Виктор ЕрофеевРоскошь
Зрелые рассказы о самом дорогом
Роскошь
Я почувствовал, что лезу зачем-то на стол.
Господин директор! крикнул я сверху. Я беру курс на роскошь. Долой хлеб! Да здравствуют пирожные!
Не упадите! бросился директор, увидев, что я скольжу на гусином паштете.
Он принял меня в свои объятья.
Ах, русские, вы так не осторожны!
Рождественский прием в парижском George V был в разгаре. Лакеи, сбившись с ног, поливали хохочущих и визжавших миллионеров шампанским Dom Perignon из огнетушителей. Дамы мазали друг друга белужьей икрой, как грязью. Директор, прекрасный, как три мушкетера, носил меня на руках. Увидев, что безобразию нет конца, он разразился ослепительной улыбкой. Его свита, юный женский Пиар в долгополых серых сюртуках, ударяя в ладоши, принялась пританцовывать. Репутация лучшей гостиницы мира была подтверждена.
Модильяни, сказал директор, спуская меня на пол со всеми предосторожностями, как корабль на воду, плывите в свой шикарный номер
Хочу еще.
Чего?
Всего.
Я никогда не подозревал, что роскошь способна вызвать во мне внутренний скандал чувств. Наверное, я просто не думал о роскоши, которая на расстоянии казалась мне минным полем бриллиантовых манекенов. Да и зачем о ней думать, если за меня ее разоблачили Толстой и Пруст?
Я был на днях на вашей выставке в Люксембургском дворце, почтительно зашептал директор мне в ухо. Какой успех! Очередь черных и разноцветных зонтов выстроилась до самого театра «Одеон». Вы доказали, что нищетане порок, как полагал Достоевский, а эротическое шоу. Зачем вам роскошь?
В моей культуре, господин директор, роскошьочаг пафоса и равнодушия. Мое воспитание сбивалось на пункте роскоши в сторону отторжения и беззвучного смеха. Вы курите?
Усатый властелин покоев распахнул окно. Шум теплого вечернего Парижа вошел в меня.
Идея «утопать в роскоши», закурил я, лишена для меня метафорической подкладки: я готов сочувствовать этим утопленникам.
Мы посмотрели в зал. Дамы продолжали мазать друг друга белужьей икрой.
Меня особенно смешит рекламная подача роскоши, продолжал я. Брошюрный винегрет из комфорта, элегантности, атмосферы изготовлен околороскошной прислугой, в чьем словаре вообще нет слов.
Директор нахмурился, стремясь поймать смысл.
Но моя командировка в George V и в его лиссабонский собрат Ritz, надеюсь, обострят во мне ощущение новой антропологии.
Поясните, взмолился директор.
Только растирая шваль, как окурок, я даю шанс продолжения жизни. В эпоху отмены идеологий и смерти гуманного утопизма роскошь целебна, как рапорт об увольнении. Служба на благо человечества закончилась, господин директор.
Я, как бывший марксист, трусоват, строго сказал директор. Что у вас за программа?
Магнетизм роскоши сильнее песни о братстве. Нам нужен лозунг Бухарина «Обогащайтесь!» Только разводя вокруг себя роскошь, скупая предметы не первой необходимости я могу принести пользу своей стране, заехав в счастье с другой стороны. Ваши французские интеллектуалы не любят роскошь: она подрывает их представления об иллюзорности мира, миражности любви и красоты.
Роскошьиллюзия в квадрате! Что ты мне говоришь! Я в ней работаю каждый день!
Роскошь закрутилась и унеслась в канализационную трубу. Дальше не помню.
Утром за чашкой кофе я думал, глядя, как пузырятся занавески и весенний декабрьский воздух наполняет их паруса: почему Парижтакой домашний город? Выходя на улицу через крутящуюся дверь под пожелания доброго дня, расточаемые портье в залихватских касках, я попадаю, наконец, к себе домой. Пахнет самшитом. Запах моего детства. Русский человек до недавнего времени имел представление о роскоши в основном по дворцовым экскурсиям. Я не знаю ни одного понятия, к которому русские относились бы так напряженно, как к роскоши. Она перемешалась с грабежом, непонятно только с чьей стороны. Тем не менее, все слушают о роскошной жизни, разинув рты, втайне примеряя ее на себя. Представления о роскоши у русского населения сбились по случаю скучного быта. В интеллигентском кругу у нас говорили лишь о роскоши человеческого общения. «Автомобиль, садились те, кому повезло больше других, в Запорожец, не роскошь, а средство передвижения». В литературе до сих пор принять ванну с пеной, выпить коньяка с лимоном, выспаться в чистой постеликритерий роскоши. Клоповоняющие чернышевские! Когда вы подохнете?
