А про Сюзан?
М-м нет. К слову не пришлось. Объяснил только, что это продолжается уже давно. Она спросила, есть ли у тебя муж, и об этом я рассказал. Чуть помедлив, он спросил: Она ведь нравится тебе, дорогая?
По-моему, она прелесть. И очень похожа на тебя.
Скажешь тоже, отозвался он, но был явно польщен. Она считает, что, перед тем как я расскажу Вилли, будет лучше переселить ее в дом.
Что, правда?
Ну, когда я завел об этом речь, она согласилась.
«Это не одно и то же», мысленно возразила она, но промолчала.
Официант подошел принять последний заказ на напитки, к тому времени они уже перешли в зал для дам, а Луиза не возвращалась. Она сказала, что сходит посмотреть, все ли с ней в порядке. Пришлось спрашивать дорогу у официанта, который объяснил, что наверх можно только членам клуба, и указал на дверь в глубине холла.
Она застала Луизу склонившейся над раковиной и плещущей в лицо холодной водой. Услышав, что кто-то вошел, она обернулась; ее лицо было белым и лоснилось от испарины.
Лучше бы я к омарам даже не притрагивалась, сказала она. Надо было догадаться, что от них меня замутит.
Диана протянула ей полотенце.
Ах вы бедняжка!
Но едва взяв полотенце, Луиза охнула: «Боже, опять!» и бросилась в кабинку.
Пока она отсутствовала, Диана успела освежить макияж, прикинула, не сходить ли к Эдварду, чтобы предупредить, что они задержатся, и передумала.
Спасибо, что подождали. Извините, это так отвратительно.
Тяжко вам пришлось. Не повезло. Она увидела отражение бледного лица Луизы в зеркале над раковиной и заметила, что ее глаза полны слез.
Однажды я уже ела омаров, когда была беременна, сказала она, и тогда от них меня страшно тошнило. Глупо было вообще их пробовать.
Диана промолчала. В историю Луизы верилось с трудом, но она помнила, как в юности ее саму возмущало даже предположение, что она перепила.
Боже мой, я как будто слегка позеленела.
Если хотите, у меня есть румяна.
О, спасибо. Тогда не придется объясняться с папой. И он не спросит, не жду ли я снова ребенка.
Только тогда Диану осенило, что причиной может оказаться беременность, а не спиртное.
А вы его ждете?
Ну уж нет! Ни в коем случае. Боже упаси!
Отложив румяна, она принялась яростно драть расческой мокрые спутанные пряди.
Вы его любите?
Вопрос оказался таким настойчивым и неожиданным, что Диана оторопела и поймала себя на том, что разглядывает девушку в зеркало, а та отвечает ей неприкрыто и неудержимо любопытным взглядом.
Да, услышала она собственный ответ, а потом, с облегчением, что сумела выговорить это, добавила: Да, люблю. Очень.
Ну что же. Тогда действуйте. Ничто не должно вас разлучить.
Диана заметила, что у нее в глазах все еще стоят слезыили навернулись опять.
Когда они вышли к Эдварду, он, кажется, не заметил ни то, как долго они отсутствовали, ни болезненный вид Луизы. По настоянию Дианы он довез Луизу до Эдвардс-сквер, прежде чем они отправились к себе.
* * *
За меня не волнуйся. Со мной все будет в полном порядке.
Но когда такси отъезжало от коттеджа и она обернулась на сиденье, чтобы посмотреть на мать, которая, стоя у садовой калитки, махала ей на прощанье так, будто отгоняла мух, Зоуи уже не сомневалась: нет, не будет. Мод скончалась так внезапно, что ее мать до сих пор не пришла в себя. На остров Зоуи вызвала телеграмма: «Мод скончалась прошлой ночью. Скоропостижно. Мама». Сразу же после безуспешных попыток дозвониться до матери она собралась в дорогу. В Коттерс-Энд она обнаружила, что дом заперт, и когда уже искала, откуда бы позвонить Лоуренсам или Фенвикам, последние объявились сами: мисс Фенвик сидела за рулем побитого старого «Воксхолла», в котором пространство впереди почти полностью занимала миссис Фенвик. Сзади сидела мать Зоуи.
Ага! воскликнула мисс Фенвик. Что я вам говорила? Я знала, что ваша дочь приедет.
