Деньги - Поль-Лу Сулицер 4 стр.

Йоахим берет гитару и своими толстыми пальцами ласково, даже как-то нежно начинает перебирать струны.

 А когда не стало вашей матери?

 Она умерла от рака, когда мне было одиннадцать. Не где-нибудь, а в Париже, на улице Глясьер.

Само название улицы было бы нелепым, не будь оно трагически точным. Снова в памяти всплывают картинки из прошлого. И это последние месяцы той агонии, того адского круга, той безумной и отвратительной сарабанды в исполнении дяди Джанкарло, действующего, я это знаю, по указке Мартина Яла. Он осаждает постель умирающей, призывая врачей сделать все, чтобы продлить ее жизнь (и страдания тоже), не из любви к ней, а лишь для того, чтобы она протянула еще какое-то время и подписала нужные документы. Разумеется, моя лютая ненависть к дяде и Мартину Ялу возникла не в последние дни. Она появилась как-то неосознанно, пустив ростки в те самые весенние дни 1960 года, а потом зрела все последующие годы. Я до боли ненавижу этих господ и порой не могу понять эту ненависть, толкнувшую меня наотрез отказаться от их услуг, обучения, денег и превратившуюся в болезненную одержимость.

 Его отец был очень богат,  роняет Йоахим скрипучим голосом, указывая на меня подбородком.  Father very rich

Йоахим улыбается мне, и в его взгляде сквозит поразительная теплота искренней дружбы. Он кивает головой.

 Very rich. А потом все.

Он начинает петь свое любимое фаду A Micas das Violetas. Ганс и Эрика прижимаются друг к другу, а я рассматриваю созвездие Южный Крест.

Каждый турист, будь то немец или кто-то другой, но чаще всего немец, меняет по прибытии около восьмисот долларов. Я зарабатываю около восьмисот шиллингов, или чуть более ста долларов, на одном туристе. Расчет нехитрый и по-детски простой: через две недели после того, как у меня появилось золотое дно, я смог отказаться от услуг Чандры как партнера, предоставляющего денежные средства, поскольку пускаю в оборот собственные шиллинги, полученные от продажи долларов индийским торговцам. Через двенадцать дней  точно помню дату, ибо она знаменует собой конец третьей недели моего пребывания в Момбасе,  я в состоянии четырежды за день собрать по шесть тысяч шиллингов, необходимых для покупки долларов у четырех туристов, прибывающих одним рейсом. Четыреста двадцать долларов чистой прибыли за два часа работы. Не то чтобы каждый день на меня сыпалась манна небесная, но тот день, по правде говоря, должен быть отмечен белым камнем как этап в ходе проведения моих валютных операций.

Одно несомненно: я зарабатываю себе на жизнь. И даже больше. Двадцать второго декабря, за два дня до Рождества, я покидаю отель Castle с его шумным вентилятором, следами раздавленных комаров на стенах, общим душем с устойчивым запахом мочи в конце коридора и переезжаю в отель White Sands, расположенный неподалеку от резиденции Джомо Кениаты. Передо мной чудесный белый пляж и коралловое великолепие Индийского океана. Почти через месяц после моего приезда в Момбасу я начинаю чувствовать себя как дома. Двадцать третьего декабря приходит письмо. На конверте без орфографических ошибок указана моя фамилия с двумя буквами «л» и заглавной «с», и еще: «Момбаса, Кения». Я никогда не узнаю, каким чудом кенийская почта смогла доставить его  быть может, потому, что в этом городе с населением в двести с небольшим тысяч жителей европейцев, особенно не британцев, не так много.

Открывая конверт, я обращаю внимание на то, что письмо было отправлено из Парижа одиннадцать дней назад, двенадцатого декабря, в четырнадцать пятнадцать с почтового отделения на улице Бетховена в шестнадцатом округе. В конверте только лист бумаги без водяных знаков размером 21 × 27 сантиметров. Текст напечатан на машинке:

Подпись отсутствует.

3

Рождественскую ночь я провел «на конференции» с сомалийкой. У нее шикарная грудь, а изгибу ее бедер и энергии позавидовал бы Ниагарский водопад. Она нежна, улыбчива, полна добрых намерений, но при этом начисто лишена предприимчивости.

