Он изменил мне, и я забрала заявление из загса,коротко ответила она, почему-то не постеснявшись правды. Наверное, как старшему, как отцу сказала.
Председатель опустил глаза.
Родители?уточнила молодая женщина, член месткома.
У меня отчим. Меня дедушка воспитывал, потом бабушка. (Про детдом ни гу-гу).
Понятно,спокойно сказала другая, та, что постарше.
В комнате с девушками ладишь?поинтересовался еще один член месткома.
Деваться некуда, приходится,ответила, грустно усмехнувшись.
Пожилая женщина протянула ей направление. Валидол не помог. Слезы все-таки хлынули на пеленки Антошки. Кто-то обнял ее за плечи и молча вывел из кабинета. Она шла и думала, как внимательно и предупредительно отнеслись к ней люди из профкома: ни словом, ни намеком не напомнили об ее положении.
Беспокоило Лену развитие Антошки. Полный, светленький, кудрявый, с огромными голубыми глазами, он не хотел двигаться. Ласковый, улыбчивый ко всем, кто бы к нему ни потянулся, он лежал, довольный и счастливый. Игрушку дадут ему, он ручкой махнет и уронит ее, будто не нуждается в ней. Врачу пожаловалась. Та, не глядя на ребенка, пощупала ему животик, головку и поставила диагноз: «Толстый он у вас, не перекармливайте».
И сидеть не может, а пора бы,подсказала Лена.
В подушки сажайте,категорично потребовала врач.
А ножки и ручки почему бледные?
Наверное, температура у него.
Нормальная, я мерила,возразила Лена.
Врач промолчала. Лена ушла, не удовлетворенная посещением специалиста. Одно успокаиваловеселый Антошка, значит, здоров. «Был бы больной, кислился бы»,ободряла она себя, вспоминая, с какой счастливой улыбкой встречает сынок телевизионных дикторов-женщин, как восторгается ритмичной музыкой и как его пухленькое тельце раскачивается в такт ритмичным аккордам. Народные мелодии не воспринимал и не подыгрывал им.
Когда Антошке было девять месяцев, занес в комнату гость одной из девушек грипп. (Он три дня лежал на соседней койке с температурой под сорок.) И Лена с Антошкой вслед за ним свалились. Неделю ничего не ели, только пили. Лена на дрожащих ногах вставала, грела воду и опять падала на кровать. Антошка, будто чувствовал, как маме тяжело, не кричал, только стонал, хрипел и спал.
Лена быстро выздоровела, а у Антошки обнаружили осложнениевоспаление легких. Десять дней она сама колола ребенку антибиотики, но температура упорно держалась на отметке тридцать девять. Врач приказала: «Отправляйте в больницу, иначе я за его жизнь не отвечаю». В больницу с матерями не клали категорически. Лена умоляла, объясняла, что ее мальчику требуется особый уход, обещала ухаживать за всеми детьми в палате. Бесполезно! Написала доктору записку, чтобы всем сменным няням сообщили, что малыш еще не сидит, не стоит, чтобы учитывали эту особенность. И, ослабев от волнения, еще целый час простояв у окошка, откуда была видна кроватка сыночка, окончательно промерзшая, побрела на остановку с тяжелым сердцем, с тяжелым предчувствием.
И потом еще неделю после работы каждый вечер дотемна стояла под окном (благо первый этаж), плакала, глядя на неподвижное тельце, уткнувшееся лицом в подушку. Все дни сынок лежал ничком и ни разу не поднял головку. А она все стояла и стояла, дрожала, синела, костенела, но надеялась хоть на миг увидеть его глаза, хотела, чтобы и он увидел ее.
А сынок лежал, неподвижный, безразличный, бесчувственный. О ком и о чем думал ее малыш? О покинувшей его маме? Скучал ли по ней, помнил ли ее руки? Он так любил, чтобы она прикасалась к нему, и никогда не капризничал, когда она его переодевала или купала.
С трудом оторвалась от окна. Но уйти, пока окончательно не стемнеет, не получалось. Там, за стеной, так близко и недосягаемо находится ее сыночек, которому ничем, совсем ничем не могла помочь. И эта беспомощность в борьбе с буквой глупого приказа «нельзя» раздавливала Еще она боялась, как бы огромные дозы антибиотиков окончательно не обездвижили сыночка.
На восьмой день врач сказала:
Забирайте малыша, пока он тут еще чего не подхватил.