А мы как раз приехали проверить, все ли тут хорошо, продолжала она, помогая миссис Хэдфорд выйти из машины. И меня не покидало престранное чувство, что вы уже здесь. На редкость удачное совпадение, правда? И с трагическими нотками, сменившими ее нестерпимую жизнерадостность, она объяснила Зоуи: Для нее это ужасное потрясение. По-моему, от него она не оправится. Да-да, мама, уже иду. Вообще-то мама не хотела выходить из дома до обеда, но не могла же я бросить ее одну.
Мать Зоуи медленно обошла вокруг машины. Она была в старом пальто цвета верблюжьей шерсти и криво сидевшем черном тюрбане.
А свои ключи вы взяли, Сисели? окликнула мисс Фенвик из машины.
Я думала, они у вас.
Я положила их вам в сумочку, дорогая. Загляните, проверьте на всякий случай.
Миссис Хэдфорд рылась в своей жесткой глянцевитой сумке, когда та вдруг раскрылась. На мерзлую дорожку посыпались флаконы с таблетками, розовая расческа, ручное зеркальце и половина авторучки. «Ай-ай-ай!» Зоуи, идущая навстречу матери, чтобы поцеловать ее, наклонилась подобрать упавшее.
Так вы нашли его, дорогая?
Что?.. Ах да, ключ. Снова порывшись в сумке, женщина вытащила кошелек из искусственной змеиной кожи на молнии. Пока она сражалась с застежкой, сумка пьяно болталась у нее на локте.
Дай я. Зоуи отобрала кошелек. Молнию заело, потому что в ней застряла подкладка, пришлось выдирать ее. В кошельке нашлась купюра в десять шиллингов и несколько шестипенсовиков, но ключа не было.
А, вспомнила. Я же положила его в карман пальто, чтобы был поближе.
Зоуи сложила обратно в сумку все, что высыпалось.
Ваши ночные вещи я привезу попозже, когда уложу маму, крикнула мисс Фенвик, и машина судорожным рывком тронулась с места.
Надо было сказать ей, что это ни к чему. У меня есть другие, не хочу никого обременять.
Они прошли по дорожке к двери дома, которую мать не сумела отпереть.
Ключ всегда был у Мод, объяснила она, посторонившись и пропуская к двери Зоуи.
Он открывается против часовой стрелки, мама, вот почему у тебя не вышло.
Внутри было сыро и тихо, как в доме, который бросили больше чем на сутки. И ужасно холодно.
Пожалуй, нам лучше развести огонь, мама, а потом пообедать.
Ты думаешь, дорогая? А Мод всегда разводила его только после чая.
Разве тебе не холодно?
Ну, так ведь погода холодная, дорогая, что тут такого.
Они прошли по коридору в маленькую гостиную. Две рюмки и графин с хересом стояли на шатком столике у окна, шторы были задернуты. Зоуи открыла их, и свет, которого слегка прибавилось, обнажил повсюду пыль, похожую на пепел. На кресле, где обычно сидела мать, лежало ее вязание. В камине было полно золы; на полке над камином рядом с рождественскими открытками, прислоненными к фарфоровым кроликам, и бутылками с разноцветным песком стояла ваза с увядшими хризантемами.
Думаю, нам обеим не повредит выпить по рюмочке хереса. Мать направилась к буфету с бокалами и чайными чашками. Хорошо, что ты приехала, добавила она, и ее глаза, уже припухшие от слез, снова наполнились влагой. Зоуи обеими руками обняла ее дряблое, негнущееся тело, и мать разразилась судорожными, подвывающими всхлипами. Еще вчера утром с ней все было хорошо. На завтрак мы поджарили по кусочку хлеба, потому что кто-то подарил Мод жестянку грибов, и надо было доесть их, а то за один раз получилось бы слишком сытно. Потом она собиралась за покупкамиона всегда ходила по вторниками заодно поменять в библиотеке мою книгу, да я оставила ее наверху. Она пошла за ней, не позволила мне принести ее самой. Я услышала грохот, думала, она упала, вышла и вижуона лежит прямо вон там!
На миг у нее перехватило дыхание, она уткнулась лицом в носовой платок, который подала ей Зоуи.
Я думала, у нее обморок, пошла за стаканом воды, но знаешь ведь, каково это, когда что-нибудь случается вдруг, сначала никак не могла найти чистый стакан, потом надо было слить воду, потому что трубы здесь такие странные, и она всегда говорила сливать воду. А когда я к ней вернулась, то поняла поняла, что она не дышит. И я ушла звонить врачу, потом вернулась и села на лестницу рядом с ней. Ох, Зоуи, какой это был шок и ужас!
Зоуи усадила ее в кресло и налила ей хересу.
