Горный козел, пояснил Вайрд. Обычно они обитают выше в Храу-Албос. Спускаются так далеко вниз только глубокой зимой. И на счастье охотников, любопытны, как кошки. У них, кстати, постное мясо, поскольку они не впадают в спячку. Лучше всякой баранины. А теперь наконец ты разведешь огонь, niu?
Я так и сделал, на том месте, которое старик указал, и, честно говоря, я не слишком удивился, обнаружив под снегом и льдом родник с пресной водой. Когда Вайрд начал свежевать горного козла, я увидел, что нож его был готской работы: на ручке была отчетливо видна обвивающая ее змея. Ножом так часто пользовались, что его лезвие сильно стерлось и стало чуть больше узкой полоски, но Вайрд ловко управлялся с ним.
Я спросил:
Ты сохранишь шкуру горного козла, чтобы тоже продать ее?
Он покачал своей лохматой головой:
Летом я так бы и сделал. Однако грубая зимняя шкура не настолько ценная, чтобы заставлять тебя ее тащить. Кстати, за рога я выручу немало. Я снимаю шкуру только для того, чтобы приготовить в ней мясо.
Приготовить мясо в шкуре? А как это?
Иисусе! Увидишь, когда вернешься со всеми моими стрелами. Если ты когда-нибудь все-таки их принесешь.
Я взял горящую головешку и пошел обратно, туда, где Вайрд убил медведя. Вскоре я обнаружил вход в пещеру, тот был довольно высоким, и я смог войти внутрь, распрямившись в полный рост. Там действительно был изгиб влево, как вспомнил Вайрд, я обнаружил три его стрелы в куче заплесневелых листьев и мусора сразу за поворотом, где они воткнулись в стену; у одной из них наконечник из-за этого раскололся надвое. За поворотом пещера заканчивалась, и там были довольно уютно уложены сухие листья и большое количество сухого мха: все это собрал либо наш медведь, либо те, которые спали здесь до него. Я начал рыться во мху и листьях, стараясь не поджечь их своим факелом, и в конце концов нашел все пять стрел, которые не попали в цель.
Когда я вернулся к месту нашего ночлега, то понял, для чего Вайрду понадобилось свежевать горного козла. Он оставил копыта на мешке из шкуры. Затем воткнул четыре столбика в землю вокруг костра и за углы подвесил этот мешок над пламенем, вниз мехом. Как только мех подпалился, охотник наполнил провисшую шкуру водой. Когда вода закипела, он нарезал тушу на кускигрудинку, ребра, бок и тому подобноеи положил все в кипяток. Оставшиеся куски мяса и внутренности Вайрд отбрасывал в сторону для моего juika-bloth, и тот устроил себе самый настоящий пир.
В отличие от орла, нам с Вайрдом пришлось какое-то время ждать, пока будет готова еда. От кожаного мешка поднимался такой восхитительный аромат, что у нас текли слюнки. В потемневшей кипящей воде подпрыгивали куски мяса, постепенно превращаясь из красных в коричневые. Наконец, когда я уже готов был упасть в обморок от голода и томительного ожидания, Вайрд достал свой готский нож, потыкал им мясо и объявил, что ужин готов. Мясо прекрасно разварилось: оно было такое нежное, что нам не пришлось его даже жевать; было достаточно снимать его с костей губами. Мы с жадностью поглощали восхитительное угощение. Разумеется, мы не смогли съесть все. Вайрд оставил немного на утро, а остальные куски подвесил над огнем, чтобы подкоптить и взять их с собой в дорогу. После этого, совершенно сытые, мы завернулись в шкуры и заснули.
* * *
А в ту же самую ночь далеко на востоке, в городе Константинополе, который назывался теперь Новым Римом, другой подросток, мальчик примерно одного со мной возраста, тоже поужинал и отправился спать. Однако это был не простой мальчик. Звали его Теодорих, и он был принцем, сыном и наследником Тиудемира Амала, короля остроготов. Именно поэтому он в качестве почетного гостя ночевал не где-нибудь, а в величественном Пурпурном дворце Льва, императора Восточной Римской империи. Молодой Теодорих, несомненно, спал на шелковых простынях в теплой постели, под пуховым одеялом, и, прежде чем заснуть, он, конечно же, поужинал самыми экзотическими и дорогими яствами.
