось, как Ева прижимается к нему, крепко за него держится. Он подумал, что если бы сейчас нужно было назвать его чувство к ней, он мог бы сказать: «Я люблю».
* * *
Давид пробирался на машине по лесной дороге и в конце концов забуксовал, заднее колесо угодило в выбоину. Дальше «Форд» ехать не хотел. Давид выключил мотор и вышел из машины. Ветер утих, небо было беззвездным, только холодно светил молодой месяц. Давид осмотрелся и заметил вдалеке слабое мерцание. Он поднял воротник и пошел на свет. Снег попадал в невысокие полуботинки и таял. Носки быстро промокли. Давид все шел. Он приблизился к простой хижине, окна которой были закрыты ставнями. В щели пробивался свет. Давид ничего не слышал, только легкий шум в вершинах деревьев. Он помедлил и без стука открыл дверь. Трое мужчин в зеленых охотничьих костюмах стояли вокруг подвешенной туши. Все трое посмотрели на дверь. Ни один из них, похоже, не испугался. Двое пили пиво из бутылок. У третьего, худощавого, с лицом старого шимпанзе, в руке был нож. Давид узнал подсудимого номер четыре. Тот как раз собирался выпотрошить косулю или что там висело на ввинченном в потолок крюке. Мог бы быть и человек. В любом случае похоже на кровавый мешок.
Обвиняемый вопросительно, но приветливо посмотрел на Давида.
Что вам угодно?
Меня зовут Давид Миллер. Я работаю в прокуратуре.
Человек кивнул, он как будто ожидал чего-то подобного. Один из его товарищей по охоте, мужчина с красным лицом, уже пьяный, угрожающе двинулся на Давида, но шимпанзе удержал его.
Что вам угодно здесь, в лесу, в такое время? Процесс открывается только в пятницу.
Мы несколько дней не можем до вас дозвониться.
А ну-ка убирайся, парень, сказал второй.
Давид не отводил взгляда от подсудимого.
Я бы хотел, чтобы вы сейчас поехали со мной в город.
Но это наверняка выходит за рамки ваших полномочий. Или вы можете что-нибудь предъявить?
Давид не знал, что сказать. Обвиняемый отложил нож, вытер руки дырявым полотенцем, висевшим на стене, и медленно подошел к Давиду, который невольно отпрянул.
Я знаю, что мне нечего бояться. Я буду вовремя. Слово чести.
Он протянул Давиду правую руку. Давид посмотрел на нее. Обычная человеческая рука.
* * *
Чуть позже Давид, которого выставили из хижины, стоял в освещенном луной лесу, не зная, где его машина. Мокрые ноги замерзли. Он двинулся вперед и какое-то время, спотыкаясь, шел по снегу, затем остановился. Машины не было. А теперь исчезла еще и хижина. Давид стоял под густыми елями где-то в Германии. Тихонько зашумели верхушки деревьев. Давид поднял голову и посмотрел на кроны над головой. С некоторых ветвей падал снег. И тут вдруг от огромного количества преступлений, которые через три дня начнут подробно исследовать, он зашатался. Наглядно представил себе количество людей, которых придется судить. Это как если собрать все елочные иголки, что у него над головой. И каждый несет ответственность за затравленных, замученных, убитых людей. Ноги у Давида ослабели, затряслись, он опустился на колени и, сложив руки, поднял их над головой.
Господи, сверши над нами суд Твой!
Через полчаса он, поплутав, нашел свою машину. С трудом выбрался из выбоины. Выехал с лесной дороги на главную. За это время ее успели очистить от снега. Давид поддал газу и устыдился своего падения на колени. К счастью, его никто не видел.
* * *
Новый день принес синее небо и новые рекордно низкие температуры. Ева, выспавшаяся, влюбленная, шла по улице к киоску. Отцу нужен был ежемесячный кулинарный журнал «Хороший вкус». Немолодая фройляйн Дравиц исчезла в глубине будки и, как всегда недоумевая, принялась искать журнал. Тем временем Ева разглядывала выложенные на прилавок газеты. Все они на первых полосах сообщали о предстоящем процессе. Один особенно черный заголовок гласил: «Семьдесят процентов немцев не хотят процесса». Ева почувствовала угрызения совести: она даже не позвонила в прокуратуру. Она купила эту газету. И еще несколько.
Ева вернулась в пустую квартиру. Отец, как всегда по четвергам, поехал на оптовый рынок, мать в городе делала покупки к Рождеству, Штефан корпел в школе, а Аннегрета ухаживала в городской больнице за своими грудничками. Ева уселась за кухонный стол, разложила газеты и принялась читать.