И что было дальше?
Ей казалось, матери станет легче, если она выговорится, расскажет все до конца.
Я сняла с нее шляпку. Она взглянула на дочь так, будто просила одобрения. Это было как-то неправильно, что она лежит там в шляпке.
Выпей хереса, мама, он тебе поможет.
До того как кончился хересбыло всего по две рюмки на каждую, Зоуи узнала, что приехал врач и сказал, что у Мод инфаркт. Он распорядился, чтобы тело увезли, и сам позвонил мисс Фенвик, которая приехала уже за ней.
Понимаешь, они считали, что мне не стоит оставаться одной. Все были такими добрыми такими заботливыми. Утром мать вернулась сюда взять кое-какую одежду и посмотреть, все ли в порядке с кошкой. И отправила тебе телеграммуподумала, что тебя надо известить.
Зоуи развела огонь и ушла на кухню, поискать какой-нибудь еды. Они пообедали баночкой фасоли на тостах.
За следующие несколько дней до похорон она узнала: от врачачто состояние сердца у Мод было, как он выразился, «никудышным», «но она даже заикаться об этом запрещалане хотела расстраивать вашу мать»; от адвоката из Райда, приезжавшего к ним, что Мод завещала ее матери свой коттедж со всем содержимым, а также, по его словам, состояние в несколько тысяч фунтов: «Пенсию, конечно, после ее смерти выплачивать прекратят»; от материчто она твердо намерена остаться в коттедже. Зоуи предложила было ей вернуться в Лондон, но мать ответила:
Нет, дорогая. Здесь у меня друзья. Коттерс-Эндмой дом. И я все-таки привыкла быть сама по себе.
Но за годы, проведенные с Мод, она размякла. Это Мод ходила за покупками и стряпала для них обеих, это она принимала решения, она водила машинумать так и не научилась. Это Мод платила по счетам, договаривалась насчет ремонта в коттедже, возила вещи в починку и забирала в аптеке прописанные матери лекарства.
Несколько дней до похорон обе они разбирали одежду бедной Моддобротные вещи, купленные в расчете на долгую службу и в большинстве своем служившие дольше, чем от них ожидали. Викарий сказал, что они пригодятся для распродажи на рождественском базаре, и мать, кажется, решила, что именно этого хотела бы Мод. В те дни матерью было высказано немало догадок насчет желаний Мод, и главной была та, что покойная хотела бы, чтобы она осталась в коттедже.
Я точно знаю, поэтому она его мне и оставила, твердила мать.
После похорон друзья еле вместились в тесную гостиную, чтобы выпить чай с сэндвичами и хересом, любезно пожертвованным полковником Лоуренсом. Его псу в итоге достались почти все сэндвичис мясными консервами и кабачково-имбирным джемом Мод.
Зоуи разговорилась с врачом о здоровье матери, которое, по его словам, было значительно лучше, чем у Мод. Лоуренсы и мисс Фенвик пообещали по очереди возить ее мать в город за покупками. Дорис Паттерсон, которая приходила раз в неделю делать всю черную работу в коттедже, предложила приходить дважды, и Зоуи считала, что ее мать могла бы себе это позволить. Все были добры и готовы помочь, но Зоуи, заметившая, как отстраненно мать наблюдала, пока сама она сражалась с готовкой и мытьем посуды, все равно беспокоилась. Она предложила потратить часть денег Мод (а может, и все целиком) на установку в коттедже центрального отопления, но мать категорически отказаласьона была уверена, что Мод этого не желала. «Она всегда говорила, что центральное отопление губительно для хорошей мебели». Вся эта «хорошая мебель» состояла из углового буфета с застекленными дверцами и комода в спальне Мод, но спорить не имело смысла.
Об этом и думала Зоуи неделю спустя, пока тряслась в местном такси, чтобы успеть сначала на поезд до парома, а потом на другой поезддо Лондона.
В лондонском поезде, битком набитом в преддверии Рождества, на нее нахлынули воспоминания о встрече с Джеком. Тогда она считала себя несчастнойвинила себя из-за матери, в отчаянии гадала, жив ли еще Руперт а потом, откуда ни возьмись, появился Джекчтобы преобразить всю ее жизнь, так тогда казалось.