Йоахима это возмутило: он хотел, чтобы я отправился вместе с ним на полуночную мессу. С каждым днем португалец удивляет меня все больше: этот бывший наемник, однажды признавшийся, что сжег несколько деревень в разных местах Мозамбика, Анголы и Конго, не думая при этом про женщин и детей в горящих хижинах, этот бывший душегуб был на редкость ревностным католиком, носил четки в нагрудном кармане рубашки и пел Gloria in Excelsis Deo в хоре с катехуменами из племени кикуйю. Любопытства ради, как-то вечером я решил к нему заглянуть, чтобы посмотреть, где он живет, и ужаснулся: на самом краю африканского гетто (в отличие от европейской, арабской или индийской среды обитания) я увидел жалкую хижину из хвороста и глины, крытую пальмовыми ветками. Из мебели  заправленная кровать, стол, деревянная скамейка и металлический ящик с множеством навесных замков и с надписями, закрашенными черной краской, должно быть, еще армейскими. На стене из высушенного ила  шесть гравюр с изображением базилики Фатимской Божьей Матери, фотография с надписью того самого Эйсебио в футбольной форме и еще несколько пожелтевших от времени снимков, сделанных, судя по тротуарной плитке, в Лиссабоне. На них юный Йоахим, лицо которого уже отмечено печатью уродства, запечатлен в обществе женщины в черном платье.

 Почему ты не вернулся в Португалию?

Он не знает, что ответить. Вероятно, на то было много причин, а значит, однозначного ответа на вопрос быть не может: это и положение дезертира, и страх снова встретиться с семьей, и боязнь вернуться домой более бедным, чем был раньше. Сыграла свою роль и глубоко укоренившаяся привязанность к Африке. К Йоахиму я испытываю чувство дружбы, и мне немного его жаль.

Операции с иностранной валютой развиваются успешнее, чем я ожидал. Во время новогодних каникул в страну буквально хлынул поток туристов из Европы. Они прибывают целыми самолетами, и не только регулярными, но и чартерными рейсами. Туристические компании типа Kuoni нанимают все больше и больше самолетов. Двадцать шестого декабря, через тридцать два дня после моего приезда в Кению, я устанавливаю новый рекорд: семь клиентов за один день и шестьсот девяносто долларов прибыли. Двое туристов соблазняются туром фото-сафари с Йоахимом в качестве гида, и португалец настаивает, чтобы я получил от него комиссионные, что приносит мне более девятисот долларов дохода за день.

Помню, как, вернувшись в свой номер в White Sands, я разложил заработанные купюры на кровати и, опьяненный успехом, недоверчиво смотрю на них завороженным взглядом.

Иду к зеркалу в ванной. Да нет, я в порядке! Возвращаюсь к кровати и с ходу ныряю в выложенные ковром купюры. И это прыжок ангела

Время делать деньги. «Make money». И они приходят.

В последующие дни общая обстановка не меняется. Как говорится, ситуация на фондовом рынке находится под влиянием зимних отпусков. Около полудня следующего дня после шести обменных операций на общую сумму в двадцать девять тысяч шиллингов, когда у меня заканчиваются кенийские деньги, я вынужден вновь обратиться к Чандре, который с восторженной готовностью приходит на помощь.

Тридцать первого декабря я делаю себе новогодний подарок: белый костюм, туфли, чемодан и прочие вещи. Эти дополнительные расходы не мешают моему капиталу впервые превысить отметку в десять тысяч долларов, что составляет около пятидесяти тысяч французских франков.

Конечно же, я предполагал, что в последующие дни поток туристов, собирающихся возвращаться в свою Баварию, родные Мекленбург и Вюртемберг, спадет. И все же для меня это был тяжелый удар: вместо десяти, а то и двенадцати клиентов в день я сразу опускаюсь до одного или двух. И то, когда нахожу их. Бывало, по три дня подряд мне не удавалось подцепить ни одного. Подумывая было привлечь к делу Чандру, горевшего желанием работать со мной, я вынужден об этом забыть, по крайней мере на некоторое время. Я просто в ярости и, чтобы как-то успокоить нервы, вызываю на «пленарное заседание» сомалийку. Для большей надежности советую привлечь к встрече ее младшую сестру, «лекторские» способности которой моя знакомая оценивала весьма высоко. Они утверждают, что сестренке около тринадцати лет. Хотел бы верить, но, по мне, она выглядит на все восемнадцать. Однако точно то, что у нее действительно талант к таким «заседаниям».

И вот в тот январский день, когда мы втроем весело резвимся под душем, раздается громкий стук в дверь. Я догадываюсь, что так громко стучать своими большими волосатыми кулачищами может только португалец. Я кричу ему:

 Я сейчас, Йоахим!

У меня под рукой полотенце, которое я обертываю вокруг головы, дабы подразнить стыдливого Йоахима. Иду к двери, строя из себя шута перед застывшими по стойке смирно голыми сомалийками, отворяю ее и оказываюсь нос к носу с незнакомым кенийцем. У него стриженные ежиком седые волосы и спрятанные за стеклами очков морщинистые глаза. Я тут же узнаю, что он комиссар полиции, которому поручено меня арестовать.

Он осматривает меня сверху вниз.

 Вы совсем голый.

 Я принимаю душ.

Сомалийки, крадучись на цыпочках, возвращаются в ванную. Доносившийся оттуда звук воды затихает. Полицейский смотрит в сторону ванной, затем переводит взгляд на меня. Тут я вспомнил его. Йоахим рассказал мне об этом человеке. Я отворачиваюсь и, пытаясь сохранить собственное достоинство, надеваю шорты-бермуды.

 За что?

 Что за что?

 За что арестовываете?

 За нарушение валютного законодательства.

По сути, он должен подождать, пока я оденусь, а уже затем уводить. Вместо этого он бесцеремонно проходит в номер, направляется к ванной и несколькими словами на суахили выгоняет оттуда девиц. Сомалийки, как две черные молнии сотрясая воздух своими грудями и бедрами, что будоражит меня, спешно задают стрекача. Полицейский закрывает за ними дверь, и я начинаю догадываться, чего он от меня хочет. Присаживаюсь на стул. Это тот самый человек, о котором мне рассказывал Йоахим, а точнее, от которого он меня предостерегал. Зовут его, скажем, Вамаи. Он плохо выглядит: маленького роста, тощий на вид, у него пепельный цвет лица и пергаментная кожа, белки его черных, как жемчужины, глаз красные, словно залиты кровью.

 Я часто видел вас, мистер Симбалли. Я часто видел вас в Момбасе.

 Уверен, что я вам понравился.

У него полное отсутствие чувства юмора. Он вообще не смеется. Средний доход кенийца составляет от пятнадцати до двадцати долларов в месяц. Мне кажется, что комиссар полиции должен зарабатывать в восемь или десять раз больше. Хорошо. Я готов договориться за сто долларов. Может, даже за сто пятьдесят.

 Вы попали в плохую историю,  продолжает Вамаи.  Очень плохую.

Йоахим предупреждал меня: Вамаи в сговоре с судьей, они заодно. Лучше заплатить им напрямую, чем полагаться на правосудие. Хорошо, я пойду на триста долларов, по сто пятьдесят каждому. Любезно спрашиваю:

 Что же я должен сделать, чтобы выпутаться из этой истории?

 Могу похлопотать за вас,  отвечает Вамаи.

Для себя я решил начать торги с двадцати пяти долларов: пятьдесят на двоих, оптовая цена. Двадцать пять? А почему не двадцать? В этом случае я смогу поднять ставку в переговорах, которые, как полагаю, будут долгими.

 Разумеется,  продолжает Вамаи,  предстоят расходы.

Я отвечаю ему извиняющейся улыбкой человека, который хотел бы, но не может

 Вы знаете, я очень ограничен в средствах. Даже не знаю, как заплатить за номер

Он понимающе кивает головой.

 Пять тысяч долларов, мистер Симбалли. Вы ежемесячно будете платить такую сумму, и никаких проблем.

В ответ я посылаю его по матери.

И он арестовывает меня.

До последней секунды я думал, что он блефует, просто пытается меня запугать. Я поверил ему, когда в сопровождении двух полицейских он выводит меня в вестибюль White Sands. Здесь, проходя мимо портье, я не могу сдержаться, чтобы не подурачиться:

 Вот только провожу этих джентльменов и тотчас вернусь.

Я еще больше поверил в серьезность его намерений, когда он заталкивает меня на заднее сиденье «лендровера» и, уже в наручниках, я оказываюсь между двумя сбирами. У меня закрадывается сомнение относительно законности его действий после того, как в полицейском участке он помещает меня в вонючую общую камеру, где находится с полдюжины человек, которые говорят исключительно на суахили и которых приводит в некоторое смятение странное появление в их компании белого человека. (Впрочем, меня тоже.)

Я совсем перестаю ему верить, когда меня сажают в странного вида воронок, который уже пару раз попадался мне на глаза на улицах Момбасы. Это обычный грузовик, на платформе которого установлена железная клеть, открывающаяся только сзади. Вдоль платформы к полу приварен стальной брус, к которому крепятся цепи от железных браслетов на ногах и руках моих и моих спутников. В клети нас около двадцати человек, и мы медленно, будто на прогулке, едем по городу. Хотя для жителей Момбасы наблюдать такое зрелище не впервой, но оно всегда привлекает внимание; они привычно наблюдают за медленно проезжающим мимо воронком с заключенными внутри. Но, думается, им впервые приходится видеть в клетке европейца в идиотских белых бермудах с розовыми и голубыми пальмами.

Разумеется, никогда до этого мне не приходилось сидеть на цепи, да еще и в запертой клетке. Мне невыносимо тяжело, хуже некуда. В какое-то мгновение меня охватывает ужас, безумная ярость зверя, попавшего в капкан. Будь Вамаи передо мной, я, наверное, задушил бы его. Меня мутит, хочется кричать во все горло, биться, чтобы освободиться от цепей. К счастью, это длится недолго и мне удается взять себя в руки. «Взгляни на себя, Симбалли, взгляни на себя со стороны. В кого ты превратился?» Мне удается присесть на край деревянной скамьи. И вот моя голова лежит на коленях, зубы впиваются в руку. Вскоре мне легчает. Я поднимаю голову, когда воронок, резко повернув, выезжает на Килиндини-роуд. Мы едем вдоль улицы с маленькими магазинами и лавками, где я знаю каждого владельца. Мимо проплывает вереница блестящих от пота испуганных лиц с обращенными ко мне бессмысленными взглядами, как у провожающих на платформе железнодорожного вокзала во время отбытия поезда. Мы проезжаем мимо отеля Castle, ныряем под бетонные бивни слонов, и тут я вижу молодую женщину: это европейка с каштановыми волосами, стройная, яркая, с красивыми зелеными глазами, выразительным, чуть насмешливым ртом. Наши взгляды встречаются, фиксируются и уже не могут оторваться друг от друга. Непроизвольно, больше из гордости, я выпрямляюсь, поднимаю в знак приветствия закованные в браслеты руки и улыбаюсь. Не будь цепей, я приветствовал бы ее как боксер, победивший в бою. Пока наш грузовик после короткого замедления хода снова набирает скорость, я пригибаюсь, насколько могу, чтобы не потерять ее из виду, долго не спускаю с нее глаз и замечаю, что она тоже наклоняет голову, чтобы лучше меня видеть. И еще я успеваю рассмотреть ее улыбку. Я не знаю, кто она, и никогда не видел ее раньше. И в ее поведении ничто не говорит о том, что она меня знает. Поворот дороги окончательно разлучает нас, и воронок продолжает свой путь к северу.

И вот суд. Я жду тщательного рассмотрения дела. Думаю об адвокате, консуле, вмешательстве моего ублюдочного дяди или в крайнем случае  и это хуже всего  Его Банкирского Величества Мартина Яла. Все-таки это лучше, чем загреметь на двадцать лет за решетку. Как-то так

Трехэтажное здание суда имеет внутренний двор, обнесенный галереей в португальском стиле. Наш воронок въезжает во двор. С оковами на ногах нас выталкивают из грузовика, подгоняя пинками под зад всех, кроме меня  настолько я им симпатичен. Я в самом деле начинаю понимать, что ко мне особое внимание: уже вскоре меня отцепляют от других арестантов и в цепях препровождают в маленькую комнату на втором этаже, где за столом сидит толстый и потный, как расплавленная свеча, индиец.

 Вы нарушили валютное законодательство. Это очень серьезный проступок.

Не успел я произнести: «Послушайте» и «Я требую адвоката», как он вручает моим конвоирам бумагу, которую, по-видимому, подписал до начала нашей с ним интересной беседы. Меня подхватывают под мышки и выволакивают на улицу. Так и не успев ничего понять, я снова оказываюсь в клетке, и вскоре после того, как ее заполняют другие заключенные, воронок начинает катиться по дороге на север.

Мы проезжаем мимо роскошных пляжных отелей, среди которых мой White Sands, мимо резиденции Джомо Кениаты. Проехав около тридцати километров в северном направлении, мы добираемся до тюрьмы. Когда мы с Йоахимом и швейцарской парой совершали тур в Малинди и Ламу, у меня была возможность взглянуть на нее со стороны. Никаких неизгладимых впечатлений она не оставила: в туристическом плане ради нее делать крюк не стоит. Теперь моему взору предстает своеобразный лагерь с капитальными барачными постройками, окруженный бамбуковой оградой с натянутой колючей проволокой. Это одноэтажные строения из бетонных блоков с плоской крышей и стенами, которые забыли оштукатурить и уж тем более покрасить. Распространяя удушливое зловоние, из отверстий в стене через решетки с металлической сеткой вытекает поток нечистот.