Вошел на цыпочках директор.
Пошли смотреть гостиницу, что ли? сказал он.
Утром он уже не выглядел, как три мушкетера. Возможно, как два. Но не больше. Апартаменты гостиницы делятся на одиннадцать категорий. После посещения королевского люкса (в ваннойджакузи с телевизором) за девять тысяч долларов в сутки, обычный номер, цена которого в семь раз превышает стоимость трехзвездочного отеля, кажется такой бедной комнатой, что, войдя в нее, я невольно расплакался.
Ты чего, Модильяни? сказал директор, подавая мне чистый платок величиной со скатерть.
Вид роскоши одиннадцатого разряда наводит на мысли не об относительности сущего, признался я, когда мы пили пиво в баре, а об иерархии мира как неизбывной форме порядка. Роскошь недобра и не зла, но в ней есть внутренние неврозы. В советские времена была казенная роскошь. О цэковских санаториях ходили легенды. Но единственным человеком, который знал кое-что о настоящей роскоши, был Генеральный Секретарь ЦК КПСС. Он ничего не имел, но зато у него все было, как определил русский язык имущественное положение в нашей стране: роскошь напрокат без права передачи. В нищих представлениях о роскоши, которые объединяли наш народ, сохранился элемент христианского сомнения: нужно ли это нам? Было ясно: предложатни за что не возьмем.
Я расскажу вам, что такое роскошь, оглянулся по сторонам директор. Однако здесь есть прислуга
Долой стыд! не вытерпел я.
Тогда сам говори, обиделся директор.
Роскошьслабость великих людей исила слабых, задумавшись, сказал я. В этом ее первый парадокс. Роскошь изначально избирательна, новторой парадокссегодня она всеядна. Роскошный отельединственное место встречи известного тенора и теневого миллионера.
Мнимая встреча реального равенства денег, Директор указательным пальцем постучался мне в грудь.
Но она фиксирует положение вещей, возразил я и продолжал:Роскошь не подлежит огульному анализу. В случае с великими людьми онакаприз, дорогая игрушка.
Илиподарок от благодарного человечества, допил пиво директор.
Ты лучше знаешь, согласился я. В остальных случаях отношение к роскоши зависит от человеческих качеств. Если я покупаю роскошную машину в расчете на самого себя и меня не заботит мнение окружающих, я растворяю роскошь в своем удовольствии. Но если я самоутверждаюсь за счет роскоши, она для меняпафосная форма престижа.
Неофит! Даже покупка дорогой машины меняет мировоззрение в сторону презрения к людям в малолитражках. Мир превращается в муравейник неудачников.
Погоди, сказал я. Dom Perignon, которым вчера обливали миллионеров, соболиные шубы, крупные бриллианты, костюмы Versace, машины Ferrari, коньяк Hennessi Timelessлюбая роскошная вещь претендует на то, что онапроизведение искусства.
Это все лишь рекламная пауза, усмехнулся директор.
Ангел мой! Роскошьабсолют ценностей, именуемых себя бесценными. В этом третий парадокс роскоши. По своей первичной идее роскошь дороже денег. Онаатавизм, дарвинистская борьба за существование, наконец, эмблема власти, исторически раскрученная в столбовую дорогу аристократии.
Ты говоришь о монархии как колыбели роскоши.
Давай, я тебе закажу еще пива, предложил я. За мой счет.
У нас пиво стоит, как яйцо Фаберже. Давай я лучше закажу сам.
Монархияколыбель роскоши, согласился я. Но, смотри, когда монархия становится пережитком, происходит замещение кумиров. Роскошь выставлена на аукцион. В этом ее метафизическая уязвимость. К роскоши стремятся те, кто скупает вечность (антиквариатодин из символов вечности), и вечность является к ним выраженной в материальном эквиваленте. Вот почему в твоей гостинице, в двух минутах ходьбы от Елисейских Полей, больше всего американцев. Их засылают сюда продавцы роскоши. Я видел их вчера на коктейле. Сладкие, всесезонно загорелые лица и желтые галстуки соблазнителей.