Ну и я тоже регулярно ужинал начиная с той ночи. На протяжении всей своей долгой жизни я смаковал множество яств на пиршественных столах во множестве изящных залов. Мало того, мне частенько доводилось обедать с самим Теодорихом, в нескольких дворцах, которые он завоевал для себя: мы услаждали свои желудки тончайшими деликатесами в обществе самых знатных дам и кавалеров, и нас обслуживало множество слуг. Но клянусь, не могу припомнить, чтобы впоследствии я хоть раз так же наслаждался едой, как во время того пиршества, которое мы с Вайрдом устроили столь примитивным способом той промозглой ночью в холодных и негостеприимных Храу-Албос.
5
Хотя на следующее утро я снова проснулся ни свет ни заря, Вайрда в лагере уже не было. Я обнаружил его наверху, возле пещеры. Охотник сидел около убитого медведя и свежевал тушу. Я пробормотал ему «gods dags» и после этого без спросу достал из костра немного уже подогретого мяса горного козла, а из ручья набрал воды, чтобы он мог запить завтрак. Вайрд проворчал что-то невразумительное в знак приветствия, схватил несколько кусков мяса и глотнул воды, после чего продолжил свою грязную и кровавую работу.
Сам я после завтрака занялся тем, что свернул шкуры, в которых мы спали, засунув в них свое добро, включая и копченое мясо. Еще я проверил, не потерялся и не разбился ли во время предыдущего перехода мой пузырек с молоком Пресвятой Девы. Покончив с этой нехитрой работой, я поднял с земли голову горного козла. Мой juika-bloth уже позавтракал: выклевал глаза и бо́льшую часть языка, но мне хотелось заполучить восхитительные рога. Я нашел подходящий камень и воспользовался им как молотком, чтобы разбить череп. После этого я положил по одному рогу на каждый из наших узлов и крепко их привязал.
Мы с Вайрдом закончили свою работу почти одновременно, был уже почти полдень. Я с ужасом смотрел на огромную шкуру, которую мой спутник скатал, и со смирением ждал, что он добавит ее к тюку, который я нес накануне. Но старик одобрительно кивнул головой, глядя на отделенные рога горного козла, и сказал:
Тебе уже есть что нести, мальчишка. В любом случае едва ли ты сможешь выдержать запах от этой шкуры, который скоро появится, я не сумел очистить ее как следует, и, конечно же, у меня не будет времени и сил, чтобы растянуть и высушить ее. Я уже привык к вони, поэтому и добавлю ее к своему грузу.
Thags iznis, с облегчением произнес я. Ты будешь убивать еще медведей, fráuja Вайрд?
Нет, у нас у обоих и так уже достаточно груза. И я больше не знаю других берлог, облюбованных медведями отсюда и до Базилии, поэтому мы можем смело направляться в гарнизон. Да, мы переждем эту сырую погоду в роскошных жарких римских банях.
Может, мне сходить и отрезать немного медвежьего мяса, на случай если оно понадобится нам в пути?
Не надо. Раз уж труп окоченел, мясо останется жестким, сколько его ни вари. Пускай валяется.
Как жалко, что оно зря пропадет.
В природе ничего не пропадает, мальчишка. Этот труп станет кормом для несметного числа других животных, птиц, насекомых. Если стая волков появится здесь первой, он отвлечет их от того, чтобы преследовать нас по запаху снятой шкуры. Еще лучше, если медведя обнаружит банда диких гуннов, это задержит их здесь на какое-то время.
Я как-то раз видел волка, сказал я, и не сомневаюсь, что он способен с легкостью убить человека. Но я никогда не встречал гуннов. Я так понимаю, fráuja, что тебе приходилось иметь дело и с теми и с другими?
Во имя проклятого Стикса, любой может на них наткнуться! Волки могли бы уничтожить наши припасы или наших лошадей, если бы они у нас были. Но звери вряд ли набросились бы на нас. И то сказать: зачем умным, почтенным и находчивым волкам портить себе репутацию людоедством? Но я знаю гуннов. Вот от них можно всего ожидать. А теперь, мальчишка, atgadjats!
* * *
Не помню, сколько времени мы шли после того, как покинули то место. Но теперь почти каждый день мы спускались с холма, и с каждым новым днем погода становилась немного мягче иневозможно поверить в этоувязанные в тюк медвежьи шкуры, которые я нес, становились легче. Как Вайрд и предсказывал, мышцы и кожа у меня на плечах и спине со временем привыкли к тяжелой работе, да и вообще я стал сильней. Я больше не шатался и не спотыкался на каждом шагу, а шел вровень с неутомимым старым охотником.