Лена, заливаясь слезами радости, взяла на руки сына. Жуткие одинокие ночи закончились. Он рядом, и живой. Он не узнал ее, но он был с ней, и это давало ей силы жить и надеяться. Принесла Антошку в общежитие, раскрыла одеяло, сняла рубашечки, чтобы выкупать, и ужаснулась. Вся спина у ребенкачерно-синяя. Осторожно, сантиметр за сантиметром ощупала тельце сына. Он не реагировал, но стоило положить его на спинку, начинались жестокие судороги. Малыш извивался, сучил ручками и ножками и плакал осипшим, скрипучим голосом.
Почему промолчали, отдавая ребенка? Вы хотя бы диагноз мне сообщили, чтобы я знала, что делать дальше, как лечить,возмущалась Лена в больнице.
Врач, пожав плечами, дала направление на рентген.
Другого способа нет? У него же судороги, четкий снимок все равно не получится,сомневалась Лена.
Не задерживайте меня пустыми разговорами. В рентгеновском кабинете разберутся,был ей резкий ответ.
Доктор четыре раза облучала извивающегося от боли ребенка, пытаясь получить качественный снимок. Лена вырывала сына из рук медсестер, пытаясь объяснить бессмысленность процедуры, плакала, а ее ругали, грозили пожаловаться в цех. Наконец, самая старенькая из медсестер тихо и горестно пробормотала:
Что же вы делаете с грудничком? Что из него потом вырастет?
Лена воспользовалась заминкой, схватила сына со стола и бросилась в коридор.
Антоша не улыбался, не шевелился и только тихонечко скулил. Он не реагировал на мокрые пеленки, не просил есть, днем и ночью лежал пластом на животе, безучастно глядя в подушку полуоткрытыми глазками. Не откликался он ни на маму, ни на приветливо улыбающихся, красивых телеведущих в постоянно включенном телевизоре.
Девушки тоже заволновались. Антошка редко плакал, мало им досаждал, они искренне сочувствовали Лениному горю, поэтому часто подходили к малышу. А однажды прослышали, что в соседнем городке объявились молодые доктора, знаменитости в области ортопедии и что они будто бы помогают избавиться от болезней каким-то новым, ими изобретенным способом.
Лена поехала. Простояла в очереди в узком холодном, сыром, вонючем коридоре, до отказа забитом взрослыми и детьми (в основном грудничками), около семи часов. Никто не роптал, все терпеливо переминались с ноги на ногу. Женщинам, приехавшим с мужьями, было чуть легче. Мужья подменяли жен, пока те перекусывали и дышали свежим воздухом, потом опять уходили на улицу, чтобы не поглощать кислород. Стоны, плач детей, тихий, нервный шепот, скрип сапог на усталых ногах, ломота в онемевших руках. В Антошке семнадцать килограммов, да еще ватное одеяло, а в Лене-то самой всего сорок пять.
Подошла ее очередь. Развернула сынишку. Над ним склонились два доктора. Один поднял, подложив ладони под животик. Обессиленное тельце неподвижно зависло, не шевельнув ножками. Положили на бочоктихий стон вырвался из бледных полуоткрытых губ. Перевернули на спинку. Мучительный крик сопровождал судороги и не скоординированные, крученые движения малыша. Его усталое обиженное личико словно просило не трогать, не беспокоить, пожалеть. Один из докторов с сочувствием посмотрел на Лену, и тихо сказал:
Зачем вам такой? Он не полноценный, за что тут бороться? Оставьте его у нас в институте.
Кровь прихлынула к лицу матери:
Для экспериментов оставить? Диссертацию еще не защитили? Сама вылечу и выращу. Вот увидите!
Быстрыми нервными движениями рук схватила Антошку и, обливаясь слезами, уехала. По ночам читала медицинскую литературу, но без диагноза не могла сориентироваться в массе материала. Опять пошла к участковой. Ничего нового не услышала. Сходила к невропатологу. И тот не нашел отклонений от нормы (!). Совсем растерялась Лена. В общежитии старенькая кастелянша сказала сочувственно:
Не трожь малыша. Корми и не ломай голову, само срастется, дай Бог. Дитё ведь.
Через месяц, когда Лена попробовала выложить сынишку на спинку, он вздрогнул, но не закричал, а только нервно задергал ручками. Она до слез обрадовалась, отметив явное улучшение, и понесла сына к невропатологу. Вместо любезного молодого мужчины ее встретила очень красивая, строгая, волевая, резкая женщина. Взглянув на мальчика, она приподняла свои высокие, черные брови и сказала с долей брезгливой иронии в голосе:
Мамаша, кого вы мне принесли? Он же ни на что не реагирует. У него отсутствуют почти все нормальные реакции!