Туристические агентыопора гостиницы, улыбнулся директор.
Американцы знают цену бесценным вещам, включая цену на Бога. Сегодня Бог стоит дороже Porsche, но чуть меньше личного самолета.
Бога нет, сказал директор.
Ты и впрямь мазохист.
Роскошь начинается с вешалки, если вешалкой можно назвать парижский аэропорт Шарль де Голль. Роскошь сильнее границ, ибо встречающая меня дама из отеля важнее виз и формальностей: я пересек шенгенский барьер, не раскрыв паспорта. В лимузине беспрекословный водитель передал мне свой «портабль»: директору гостиницы не терпелось узнать, что я хочу съесть на завтрак. Изобилие круассанов напомнили мне мусульманскую концепцию рая, где можно есть всего вдоволь, не отрывая задницы от ковра.
Я живу в suite speciale, специальном люксе (от латинского слова luxusпышность, этимологический корень роскоши) гостиницы George V, размером более ста «квадратов», где каждая вещь, за исключением двух технологичных ванных комнат, напоминает мне о Наполеоне. Вот бюст самого Бонапарта, вот портрет Жозефины, вот мебель эпохи империивсе настолько подлинно, без всякой подделки, что, кажется, сам Наполеон был постояльцем этих покоев перед тем, как уехал на Святую Елену, завещав мне свой бюст. В наполеоновских апартаментах я за четыре дня пропитываюсь наполеоновским духом, как торт-наполеонкремом. Посетивший меня бывший посол Франции в Москве, Анри Фроман-Мёрис, осмотрев мой люкс, смущенно спросил, не стал ли я премьер-министром. Во всяком случае, со мной он держался как со старшим по званию.
Выбор Наполеона мне кажется неслучайным. Англичане его называют гением саморекламы. Я выхожу на бескрайнюю террасумои владения, с которой я, как Наполеон с Поклонной горыМоскву, рассматриваю Париж как будто в первый раз. Мне не хватает только треуголки и подзорной трубы, но, если я позвоню в Room Service, я непременно буду ими обеспечен, как обеспечен с утра до вечера экзотическими фруктами, виноградом, красной смородиной, тучей шоколадных конфет. Париж с террасы George V выглядит совсем не так, как из окошка гостиницы на Монпарнассе. Он выглядит покоренным городом. Французы выглядят французиками, как в оперетте. Сейчас они все запоют.
Однажды какие-то шведы из Нобелевского комитета рассказывали мне, как их огорчила роскошь Московского Кремлярасписные палаты византийской политической придури. Я поддакивал, стоя с ними в холодном стокгольмском холле. Дворцовая роскошьсознательная агрессия власти, рассчитанная на истребление сопротивления, подавление противника. Кремльвсего лишь изнанка тюрьмы. Однако массаж горячими камнями, сделанный по традиции древних индейцев Южной Америки, который предлагает вам George V, едва ли рассчитан на подавление человеческой личности. Личность растворяется. Когда в руки писателя кладут горячие отполированные булыжники и такие же горячие камни кладут ему на пятки, его сознание недолго сопротивляется. Оно отлетает при первом прикосновении крупнотелой французской массажистки, которая растирает ему спину все теми же горячими отполированными камнями. Писатель впадает в космическую прострацию, которую неспособна вызвать никакая буддистская медитация. Писатель чувствует себя частью Вселенной, потому что другого ему не дано.
Когда превращаешься в космическое Ничто, ты видишь будущее. Мне померещилось, что после возврата в Москву я еду морозной ночью на дачу, вижу серп молодого месяца над сельпо, ставшего минимаркетом, въезжаю в ворота дачного поселка Красновидово, подруливаю к коттеджу и проваливаюсь в сугроб. Я держал в ладонях горячие камни и отчаянно буксовал. Я вылез из машины, дошел по скрипучему снегу до охранника: милиционера по имени Иван.
Иван, сказал я, помоги.
Один не справлюсь, сказал Иван. Мы двинулись в котельную за подмогой.
Позвонили в хриплый звонок. Позвонили еще раз. Раздались шаги.
Кто там? крикнул женский голос.
Дачники, не по погоде ответил я.