Он обучил меня, как ходить тихо; таким образом, я научился всегда смотреть, куда ставлю ногу, прежде чем перенести на нее собственный вес, что бы внизу ни было: сухие ветки или шуршащие опавшие листья, скрытые снегом. Я научился никогда не отпускать ветки после того, как отодвигал их, чтобы пройти, я выучился множеству других хитростей, познавая лес. Иногда, когда мы с Вайрдом проходили по не покрытой снегом скале, а затем вдруг обнаруживали снег на ее противоположной стороне, нам обоим приходилось идти задом наперед, пока мы снова не добирались до скалы, где снега не было. Это, говорил он, не введет в заблуждение лесных зверей, но, возможно, собьет с толку каких-нибудь гуннов, которые натолкнутся на наш след.
Временами Вайрд прекращал наш переход в полдень, в другие дни растягивал путешествие до поздней ночи, но мы неизменно делали привал рядом с покрытым льдом озером или ручьем. Часто также Вайрд по дороге вдруг резко останавливался и жестом останавливал меня, молча ставил узлы, снимал лук и выпускал стрелу в зайца-беляка или горностая, которые неподвижно сидели на белом снегу, оставаясь не замеченными мной. Казалось, что у старого охотника зрение и слух намного острее, чем у обычных людей, и я с восхищением сказал ему об этом.
Skeit, проворчал он, поднимая свою жертву. Это твой орел заметил его, а я лишь внимательно наблюдал за птицей. Может, он и предпочитает есть змей, но видит все, а наблюдая за ним, и я тоже это вижу. Очень полезный спутник этот орел. А твои глаза просто ленивы, мальчишка. Ты должен развивать их, тренировать, как и мышцы. Что же касается твоего обоняния, то ты просто слишком долго прожил в четырех стенах. Проведешь достаточно времени на воздухе и научишься распознавать, как пахнут снег, лед и вода.
Однако я так никогда и не достиг умения Вайрда по запаху находить воду.
Я попытался лучше использовать свои глаза и вскоре, к великому удивлению, обнаружил, что могу, хорошенько попрактиковавшись, видеть то, чего не замечал раньше. Например, движение лучше всего воспринимать, если прямо смотреть на то место, где ты ожидаешь (или опасаешься) его увидеть. Но маленькие, стоящие или неясные объекты, разница в цветевсе это лучше воспринимается боковым зрением. Постепенно я, подобно Вайрду, научился смотреть краешком глаза и стал замечать маленьких белоснежных животных только потому, что они слегка отличались по цвету от снега, на котором замирали в ожидании, когда мы пройдем мимо.
Когда я обрел способность распознавать этих маленьких зверушек и когда у нас еще оставалось немного дичи, чтобы приготовить ее на ужин, Вайрд впервые позволил мне попробовать подстрелить добычу, используя пращу. Однако обычно он всегда держал наготове стрелу, чтобы выпустить ее, если я промахнусь. Разумеется, сначала я очень редко попадал в цель.
Это потому, что ты обращаешься с пращой, как библейский Давид, ядовито заметил Вайрд. Ясное дело, ты же воспитывался в монастыре. Если, прежде чем метнуть камень, размахивать пращой над головой, как это делаешь ты, то пошлешь его далеко и с силой, но не точно. Ты ведь не намереваешься отправить камень просто так на другую сторону Храу-Албос. Он должен попасть в какую-нибудь цель, которая находится гораздо ближе, вроде маленькой зверушки, а не в Голиафа, например. Ты станешь гораздо более метким, мальчишка, если будешь раскручивать пращу сбоку от себя.
Я послушался и попытался последовать совету старого охотника. Но, естественно, поскольку я не привык к такому способу, то сделал это ужасно неловко.
Да не так! с отвращением произнес Вайрд. Вовсе ни к чему раскручивать пращу, как волчок. Двух-трех взмахов достаточно. В любом случае ты раскручиваешь пращу неправильно, так ты бросишь камень из-под руки. Мышцы твои должны работать так, словно ты поднимаешь руку быстрей и сильней, чем опускаешь. Ну же, попытайся раскрутить пращу по-другому и сделай сильный бросок сверху.