Лена кинулась в слезы и поведала всю историю ребенка, начиная с неудачно принятых родов. Доктор открыла карточку и побледнела то ли от бессильной злости, то ли от жалости к мамаше и малышу. Она вдруг стала похожа на пантеру, готовую в любую секунду защитить ребенка. Решительным толчком открыла дверь, схватила Лену за локоть и потащила к участковой. Там что-то долго и резко объясняла на латыни, потом закончила монолог словами:
Еще один запущенный больной и я определю вас в тюрьму! У этого ребенка вы отняли год жизни.
Участковая что-то лепетала насчет того, что не виновата, что это в роддоме упустили ребенка и потому у него куча болячек.
Но вы обязаны были сообщить мамаше о проблемах ее сына. Что вы сделали, чтобы восстановить утраченные в тяжелых родах функции? Чем вы лечили ребенка? Где массажи, уколы, ингаляции, где современная терапия вашего физиотерапевтического кабинета? Ни-че-го не проведено!
Позже Лена узнала, что Елена Владимировна только что приехала из Африки, где была главным врачом огромной больницы, в которой русские врачи не только лечили, но и учили местных врачей. Теперь Лена после работы каждую свободную минуту целенаправленно занималась лечением сына. Научилась делать массаж, потому что медсестра халтурила, если не присутствовать на сеансе или не приплачивать. Она тщательно растирала пухленькое тельце сына, начиная с пальчиков рук и кончая ножками, неукоснительно выполняя указания врача, по секундомеру через каждый час проводила специальную гимнастику и ни разу не пропустила ни одного занятия, если здоровье сына позволяло давать ему нагрузку. А по ночам продолжала изучать медицинскую литературу. Она уже никого не обвиняла, ничего ни от кого не требовала. Понимала, что здоровье сына теперь зависит только от нее.
Много в поликлинике было мамаш с больными малышами. У одного ребенка была послеродовая кривошея, у другого ножки отнялись от прививки, у многих был родовой вывих нижних конечностей. Вот тут-то, в очереди на массаж и другие процедуры, Лена и познакомилась с Оксаной. У нее тоже был сын и те же проблемы. То ли одинаковые болезни детей их сблизили, то ли просто сошлись душами, только теперь, увидев одна другую в очереди, они, как сестры, обнимались и начинали торопливо делиться наболевшим. Лена выяснила, что обе рожали в одном роддоме. Еще узнала, что Оксану ненавидит свекровь, не хочет, чтобы у нее были дети, что свекровина подруга загубила ее сына не по халатности, а по злому умыслу, по злобе не подходила к ней во время тяжелых родов. Не понимала Оксана, что такое плохое могла придумать о ней ее свекровь, чтобы вызвать столь яростную ненависть.
И стали они, как говорится, не разлей вода. Легче жилось обеим, когда душу могли облегчить друг перед другом, не боясь непонимания и осуждения. А ведь как это иногда бывает нужно! Может, впервые в те дни они оценили необходимость этого общения, его благотворность. «Будто исповедовались»,шутили они, не стесняясь своих слез.
Когда через месяц Лена пришла к Елене Михайловне, то заметила перемену в ней. Нет, у доктора был тот же независимый вид, уверенность, достоинство, но взглянула она на Антошку с какой-то грустью. Лена не ошиблась. Елена Михайловна сказала ей тихо и задумчиво:
Садитесь, мамаша. У меня есть все основания предполагать недостаточность знаний вашего участкового врача. Вот я вам уже и ручку приготовила, записывайте все, что обязаны делать с сыном до двадцати пятидвадцати семи лет. Его здоровье теперь только в ваших руках.
Она сообщила, что у малыша из-за родовой травмы произошло длительное кислородное голодание организма, результатом которого, возможно, будет слабое сердце, плохое зрение, косолапость, плоскостопие, проблемы с позвоночником и все такое прочее, и продиктовала, как и чем все это нужно лечить. «Если пренебрежете указаниями,получится у вас на всю жизнь лежачий больной, выполните все условия,будете иметь, нормального, может только несколько болезненного молодого человека. Это что касается физического здоровья. Насчет головы пока ничего сказать не могу. Будем надеяться, что болезнь не затронула мозг. Молитесь»,на прощанье сказала Елена Михайловна.
Лена поняла, что они больше не увидятся. Она хотела встать перед доктором на колени, но та то ли поняла ее чувства, то ли так уж совпало, но повернула ее за плечи в сторону двери. Сердце Лены защемило, она еле сдержала рыдания.
