Господа, сказал нам мистер Блох сразу, спать и питаться я буду в одном помещении, дабы не тратить время на излишние передвижения по дому и отрываться от дела по пустякам. Проветриваться соизволю в одиночестве по утрам в росной свежести вашего сада по два часа кряду. В беседы со мной прошу вступать лишь по моей просьбе и при крайней надобности.
Обговорив с кухаркой хитроумное меню, архивариус остался сносно доволен оказанным приёмом, а бегло осмотрев содержимое сундука, сократил время прогулок до часа. Пелагее же велел установить ему четырёхразовое питание с достаточным количеством кисломолочных продуктов по утрам для обеспечения бесперебойной работы желудочно-кишечного тракта. И лишь только обговорили все детали жизни и деятельности месье Лейзеля, как он повелел себя теперь называть, учёный муж с головой ушёл в работу, удалив из помещения всех свидетелей разгула его неординарного ума. Исключение составил лишь я, как мелкий клерк и мальчик на побегушках.
Многие утверждают, что весьма притягательно наблюдать как работают другие или смотреть на неспешные воды незлобивой реки. Не буду ничего утверждать, но на занимающегося делом месье Лейзеля смотреть было несколько страшновато. Первоначально я посещал архивариуса по утрам в его наспех оборудованном кабинете, но никогда не мог застать его праздным. Когда бы я ни заглянул в бывшую кладовку, мистер Блох бывал уже на ногах и трудился не покладая рук. То есть, не замечая никого, он или что-то строчил на белых листах бумаги, изредка заглядывая в первоисточники, или рылся в своих справочниках и словарях, а то и просто разгуливал по разложенным у порога географическим картам. Но поистине страшен был архивариус, когда затевал спор с кем-то неведомым для посторонних, но явно таящимся в тёмном углу. Глаз его загорался адским потусторонним пламенем, с губ слетала серая пена, а волос на голове вставал дыбом. В это время он не реагировал на обращение, поедал пищу на ходу, а когда я нечаянно заглянул через его костлявое плечо в неразборчивую писанину этой библиотечной тли, то тихий архивариус кинулся на меня с остро отточенным карандашом, словно истый правоверный на попирающего мечеть крестоносца. И ведь я лишился бы как минимум любопытного глаза, не упади в обморок прямо на нетленные рукописи. Припадок не припадок, но инстинкт самосохранения сработал чётко. Поэтому я хорошо вижу в разные стороны и по сей день. Более я понапрасну не любопытствовал, пустив исследовательскую деятельность Блоха на самотёк. И лишь изредка проверял наличие в доме постояльца через щель в приоткрытой двери.
Однако, через месяц исследователь обнаружил моё скромное присутствие и вполне осознанно пригласил к себе в кабинет.
Мистер Блуд, разумно сказал он, поигрывая перьевой ручкой, словно горец кинжалом, полностью перевести первоначальный текст на другой язык будет хотя и затруднительно, но вполне возможно. Однако, ради сохранения целостности восприятия первоисточника, я, тем не менее, всё же постараюсь воспроизвести его также на языке автора и в доступном для нашего понимания виде. В своей работе на данном этапе я оказался в весьма затруднительном положении. Расшифровка и доработка первоначальных текстов, с последующим логическим их завершением, требуют дополнительных сведений, коих у меня под рукой нет. А так как мне недосуг отрываться от предмета моих изысканий, то я бы просил вас отправить с любого почтового узла связи города Санта-Барби несколько писем моим единомышленникам, а впоследствии привозить их ответы, если учёные друзья соблаговолят помочь мне в некоторых вопросах лингвистики, истории и географии, и он протянул мне три запечатанных конверта, добавив: Надеюсь, расходы за пересылку почтовых отправлений вы возьмёте на себя?
Естественно, все эти расходы я взял-таки на себя и в тот же день вместе со Стивеном мы отправились в город, тем более, что давно собирались отдохнуть в приличном месте. Конечно, не забыли и про письма. Первоесэру Арчибальду Кордоффу в Лондон, действительному члену Британского географического общества и всемирно известному исследователю Канадского шельфа Арктики, второеКарлу Клабенкегелю в город Берлин, кандидату бундестага от правого крыла, борцу за права малых народностей Океании и третьеГрише Гроцману в какой-то заштатный Бердичев. Таким образом, я стал связующей нитью между месье Лейзелем и его заокеанскими компаньонами, кои повадились раз в месяц, а то и чаще, присылать объёмистые ответы на его наводящие вопросы. И всё это через меня, и всё это заказными письмами с наложенным платежом. Но как бы там ни было, однако почти через год, а может быть и более, ибо мы сбились со счёта времени безвылазного присутствия на ранчо постороннего человека, господин архивариус снизошёл до открытой беседы со мной. Мы же к тому времени так привыкли к потайному квартиранту, что даже не вспоминали о нём ни в лоб, ни всуе. Забыли как предмет ненужной обходимости.
