Лорен УолкВолчья лощина
Посвящается моей матери
Пролог
На двенадцатом году жизни я выучилась лгать. Детские выдумки не в счёт. Я говорю о настоящей лжи, которая подпитывается настоящими страхами. О словах и поступках, которые выдергивают человека из привычной реальности и грубо вталкивают в реальность новую.
Остатки покоя исчезли из моей жизни осенью тысяча девятьсот сорок третьего. Не только потому, что война и не думала заканчиваться, наоборот, её кровавая воронка втянула ещё несколько государств. Нет, причина была ещё и в новенькой девочке, сердце которой хранило отпечаток тьмы.
Временами я сама себе казалась черенком детской вертушки так громко и навязчиво было хлопанье пёстрых лопастей, так невыносим свист ветра, эти лопасти вращавшего. Но уже тогда я понимала: нельзя, запасшись яблоком и книжкой, спрятаться на сеновале, читать про чужие, выдуманные приключения авось внизу и без меня как-нибудь разберутся. Нельзя переступить двенадцатилетний возрастной рубеж без «багажа». А «багаж» это когда с тобой считаются, по крайней мере, твои родные. Когда они чувствуют: из тебя выйдет толк.
Но это не всё. На двенадцатом году я поняла, что слова и поступки, даже детские, имеют значение, причём порой такое большое, что становятся бременем. Я взвалила на себя это бремя, и я его не сбросила ни в начале, ни в середине пути. Я несла его до конца.
Глава первая
Всё началось со свиньи-копилки подарка тёти Лили на моё пятое Рождество. Что копилки нет, мама заметила сразу:
Аннабель, ты копилку свою спрятала, да? Мама надраивала плинтус в моей спальне, а я убирала в шкаф летнюю одежду. Наверно, мама обнаружила пропажу копилки потому, что спальня моя была, мягко говоря, не перегружена вещами. Кроме самой необходимой мебели там имелись только гребешок и щётка для волос, да ещё книжка на прикроватном столике.
Незачем прятать копилку, продолжала мама. Никто твои вещи не возьмёт.
Непривычно было видеть маму такой на четвереньках, всю сотрясающуюся от усилий. Особенно мне бросились в глаза стёртые подошвы её рабочих башмаков.
Хорошо, подумала я, что маме не видно моего лица. Я как раз складывала платье, в котором ходила в церковь; платье было розовое, как леденец, и я очень надеялась вырасти из него к будущей весне. Так вот, поклясться могу: мои щёки стали того же гадкого цвета.
Потому что в тот день я уронила копилку, вытрясая из неё пенни. Фарфор разбился, монетки разлетелись по всей спальне (по моим подсчётам, накопилось уже почти десять долларов). Черепки я собрала и закопала в огороде, деньги увязала в старый носовой платок и сунула в зимний ботинок, под кровать. Там уже хранился серебряный доллар дедушкин подарок на день рождения. У дедушки была целая коллекция таких монет.
Этот доллар мне и в голову не приходило держать в копилке. Я его и деньгами не считала. Любуясь точёным женским профилем в короне, я воображала, как стану носить дедушкин доллар на груди, будто медаль. И уж конечно, эта новенькая девчонка, что поджидает меня на тропе в Волчьей лощине, доллара не получит. Хватит с неё и пенни, максимум двух так я решила.
Волчьей лощиной назывался живописный овраг, увитый по склонам плющом, с множеством цветов на дне. А ходили мы через Волчью лощину каждый день. Мы это мои братья, девятилетний Генри и семилетний Джеймс, и я. По утрам мы спускались в лощину (школа находилась в низине), а на пути домой поднимались по склону. Там-то, на подъёме, и будет караулить завтра эта Бетти верзила новенькая.
Её из города отослали к бабке с дедом по фамилии Гленгарри. Их ферма была на ближнем к нам берегу Енотовой речки, как раз не доходя нашей фермы. Бетти внушала мне ужас с того дня, когда появилась в школе. То есть уже целых три недели.
Говорили, будто в городе не место таким, как она, «трудновоспитуемым». Кто это, я тайком смотрела в толстенном школьном словаре. Не знаю, для наказания отправили Бетти в сельскую местность или в надежде, что бабка и дед на неё повлияют, но только мы-то, дети, почему должны страдать? Нам-то Бетти за какие провинности досталась?