Теперь же, хотя характер ее несчастья изменилсяот прежнего в нем осталось лишь чувство вины перед матерью, ей казалось, что уже ничто не явится неизвестно откуда и никакие преображения попросту невозможны. Слишком уставшая, чтобы читать, она думала: разница в том, что до Джека в ее несчастье была некая правильность, ведь ее муж пропал и его считали (по крайней мере, она) погибшим. А теперь пропал Джек, и она до сих пор, по прошествии стольких месяцев, была не в силах надолго удерживать в сознании сам факт его смерти и то, как он умер. Всякий раз, когда она думала о немдесятки раз днем и ночью, в опаленном горем воображении всплывали одни и те же картины: его последний тоскливый день, как он пытался написать ей, как отказался от этих попыток и вместо этого написал Арчи (а если бы она не повела его к Арчи в тот вечер, теперь казавшийся таким далеким, кому еще он мог бы написать? и если никому, как бы она вообще узнала, что его больше нет?), как он возвращался на машине с какого-то аэродрома в ужасный лагерь, как нашел место, где мог побыть один в последние минуты своей жизни, прежде чем положить ей конец. Его поступок говорил об отваге и отчаянии таких масштабов, представлять которые ей было невыносимо.
Она вернулась в студию, чтобы забрать свою одежду и вернуть ключ агенту. Этого визита она страшно боялась, чуть было не передумала, но в конце концов сочла его необходимым. С пустым чемоданом она дотащилась по темной пыльной лестнице наверх, решив пробыть там как можно меньшесложить вещи и уйти. Но открыв дверь, она поняла, что он оставался в студии с тех пор, как они в последний раз побывали там вместе: постель смята, пепельница на столике рядомполна окурков. Она прошла в крохотную кухоньку, чтобы открыть окно, и увидела в кофейнике засохшую кофейную гущу и перевернутую кружку на сушилке. Его халат висел за дверью ванной, в мыльнице лежало использованное бритвенное лезвие, по раковине бежала сероватая каемка от пены. Она коснулась этого следа пальцем и увидела обрезки темной щетины, оставшиеся после его бритья. Все эти вещи продолжали существовать.
Она вышла в студию, и тяжесть утраты обрушилась на нее холодной приливной волной, грозя утопить ее, лишить возможности дышать, и она, не удержавшись на ногах, упала на шаткий диван. На подушке еще сохранилась вмятина. Она уткнулась в нее лицом и зарыдала в голос.
Некоторое время спустя, наконец выплакавшись, она села и принялась укладывать вещи. В кармане его халата нашлась, как обычно, пачка «Лаки Страйк». Она выкурила одну, прежде чем выбросить остальные, но никаких чувств у нее не вызвал даже знакомый запах и привкус жженой карамели во рту. Самой себе она казалась легкой и пустой, и сухой, как увядший лист. Она закончила укладывать вещи, вымыла кофейник и пепельницы, почистила раковину, сложила постельное белье аккуратной стопкой, ушла из студии, которая вмещала всю их совместную жизнь, и вернула ключ агенту.
После этого факт его смерти перестал быть шоком, но мысли о том, как именно он умер, по-прежнему преследовали ее, и она никак не могла ни понять, ни принять, ни примириться с этим. Порой то, что он расстался с жизнью, казалось ей героическим жестом бесстрашной любви, а иногдачто тем самым он категорически отверг ее, никакой любви не испытывая. Сложность самого действия поражала и ужасала ее: как можно принять такое решение, а потом, прежде чем привести его в исполнение, жить еще несколько часов?
А после, самым обычным днем, когда Джульет вздумалось настоять на своем в никчемном спорепойти через лес или нет, она обернулась и увидела, что к ней идет Руперт. Она думала, что он видение, призрак, протянула руку, чтобы коснуться его, отпугнуть, но когда он заговорил, совсем другой страх завладел ею, и она прибегла к Джульет как к спасению, стала наблюдать за их встречейтакой простой, как ей казалось, по сравнению с ее собственной встречей с ним. Джульет облегчила им задачу: они поиграли с ней, и только когда он снимал ее саму с дерева, стало ясно, что и он видит, как Зоуи смущена и взвинчена. Всю дорогу домой она болтала о родных, споткнувшись, только когда дошла до Арчи, потому что вспомнила, как по-доброму он отнесся к Джеку, и сразу умолкла Наедине они не оставались до тех пор, пока не кончился ужин. Она пыталась шить платье для Джульет, он говорил о Пипетте и матери Зоуи. Потом пытался что-то сказать о том, как его не было дома и каково пришлось ей, и ее потрясло собственное смятение и чувство винызахотелось сбежать, и тут же стало стыдно, что она, отговариваясь тем, что потрясена его внезапным появлением (хоть какая-то правда), не оказала ему радушный прием.