Я снова попробовал, и, хотя снова вышло неловко, способ Вайрда придал мне уверенности в обращении с пращой. Итак, я начал практиковаться при каждом удобном случае и, прежде чем наше путешествие подошло к концу, стал неплохим охотником.
И вот наконец закончились сплошные серые облака, неизменно покрывающие небо над Храу-Албос. Пасмурные и солнечные дни начали сменять друг друга. Затем погода стала ясной и солнечной. К счастью, в этих низинах рос такой густой лес, что даже сейчас, лишенный листвы, он давал достаточно тени, в противном случае сияние снега просто ослепило бы нас. Здесь, в римской провинции, известной как Реция Прима, мы подошли к реке Бирсус, такой узкой, что она замерзла почти на всем своем протяжении, совсем как горные ручейки и источники.
Мы отправились вниз по течению к тому месту, где Бирсус впадал в большую реку Рен. Вдали показалась Базилиясначала мы увидели вдалеке стену гарнизона, высоко возвышавшуюся над местом, где сливались реки. Вайрд объяснил мне, что здесь текущий на запад узкий и быстрый Рен делает резкий изгиб и поворачивает на север, где расширяется и становится мощным, свободным потоком. Таким образом, здесь располагается верхняя граница навигации по этой судоходной реке, которая протекает через всю Европу на север, к Германскому океану.
Сейчас Базилияэто маленький римский гарнизонный городок, каких повсюду множество. Да и возникли все они в свое время тоже одинаково. Окруженный стеной лагерь, или форт, устраивают на самом выступающем месте, которое легко защитить; после чего он обычно начинает расширяться. Лагерь окружают валами, караульными башнями, рвами, колючей живой изгородью и другими подобными препятствиями, призванными защитить от вторжения. А снаружи вокруг форта появляются строения и домики. Хотя при слове «лагерь» на ум сразу приходят лишь палатки, вы обнаружите тут прочные дома, разделенные улицами на кварталы и площади, здесь есть рынок, словом, все как в настоящем городе. Без сомнения, сначала лагеря и впрямь состояли всего лишь из хибар-палаток маркитантов, что следуют за армией и торгуют всякими мелочами, которыми римские власти никогда не снабжали свои войска, хорошей едой, добрым вином, дешевыми женщинами и здоровыми развлечениями. Однако в каждом городе, где давно уже располагается гарнизон, бывшие обитатели палаток теперь образуют общину граждан, занятых торговлей, хозяйственной деятельностью и увеселениями.
Ну а вокруг располагается пригород, где производят все, что необходимо для нужд как армии, так и гражданского населения, тут и лесопилки, и печи, и гончарные мастерские, и кузницы, и тому подобное. Все это большей частью принадлежит потомкам римских ветеранов, которые давно уже женились на местных жительницах. В дополнение ко всем этим неизменным принадлежностям любого гарнизонного города в Базилии имелось также и кое-что свое, особенное: доки, ремонтные заведения, свечные кладовые и пакгаузы вдоль берега Рена.
Поскольку все путешественники и торговцы здесь в основном передвигаются по воде, дорог, ведущих в Базилию, всего две: обе узкие и в плохом состоянии. По одной из них мы с Вайрдом и вошли в город. Ожидалось, что на дороге будет хоть небольшое движение, но мы шли по ней совершенно одни. Не было видно ни повозок, ни телег, ни верховых, ни пеших, и Вайрд проворчал что-то себе под нос, удивляясь этому. В пригороде мы тоже не увидели никого из людей, никто не работал, не ходил по улицам и даже не сидел праздно возле дома. Все ворота, мимо которых мы проходили, были закрыты и заперты на засовы, ни в кузнице, ни в печи для обжига не было огня, не раздавалось вообще никаких звуков, характерных для поселений. Мы даже не слышали, чтобы лаяли собаки.
Во имя святого великомученика Поликарпа, прорычал Вайрд, это что-то невероятное!
Пошли вперед, fráuja, сказал я. По крайней мере, из лачуг поднимаются дымки.
Да. Пошли, мальчишка, и я покажу тебе свою любимую таверну. Она принадлежит моему старому другу, он не разбавляет вино водой. Заодно и спросим его, уж не чума ли поразила Базилию.
Но когда мы подошли к таверне, хотя дым и указывал на то, что в очаге горит огонь, ее дверь оказалась закрыта, как и все остальные в городе. Вайрд сердито замолотил по обшивке, выкрикивая какие-то омерзительные непристойности и проклятия: