И я снова услышал смех.
Лицо одной мне показалось очень знакомым. Конечно, это была та, которая там, на Антимирском Совете, спросила меня: «А ты стал художником?»
Может, это мне просто показалось. Откуда они могли знать, что я художник? Может быть, издали они заметили, что я, остановившись, сделал набросок карандашом дохлой рыбы, запутавшейся в водорослях? А может, мои длинные волосы? Впрочем, какая разница.
Я уходил все дальше и дальше по песчаному пляжу, ощущая под ногами упругость песка. Иногда я замечал следы зубчатых покрышек от машин. Видимо, пляж служил и дорогой. Но, пройдя еще час, а то и два, я не встретил ни души. В ушах звучал только шепот незнакомки: «А ты стал художником?»
Глава 8
Знаешь, в наши дни огромный дефицит на театральных художников, произнес неожиданно К. на кухне питерской квартиры, которую я снимал на время работы над «Орестеей».
В те дни, когда К. наезжал в Питер, он ночевал у меня. Мы сидели на кухне, К. жарил картошку.
И, тем не менее, после «Бориса Годунова» к тебе почему-то не выстраивается очередь, сказал он, перевернув картошку и подливая масла. Ты знаешь почему?
Нет, тихо ответил я, испытывая чувство вины и отвращения к шипящему звуку горящего масла.
Я, я знаю, сказал К. и, подтянув резинку на сползающих сатиновых трусах, как ни в чем не бывало пояснил: Мрачновато. Ты любишь хрустящую или мягонькую, как кашу? спросил он.
А для чего ты мне все это говоришь?
Да ни для чего, просто так, к слову.
А вообще, ты знаешь, меня всего изнутри крутит, когда я долго не трахаюсь. Я становлюсь нервным и злобным. Наверное, это и есть истинная причина. Я ничего не могу с собой поделать.
Откуда у тебя эта наглость и хамоватость? спросил я с раздражением. И почему ты считаешь возможным решать свою проблему за чужой счет? Может, ты хочешь, чтобы я у тебя отсосал? Я уже совсем терял контроль над собой.
Что это с тобой? испуганно и растерянно пробормотал К.
Ничего Так, к слову уже вычеркивая его из своей жизни, закончил я и ушел в другую комнату.
Какое же количество безумных людей окружает меня, думал я. И все они часть моей жизни. Что это, мой выбор? Или я сам не в состоянии жить среди людей нормальных? А может, нормальные люди просто избегают меня и для них я не представляю никакого интереса? Куда ни плюнь, везде натыкаюсь на особей с явными признаками шизофрении. И чаще всего это люди, которые зациклены на себе. Их эгоизм и амбиции настолько гипертрофированы, что им ничего не стоит жестоко вторгаться в мою жизнь.
Скорее всего, проблема во мне. Я сам, видимо, позволяю им эту роскошь наглости и свободы лезть ко мне с предложениями и советами, от которых мне, как им кажется, неловко отказаться. И только в редких случаях, когда наглая интервенция уже кажется мне невыносимой, я отвечаю тем же. Мой отпор повергает этих людей в состояние крайнего удивления, почти шока.
Я вспомнил этот случай, лежа в номере отеля и перебирая в памяти персонажей, которые собирались в образ монстра. Хотя все они были разными людьми, тем не менее их объединяло одно и то же качество. Они все считали себя близкими друзьями и Жерар, и К., и Деза, который был моим другом.
Деза работал в одном из научных центров CNRS, был математиком, занимался проблемой размещения чисел в пространстве. В детстве, если верить его словам, его считали вундеркиндом. Но даже в зрелом возрасте он снабжал академию статьями по поводу размещения этих самых чисел. В просьбе объяснить эту теорию простыми словами он мне отказал:
Это невозможно, так как ты неподготовлен.
Встречались мы практически каждый вечер в «Клозери де Лила». Из России он уехал довольно давно, женившись на француженке.
Кажется, даже взял ее фамилию, которая звучала как музыкальная нота. И весь его облик романтического героя с вьющимися черными как смоль волосами, спадающими на плечи, напоминал образ поэта или, в крайнем случае, музыканта. Но никак не математика.
Обычно он приходил в «Клозери» довольно рано, чтобы занять столик. Это позволяло ему в часы «пик» подсаживать к себе приглянувшихся девушек, которые по очереди с надеждой обращались к нему в поисках свободного места. Дав согласие, Деза продолжал какое-то время писать в блокноте свою теорию размещения чисел, будто не замечая их присутствия. Иногда он встряхивал головой, убирая черный локон, падающий на глаза, и снова погружался в свою писанину. Деза был необычайно терпелив в своем театральном номере, изображая полное отсутствие интереса к соседке за столиком. Он был настолько убедителен, что девушки первыми шли на контакт, не выдержав такого невнимания.
Простите за назойливость, но мне очень любопытно, что вы такое пишете?
Cest personnel, это личное, не поднимая головы, отвечал он с довольно тяжелым русским акцентом, как бы желая холодной интонацией отрезать все возможные попытки сближения.
В какой момент Деза сменял гнев на милость, сказать было трудно, но это обязательно происходило, когда девушки теряли всякую надежду на успех.
Обычно он одевался в так называемом демократичном стиле: майка, джинсы, иногда какая-нибудь растянутая кофта. Рубашки он не носил принципиально, считая, что они закрывают его довольно длинную шею с четко выраженным кадыком. Пожалуй, тембр его голоса несколько смазывал первое впечатление. У Деза был высокий дискант, как детский голос или тембр кастрата, поэтому, как только он открывал рот, интерес девушек к его романтическому образу мачо несколько ослабевал, а иногда пропадал окончательно и бесповоротно.
Когда соседки по столу просили счет, найдя другую, более дружелюбную компанию, он вдруг отрывался от своей рукописи и довольно агрессивно пищал:
Вы надеетесь, что я, как мужчина, заплачу за ваш кофе? Не надейтесь! Я такая же женщина, как и вы. Слышите? Я не хочу быть мужчиной. Пусть им будет мой приятель, он кивал в мою сторону. Это он любит изображать галантного кавалера!
Девушки второпях испуганно ретировались, многозначительно переглядываясь и повторяя скороговоркой: «Он сумасшедший Он сумасшедший»
Оставшись в одиночестве, Деза нервно кусал ногти, возбужденно упрекая меня во всех грехах.
Да, говорил он, ты, Дитин, застрял где-то между Москвой и Парижем. И тебе еще пилить и пилить до Парижа. Ты ярчайший пример провинциального мачо. Посмотри на себя в зеркало, и ты увидишь член, который растет у тебя на лбу. И все это видят, и эти бабы тоже.
При чем здесь эти бабы? А если ты прав, они бы остались. Ты же сам видишь, с какой скоростью они свалили.
Сверкнув еврейскими круглыми глазами, он вдруг снова пищал:
Как часто я тебя предупреждал: никогда не ходи со мной. Я же бешеная собака, а с бешеной собакой выходить опасно. Я обязательно кого-нибудь укушу.
Иногда мне казалось, что Деза в самом деле натуральный шизофреник со всеми вытекающими. Но в то же время было видно, что он контролирует все свои номера. И, как часто бывает, я надолго остаюсь с человеком только лишь из соображений любопытства. То есть я пытался все-таки найти объективные доводы в пользу его сумасшествия или, наоборот, склонялся к диагнозу подлеца и хама, решающего свои проблемы за чужой счет.
Он был омерзителен почти во всех своих проявлениях, но я интересовался им как особью, как мухой, как насекомым, ползающим в стеклянной банке. Я, как любопытный ребенок, наблюдал за этим насекомым, которое в какой-то момент перестает быть интересным. Этот интерес гаснет, как только ты начинаешь догадываться о мотивах его поведения.
И ты ставишь окончательный диагноз. Но с Деза было не так просто. Выбор собеседника в среде эмигрантов весьма ограничен, среда же довольно своеобразна и в большинстве провинциальна. Деза с его нервозностью вундеркинда, русского еврея, пытающегося быть французом больше, чем сами французы, ученого-теоретика, существующего наедине только с числами, человека, культивирующего свободу и хамство с таким размахом и безнаказанностью, что оно обезоруживало нормальных людей, не так просто было разгадать. При первой встрече с такими людьми остается только рот открыть от удивления, или ответить им ударом в голову, или, как это делают в той среде, где живут «по понятиям», просто поставить на колени и обоссать. Обычно предлагается вариант «быть выше этого». Мне он всегда давался с трудом. Что же касается Деза, он морочил мне голову своим снобизмом, свободой слова и поведением.
Приветствуя меня и мою случайную спутницу, которую он видел впервые, Деза сразу после обмена приветствиями и знакомства переходил к своему уже порядком надоевшему интервью:
Простите, говорил он вежливо, могу ли я вас спросить, уважаемая? Вы в рот берете?
Женщины, как правило, терялись и вопросительно смотрели на меня, не понимая, как себя вести в подобной ситуации. Возможно, они ждали от меня мужского вмешательства или защиты, но я, чтобы не показаться провинциалом, делал вид, что ничего страшного в этом вопросе нет. Это почти то же самое, как спросить «как вы себя чувствуете» или что-то в этом роде. Поэтому, чтобы хоть как-то лишить его возможности эпатировать, я с улыбкой предлагал ей ответить. Получив от меня поощрительный жест и улыбку, дама отвечала: «Да, а что?» Те, что поразвязней, задавали ему встречный вопрос: «А вы?»
В этом случае он терялся и начинал дергаться в нервных конвульсиях. Ответив утвердительно на его вопрос, одна из моих спутниц даже спросила его участливо:
А в чем твоя проблема, как тебя, Миша?
Да нет, ничего, это я просто так.
А-а, протянула Лали, так звали русскую даму в широкополой шляпе, усыпанной бумажными цветами.
Вокруг нее крутились две болонки, украшенные бантами и браслетами.
А то поехали и займемся любовью. Или боишься?
А как же Дитин? спросил растерянно Деза.
А что Дитин? Он с удовольствием посмотрит. Не правда ли, моя рыбка? Она так называла всех мужчин, включая участников групповухи, все у нее были рыбками, которые хором имели ее по пятницам на партузе «Клеопатра», что был на Порт дИтали.
Где ты живешь, как тебя, Мишель? И, не дождавшись его ответа, спросила, с трудом сдерживая болонок: Ну, поедешь?
Деза, оторопев от такого напора, вдруг снова спасовал.
Нет, я уверен, вы доминатриса.
Ну что ты мелешь? Доминатриса Ну, допустим, я буду доминировать, сказала она с доброй улыбкой, а ты будешь меня иметь. Ну что ты теряешь, Мишенька?
Нет-нет, я не поеду! в каком-то исступлении завизжал он. Не поеду, ты доминатриса!
Она брезгливо посмотрела на него и процедила сквозь зубы:
Шел бы ты, как тебя, сам знаешь куда. Ну, а ты, моя рыбка, когда мы будем жить вместе?
Я хочу купить для тебя мастерскую. Еще никогда не жила с художником, почему-то глядя на Деза, мурлыкала она. Ты думаешь, он согласится?
Ты грубая провинциальная доминатриса, продолжал пищать Деза.
Лали молча пошла к «Мерседесу» с открытой крышей, за рулем которого сидел ее муж, толстый ливанец, и укатила в сверкающий огнями город.
Меня всегда занимал вопрос, зачем Деза устраивает такие нелепые интервью? Что это грубость или вялотекущая шизофрения? Однажды я плюнул на предрассудки и задал ему этот вопрос.
Мишель, тебе какая разница, что она делает со своим партнером? Зачем ты задаешь такие вопросы практически незнакомым женщинам? Это эпатаж или просто хамство?
И чтобы понять истинный мотив, который тобой двигает, я буду как-нибудь вынужден проделать с тобой один эксперимент. Если ты утверждаешь, что твои вопросы всего лишь тест на интеллектуальную близость, как любишь говорить, «к нам», то, я надеюсь, не обидишься, если я проделаю то же самое, когда ты будешь с женщиной, которой дорожишь. С женщиной, которую любишь, к которой ты привязан. Мне хочется посмотреть, как ты будешь выкручиваться, когда я начну задавать ей подобные вопросы.
Да ради бога, Дитин. Мы с тобой такие сильные животные, что нас не запугаешь.
Ну и хорошо, ответил я. Тогда тебе нечего бояться. Но, клянусь, я это обязательно с тобой проделаю в момент, когда ты забудешь о своем обещании.
Глава 9
Я стоял у подъезда своего московского дома. Нащупав в кармане бычок, подаренный мне когда-то Сонькой, чиркнул спичкой и закурил. Сонька не интересовала меня я был влюблен в Нинку, ее подругу. Нинка была чуть старше меня. Наш детский роман начался в день моего рождения, тогда мне исполнилось семь лет. Это случилось летом, и теперь я вспоминаю свой двор, изнывающий от жары и пыли, и себя мальчика, гоняющего по двору старый и плохо надутый футбольный мяч.
Игра в одиночку всегда вызывала во мне непонятные ощущения ярости, поэтому в своем воображении я представлял себе огромный стадион, трибуны, болельщиков. Я звезда. Возможно даже Жюст Фонтен, знаменитый французский футболист, наблюдает за моей игрой. Мои дриблинг и скорость позволяют обойти любого, я обладаю такой техникой удара, что ни один вратарь не в состоянии угадать направление полета моего мяча. Особенно я любил «сухой лист» резаный удар, когда мяч летит по дуге. Это было вершиной моего мастерства.
На ногах у меня стоптанные ботинки, а вместо гетр обычные детские спущенные чулки. Боковыми линиями импровизированного поля служили палисадники, густо заросшие золотыми шарами. Я бегал как угорелый по пыльному двору, изредка нанося свои любимые резаные удары в сторону воображаемых футбольных ворот. И хотя воротами служила зловонная помойка, я старался не думать о таких мелочах.
Я был полностью поглощен игрой, хотя краем глаза уже заметил болельщиков: Нинку, которая появилась в сопровождении Соньки. Девочки сели на длинную лавочку, на которой обычно отдыхали обитатели двора. Появление Нинки еще больше возбудило мое и без того воспаленное воображение. Я сознательно прибавил скорости и, как казалось, артистизма, пытаясь краем глаза наблюдать за ними. Меня интересовало только одно: смотрит ли Нинка на меня? Но девочки занимались совсем другим, они кусочком мела увлеченно рисовали на ногах чулки.
Пробегая мимо них, я бросал быстрый взгляд на Нинку. Она сидела, подняв колени к подбородку, и мне показалось, что на ней даже не было трусиков. Это наблюдение озадачило меня, и я стал на бегу обдумывать наиболее удобный угол зрения, при котором можно разглядеть ту часть тела, которая меня в данный момент интересовала. Поэтому я решил меньше бегать, а уделять больше времени дриблингу. Я останавливался напротив Нинки и отрабатывал всевозможные финты, пристально вглядываясь в ее поднятые и чуть раздвинутые колени.
На улице появилась бабушка Поля.
Давай, кончай свой футбол, ласково сказала она мне. Пойдем-ка домой, ты должен умыться и переодеться. И не забудь пригласить девочек, добавила она.
Я подошел к Нинке и Соньке, остановился перед ними, засунув руки в карманы и, одной ногой прижав мяч к земле, стал небрежно катать его. Мне казалось, что я выгляжу очень мужественно. Я даже повернул кепку козырьком назад, отметив про себя с сожалением, что не догадался сделать это раньше. Затем сильным ударом я отправил мяч в сторону помойки.
У меня сегодня день рождения, и я вас приглашаю! сказал я, провожая взглядом мяч.
Нинка, не меняя позы, подняла на меня глаза и с кокетством взрослой женщины спросила:
А можно прийти в чулках?
Конечно! сказал я, хотя в глубине души не был уверен в адекватной реакции бабушки Поли.
А губы можно накрасить? спросила Сонька и засмеялась.
Я вас жду! несмело посмотрев на Нинку, бросил я и поплелся за мячом, который одиноко лежал в глубине двора.
В моем детском сознании возникли всевозможные яркие картинки будущего вечера.
Я представил, что танцую с Нинкой, угощаю ее любимыми конфетами «Коровка», и если повезет, то она разрешит мне поцеловать ее в накрашенные губы. Но в тот момент я даже не мог предположить, что Нинка разрешит мне гораздо больше. Она разрешила мне то, о чем я не мог даже и мечтать.
Праздничный стол был накрыт крахмально-белой скатертью. На столе горели свечи. Бабушка Поля в необыкновенном светлом платье из крепдешина. Ей тогда было всего сорок семь. Гладко зачесанные назад волосы, на груди любимая камея с тонко вырезанным профилем красивой женщины. Бабушка Поля надевала ее только в редких торжественных случаях.
Ее образ я запомнил на всю жизнь. Она осталась в моей памяти именно такой, как выглядела в тот вечер.
Окна квартиры распахнуты настежь. Тюлевые занавески от легкого дуновения ветерка вбрасывает в комнату. С улицы слышатся голоса прохожих, гудки троллейбусов и машин. Мы жили на первом этаже, и вся Мещанская, казалось, была участницей моего торжества: родственники, мама все были непривычно нарядными и праздничными. Я не помнил, чтобы когда-нибудь мы так собирались все вместе.