Железная дверь распахнулась. На пороге котельной стояла женщина не то пятидесяти, не то восьмидесяти леттак она невменяемо выглядела. Женщина осмотрела нас. Яв большой волчьей шапке с Аляски, и небольшого роста Иван в летней фуражке, с лихо заправленной в угол рта дымящейся сигаретой.
Мужчины у вас есть? спросил я истопницу.
Она еще раз взглянула на нас.
Не нужно мне никаких мужчин! и грохнула дверью. Эхо грохнуло в свой черед. Мы с Иваном переглянулись.
Во как! с удивлением сказал я.
Но еще удивительнее оказался Эдуар Мане, который был выставлен в моей голове вперемежку со старыми испанцами и, прежде всего, Веласкесом. Вдруг выяснилось, откуда что взялось: и завтрак на траве, и флейтист, и портрет Золя. Стало ясно, почему у них такие желтые испанские рожи. Вместо идеи оприхоженной вечности, испытанной Рафаэлем, испанцы принесли с собой переживание момента, которое, отразившись в отверженном Салоном Мане, превратилось в россыпь пятен и впечатлений, которые мы донашиванием в виде увлечения новизной, модой и формализмом, обруганным советскими критиками. Вот здесь-то мир и сошел со своей оси. Советские искусствоведы, сами не ведая того, служили не марксизму, а богу объективности. Об этом, кстати, догадывался Лосев. Лежа с горячими камнями на массажном столе, я подозвал к себе Мане, поскольку мы вместе с ним стояли в программе человеческой комедии, и поразился его роли в трансформации мира. Он потянул за собой всю флотилию модернистских ценностей. Но разговора не получилось. Впрочем, эту тайну я сохраню для себя.
Волнующие легенды об эротических тайских массажах превращаются в собрание подростковых анекдотов о прелестях орального секса. Ты восстаешь после индейского массажа горячими камнями скорее пристыженным своими прошлыми предрассудками, нежели окрыленный новыми пороками. Роскошь благотворно сказывается на мне. Хочется быть светлым и здоровымжелание, которое редко забредает в русскую голову. Фитнесс центр в George V обещает продлить жизнь вплоть до полной победы клонирования. По бесконечной ленте существования, среди орудий физических имитаций, шагают американцы разных цветов кожи, взяв обязательство перед своим президентом всех обогнать.
Конечно, я начал с подсчетов и тяжбы. Исконно русская недоверчивость требует бесконечной инвентаризации окружающих предметов, отдельных судеб и эсхатологии. Плавая в бассейне, замышленном как Версальский парк с перистыми облаками над головой, я без калькулятора подсчитал, что стоимость моего номера в минуту равна трем долларам. И даже если я смягчил это познание внутренней ссылкой на то, что мой любимый американский журнал, когда я в форме, платит мне три доллара за слово, а, стало быть, мы с роскошью квиты, я вынужден признать, что пошел по неправильному пути. Хотя я давно отказался от мысли строить жизнь сообразно со страданиями африканского племени, вырезанного на реке Конго по всем правилам бесчеловечности соседними племенами, я все-таки похож на улитку, оставляющую за собой мокрый след. Я так и сказал директору:
Я похож на улитку.
Я сказал директору после массажа горячими камнями:
Я знаю теперь, что роскошьпарад бесчеловечного достоинства. Тут вырезается не африканское племя, а право на скептицизм, чем занимается весь персонал гостиницы от тебя до консьержа.
По дну бассейна ходит черноволосый восточный принц с волосатой спиной и совсем безволосой грудью. На руках у него французская красавица в голубом купальникеводоплавающая кукла, продающаяся на пляс Пигаль. Он говорит ей:
Же тэм, же тэм.
Явление восточного принца наводит меня на мысль о владельце гостиницы, перестроенной кардинально четыре года назад. Есть тайны творчества, не подлежащие сдачи. Нежнейший Пиар гостиницы в длинных сюртуках и директор ожидали от меня, что я буду выворачивать им руки, требуя журналистских признаний, сколько международных Есениных удавились в люксах. Пиар деликатно обходил вопрос о саудийском принцехозяине этой сети (как мне сказал еще в Москве друг-телеведущий). Говорить в нынешней международной обстановке о принцетабу, точно так же, как для писателя признаться, какой мир его обслуживает энергетически: горний или нижний.