Дорогой мистер Блуд, задушевно молвил затворник, ласково омыв меня глазами, мне потребуются 10 тысяч долларов, чтобы продвинуться в своей работе далее, ибо придётся с помощью моих друзей собрать по доступным архивам и запасникам не только дополнительные сведения о семнадцатом веке, но и копии морских карт Карибского бассейна, восточного побережья Мексики и запада всей Аляски. Кроме этого мне нужны некоторые химические реагенты для установления подлинности манускриптов нашего сундука. Естественно, вы вольны отказаться от столь значительных трат, но я вам предварительно должен поведать следующее
И действительно, человек, считающий частный сундук своим достоянием, очень скупо, но кое-что поведал мне в тот роковой день. Этот любитель старины и чужих тайн достал кипу мелко исписанной бумаги, а рядом положил стопку изъеденных временем, но тщательно пронумерованных записей моих предков.
Работа ещё не завершена, втолковывал мне Блох, однако, большая часть архива уже расшифрована и приведена в порядок, и он указывал на исписанные торопливым почерком листы. и, смею заверить вас, что не за горами то время, когда вы документально сможете проследить почти весь путь становления вашего рода и удивиться этому, словно входящее в разум дитя.
Естественно, я был готов на все расходы и издержки, подспудно догадываясь, что не зря потрачу деньги и время, изучая историю своих предков. Месяц или более того я был полон радужных надежд на новые житейские перспективы. Месяц или более мы со Стивеном бились об заклад за бокалом бренди о предполагаемом радужном исходе дел, не сходясь лишь в цене вопроса. Месяц с лишним домашние во главе с Палашкой смотрели с уважением на нас, боясь перечить и словом, и делом, но уже в начале следующего бдительная супруга спросила меня за утренним блюдом маиса:
Дик, что за раскопки ты устраиваешь за глухой стеной нашего дома? Вырыл две ямы в человеческий рост, словно охотник на русского медведя, а сам молчишь в тряпку. И когда только успеваешь с обустройством этих колодцев?
Ничего не ответил я на такую напраслину, но в тот же день обследовал место раскопок. Действительно, с северной стороны нашего двора, чуть ли не под самой стеной, футах в трёх-четырёх от фундамента были вырыты две ямины неправильной формы и глубиной где-то по пояс среднему человеку. На подкоп эти земляные работы не были похожи, как не годились ни под саженцы, ни под места людского захоронения. Стив, приглашённый мною на тайный совет, только и произнёс:
Я последнюю неделю не пил, так что в этой самодеятельности участия не принимал, и он с прищуром посмотрел на меня, но я умело отмёл все подозрения своею работой письмоносца по делу месье Лейзеля.
Опрос домочадцев, прислуги и сезонных работников ничего путного не дал, а книжного червяка мы даже и пытать не стали, никак не представляя его в роли землекопа. Да и ему явно было не до мирских дел среди развала древнего вторсырья. Не найдя никакого разумного объяснения дренажным работам, мы снисходительно списали их на детскую шалость при игре в шахтёры. На этом и успокоились. Однако, через десяток дней забежав по нужде за северный угол дома, я с удивлением обнаружил ещё две свежевырытых ямы разной глубины, но в одну линию к первым двум. Обнаруженные по случаю рукотворные ландшафтные излишества на сей раз меня не столько озадачили, сколько насторожили, хотя Стив поклялся, что давно не прикладывался не только к виски, но и к содовой. Неделю мы с ним поочерёдно таились в дозоре возле ям, но копателя так и не выявили. А наутро после снятия караула мы с зятем направились в кабинет к архивариусу в надежде с помощью трезвой и учёной головы разрешить нашу агротехническую загадку. Но наши усилия были тщетны, а последствия ужасны!