Позже узнала, что травили доктора сотрудники поликлиники, как свора собак, выживали, подставляли, оговаривали. Гордая женщина не хотела ввязываться в сплетни, понимала, что все равно не дадут ей работать плодотворно. В ее знаниях здесь не нуждались, она мешала руководству жить спокойно. Оказывается, у этой участковой была «мохнатая рука» в горздраве Доктор сама ушла. Нашлось место, где она была востребована. Она только переживала за тех детей, которых не могла спасти, и понимала, что на всех ее не хватит, особенно если будет тратить время и энергию на борьбу с бездарями. О переживаниях Елены Михайловны Лена узнала, когда случайно встретилась с нею через много лет в театре.
Десять лет ежедневного терпеливого труда Лены принесли свои плоды. Благо сынок по природе оказался покладистым и веселым. Участковая постоянно запугивала ее наличием слабоумия у ребенка, указывая на густоту волос на затылке и большой интерес к быстро-вращающимся предметам, грозила школой для слабовидящих, брезгливо косилась на обувь, стертую «неправильным» образом, намекая на возможность остаться ребенку на всю жизнь калекой. Много слез пролила Лена, живя в постоянном страхе за здоровье ребенка, но все болячки они вместе с сыном преодолели. Заведующая областной больницей, осматривая ребенка, сказала: «Памятник вам надо ставить, мамаша!»
Талантливым оказался сынок во многих областях. Радовал своими знаниями, оригинальным мышлением, неожиданной интуицией, педагогическими способностями, стремлением к самостоятельному изучению интересующих его наук. Не понимал он, как это можно болтаться по улицам без дела, мечтал, чтобы в сутках было вдвое больше часов для его многочисленных увлечений
Детсад
А Миле почему-то первый день Антоши в детском саду припомнился и то, как она Галине о нем рассказывала. (Лена тогда после аспирантуры и защиты диссертации по распределению приехала в их родной город.)
Лена с Антошкой из коридора-лабиринта попали в тесную комнату, по периметру которой были расположены персональные шкафчики с красивыми картинками на дверцах. Низкие, длинные лавочки были заняты детьми, вокруг которых суетились родители. Воспитательница стояла в дверях другой, основной комнаты и как дирижер уверенно руководила маленьким беспокойным муравейником. Вид у нее был деловой, спокойный, говорила она тихо, но требовательно. Даже взрослым хотелось ее слушаться.
Ее Ганночка не обратила внимания на нового мальчика. Она торопилась к подружкам хвалиться новой куклой. Антоша прятался за спину мамы, но в его глазах светилось любопытство. Лена догадывалась, что именно оно спасет ее, победит в сыне горечь их временного расставания, и он одолеет слезы, вот-вот готовые хлынуть безудержным потоком.
С расписной лавочки встал плотно сбитый, круглоголовый темноволосый малыш с огромными карими глазами. Он по-хозяйски сложил в шкафчик свои вещи, сам развязал шнурки на туфлях, надел тапочки и, поцеловав маму на прощание, помахал ей рукой. И тут глаза мальчиков встретились. Антоша склонил голову и, не выпуская из рук подола Лениной юбки, весь подался вперед, с интересом, но с какой-то рассеянной улыбкой разглядывал мальчика. Пауза длилась минуты две. Лена не мешала им. Малыш протянул Антоше свою пухлую, но крепкую, загорелую ручку. Антоша взглянул на маму и, увидев одобряющую улыбку, сделал шаг навстречу новому знакомому. Но только один шаг, не отпуская юбки.
Следующим движением мальчик достал из нагрудного кармана рубашки малюсенький пластмассовый грузовичок. У Антоши загорелись глазау него такого не было! Он сделал еще один шаг, пытаясь при этом не разорвать связь с мамой, отчего хвост ее юбки натянулся. Но Лена не сдвинулась с места, желая, чтобы он сам оторвался от нее. И когда мальчик вытащил из кармана шорт горсть разноцветных камешков, Антоша мгновенно оказался рядом и застыл с открытым ртом, весь превратившись во внимание. Мальчик вроде бы с безразличием смотрел на горку блестящих «драгоценностей» в центре ладошки, а сам ждал, каковы будут действия новичка. Прошла еще одна минута. И тут Антоша подскочил к маме, сунул руку в ее сумку и вытащил мешочек со своей любимой игрушкойпластмассовым конструктором, из которого можно было собрать что угодно: подъемный кран, тележку, машину, жирафа, собаку и даже обычную скамейку