В более чем скромном жилище господина Блоха мы застали такой бедлам и погром, что смотреть без содрогания на сиротский приют месье Лейзеля было невозможно. Бесценные бумаги, как прошлого, так и настоящего кучно валялись на полу, стол поставлен на попа, спартанская кровать проломана в изголовье, а у самого порога подсыхала огромная лужа канцелярских чернил. Всё это свидетельствовало о жесточайшей схватке бедного архивариуса с неведомыми пришельцами, безо всякого опасения оставившие отпечатки грубых башмаков подёнщиков по углам кабинета учёного. Даже неопытному в сыскном деле глазу легко представлялось, что мистер Блох сопротивлялся из последних сил и был похищен неприятелем в неравном бою. Но с какой целью было совершено нападение на белого человека, мы не могли взять в толк.
Видимо, расплатился за старые грехи, так как ограблением тут и не пахнет, констатировала мудрая Пелагея, прибежавшая на наши скорбные вопли и велевшая немедля послать нарочного в Санта-Барби за высокими чинами сыскной полиции, ничего не нарушая осмотром в этой юдоли скорби.
На другой день в присутствии полиции мы подтвердили наличие всех прежних материальных средств в чулане, напрочь отринув версию ограбления, а также дали положительную характеристику мистеру Лейзелю Блоху и согласились с представителями закона, что дело это тухлое. Но когда неосторожный офицер полиции кованым ботинком ненароком отодвинул кроватный матрас в тёмном углу кабинета, наше насквозь гнилое дело приняло криминальный оборот. Под соломенным тюфяком обнаружилось огромное пятно чёрной подсыхающей крови, уже просочившееся в щели половых досок. И в тот самый момент мы с ужасом поняли, что от мокрого дела уже ни хозяевам, ни полисменам отвертеться не удастся. Ведь закон для всех един, а убийство требует глубокого и полноценного расследования перед его закрытием из-за отсутствия улик, неведомых убийц и самого трупа бывшего жильца.
Но горькое осознание потери и нашей сопричастности к назойливому следствию пришло потом. В первые же трагические дни, проверяя сумеречную версию убийства из-за документов сундука, в то время как копы разрабатывали планы поимки убийц, мы со Стивеном бережно собирали разбросанные листы бумаги и складировали их с возможной осторожностью. Старьё мы сваливали в одну кучу, и его на глаз оказалось прежнее количество, тогда как заметки из-под руки архивариуса легко складывались в аккуратную кипу, ибо они были заботливо пронумерованы и местами озаглавлены. Получилось довольно много понятной писанины, которую я и принялся читать на ночь глядя. Через неделю я добрался до последней страницы и понял, что это был роман жизни моего далёкого предка, но без конца. Следующий месяц я правил рукопись архивариуса, ибо он делал пропуски непонятых им мест. Я, как мог, заполнял его пустоты, прибегая к помощи моей верной Пелагеи, так как сам не всегда владел некоторыми оборотами славянского языка, а у супруги прорезался дар былинной сказительницы, бесцельно дремавший до старости лет. Перевод первоисточника был как в свободном изложении, так и в повествовании от первого лица. Однако, несмотря ни на что, изложение фактов получилось, как нам кажется, красивое и завлекательное. В чём может убедиться как сухой историк с учёной степенью, так и любитель изящной словесности. А если я где и перепутал языки, как прирождённый полиглот, или что-то лишнее приписал от себя в силу литературного таланта, так это не по злонамеренности, а для наилучшего восприятия текста просвещённым читателем!
ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА КРАЙ ЗЕМЛИ
В 1600-х от Рождества Христова годах государём на Руси сидел Алексей Михайлович Тишайший, второй царь из рода Романовых. Но не сиднем сидел, а свершал дела великие во славу земли Великоросской и её крайних пределов. И хоть нравом был с виду покладист, и на расправу не лют, раз почитал Часослов и Грамматику, однако же, утвердил Судебник по тайным делам государевых шпионов и соглядатаев. Свято чтил государь Византийский церковный устав супротив старой веры патриарха Никона, свершал молитвенные бдения со всем своим семейством и боярами, но даже пребывая в духовном смирении, нещадно рвал ноздри табашникам и карал смертным боем народец за соляные да медные бунты. А как иначе содержать подданных в повиновении? Только войной и трудом праведным. Дай волю, так не только сами по миру пойдут, но и всю государственность на святой Руси погубят, супостату поддадутся, коего в окружении земель русских не счесть! Поэтому и военную реформу свершил Алексей Михайлович. Ввёл в воинский устав рейтерские, солдатские да драгунские полки вперемежку с гусарскими. Обозначил нововведения как регулярную армию, чтоб показать свою силу любому завистнику на чужой каравай. И повеяло с земель Российских силой и могутностью. Ведь не зря даже удалой Богдан Хмельницкий, казацкий сотник о ту пору, разогнав ляхов у сопредельных границ Малороссии, просился под крыло Московское, чтобы верой и правдой служить царю хоть Тишайшему, но зато сильному. И был без раздумий принят под руку Алексея Михайловича, как младший, но смышлёный брат. И о те же времена, чтоб навсегда пресечь брожение в подчинённых головах, свершил царь-батюшка прикрепление тяглового люда к постоянному месту жительства, что крестьян, что посадских со всеми их женами и наследными выводками. И перестал народ колобродить в разные стороны, а угнездился в отведённом месте и не путался под ногой. Далеко смотрел вседержавный, проводя черту оседлости для голи перекатной и мастерового люда. Однако, и особо приближённых не забывал, чтобы и они в радении государю преуспевали без порочной мысли в кучерявых головах. Ввёл в обычай на радость боярскую, а пуще их недорослей, соколиную и псовую охоту. То-то радости было для ближнего круга, то-то счастием хороводились в охотные дни и стар, и млад! Кто и сам во вкус вошедши, а кто вприглядку обочь дороги, но без чёрной зависти, а с пониманием человеческой заслуги и значимости ловчих людей. И как раз в те поры задумал Алексей Михайлович ожениться. Многие сотни невест, аж до двух тысяч, сказывают бывалые люди, самолично осмотрел и ощупал, но остановился на однойписаной красавице Ефимии, дочери малоземного помещика Рафа Всеволжского. Однако бояре усмотрели в невесте ущербность от неродовитой знатности, а потому мамки так закрутили косы на голове царской избранницы, что стала в обмороке от малокровия в голове валиться прямо под ноги передо всем двором. Ну, какая жена из падучей бабёнки без роду-племени? Вот и сосватали царедворцы в 1648 году молодому государю боярскую дочь Марию Ильиничну Милославскую. И хоть выходило, что не всё могут короли, но в данном случае очень складно получилось, так как впоследствии любимому Алексею свет Михайловичу нарожала горячая Маня аж 13 детей безо всякого изъяна, а тем более падучей хвори. Но это случилось потом, а в 48-то году встречал царь свою 19 весну и был уже не молодым стригунком, но и не перестарок-мерин, а как раз самый тягловый конь в своей борозде. И не только исправно тянул государев воз по устойчивой колее, но и заботился о казне и барышах на пользу отечества.
А расходы у государства были великие. Тут и от иноземца надо отбиваться во всеоружии, и работный люд содержать в сытом теле, да и в Царьград подарки выслать за-ради успокоения души. И приходилось в те годы уже далеко за Урал-камень царских данников засылать, чтоб прирастать новыми землями. Вот ведь как, собственную жену выбрать не смог, а для государства новые наделы открывал! А для таких дел и купцы требовались, и ратники для опоры торгового люда, и целовальные таможенники возле торговых путей, и поморские корабелы для постройки морских кочей и речных баркасов, не говоря уже о прочем служивом люде для описи и сбора ясацкого обложения, что с якутов, что с тунгусов и других алеутов, вставших под десницу великорусского царя, заступника и всемирного судии. Но северному народу за оберег было чем платить! Ведь одного соболя, не считая молодых белок-вавериц да малых оленцов в одной Мангазеи вал неоглядный. А ежели двинуть от Ленского острога прямо к Студёному морю, так и цены не знающий рыбный зуб-моржовый клык сам к данникам в обоз просится. Только успевай у местных туземных князьков на мучной припас, тканину да скобяной товар выменивать. И всё по чести, никто не в накладе. Местный человек одет, обут и с железным наконечником на копье, а вся пушная рухлядь прямиком в Европу за большие деньги и уважение к богатой Руси. А когда за рекой Леной и серебряные рудники сыскались, которые мастному населению словно пятая нога собаке, то и до самой Москвы понятие дошло, как велик и богат Сибирский край, которому и конца края не видно. А что если за этот край-то взять да и заглянуть? За горы, реки и океан-море? Что там сокрыто в неведении людском?