Бетти появилась в классе без предупреждения и без каких-либо объяснений. Пришла и всё. Нас и так занималось в одной комнате сорок человек гораздо больше, чем могла вместить школа. Некоторые даже сидели по двое за партой, пихались локтями на изрезанной столешнице, втискивали два комплекта учебников и тетрадок в ящик, предназначенный для одного комплекта.
Я делила парту с лучшей подругой, Руфью. С алым ротиком, темноволосая, бледненькая, тихая, всегда в тщательно отутюженных платьицах, Руфь была идеальной соседкой. Нас объединяла любовь к чтению, а чересчур тесный контакт не слишком напрягал мы обе отличались худобой и регулярно мылись, в отличие от некоторых других учеников.
Учительница, миссис Тейлор, увидев в дверях Бетти, сказала:
Доброе утро.
Бетти не ответила, только руки на груди скрестила.
Ребята, познакомьтесь, это Бетти Гленгарри.
Помню, я подумала: вот так имя, словно из баллады!
От нас ждали приветствия, и оно последовало. Бетти всё молчала, только скользила взглядом по нашим лицам.
В классе тесновато, Бетти, но для тебя местечко найдется, продолжала миссис Тейлор. Повесь на крючок пальто и пакетик с завтраком.
Все замерли. Куда миссис Тейлор посадит новенькую? Вдруг худышка Лора, которая стояла у доски, метнулась к своей парте, сгребла учебники и втиснулась на скамью рядом со своей подружкой Эмили.
Бетти заняла место Лоры. К несчастью, бывшая Лорина парта стояла как раз перед нашей. Через пару дней мои ноги испещряли красные точки от карандаша Бетти, а на переменах у меня появилось новое занятие выбирать из волос жеваную бумагу, которой Бетти плевалась. Только одно меня радовало что Бетти пристаёт ко мне, а не к Руфи. Хрупкая, безответная Руфь, уж конечно, не выдержала бы таких нападок. А я как-никак прошла закалку дома с двумя младшими братьями. У Руфи ни сестёр, ни братьев не было. Не может же Бетти лезть ко мне вечно. Скоро ей наскучит так я рассуждала всю первую неделю.
В городской школе, наверно, учительница заметила бы, что Бетти пакостит, а в наших условиях миссис Тейлор только и оставалось, что убеждать себя: происходящее за её спиной пустяки.
Миссис Тейлор была единственной учительницей. Занятия проходили так: соответствующая возрастная группа подвигалась поближе к доске и слушала объяснения миссис Тейлор, а остальные тем временем читали учебники.
Старшие мальчики, случалось, и не читали вовсе, а спали прямо на партах. Проснувшись, когда подходила их очередь, они всем своим видом выражали такую презрительную скуку, что миссис Тейлор укладывалась с новым материалом в считаные минуты. Двоим таким школьникам было почти по шестнадцать. Как и остальные юноши, они вкалывали на родительских фермах и не видели резонов ходить в школу. Разве в школе научат пахать, или жать, или пасти скот? Если же война продлится ещё год-другой, до их призывного возраста, не научат в школе и бить немцев. От армии может спасти ферма, ведь фермеры поставляют солдатам продовольствие; опять же, физический труд закаляет и укрепляет мышцы, а от школы толку не жди.
Однако поздней осенью и зимой ребята спасались в школе от тяжёлой работы, вроде починки изгородей, крыш или повозок. Вопрос, что предпочесть спокойный сон на задней парте с потасовками на перемене или маханье топором под ледяным ветром, для этих ребят не стоял. Они выбирали школу если, конечно, это не шло вразрез с планами их отцов.
Бетти свалилась на наши головы в октябре, в разгар бабьего лета, когда для старших ребят хватало работы дома, когда они почти не появлялись на уроках. Не будь Бетти, в школе царили бы мир и покой, но Бетти была. И был кошмарный ноябрьский день, после которого враньё стало казаться необходимым, а получаться легко.
В свои неполные двенадцать я не умела охарактеризовать Бетти; не объяснила бы, что конкретно выделяет её среди остальных. За первую неделю мы услышали от Бетти не меньше дюжины слов, знать которые нам было совсем не обязательно. Вдобавок Бетти залила свитер Эмили чернилами и рассказала младшим ребятам, откуда берутся младенцы. Сама я только весной узнала об этом от бабушки, и то лишь потому, что на ферме ждали рождения телят. Но бабушка-то всё подала деликатно, с особой интонацией рожавшей женщины, со скромной гордостью за то, что дети появились на свет в спальне, на кровати, которую бабушка по-прежнему делила со своим дорогим супругом. Совсем иначе подошла к делу Бетти. В выражениях она не стеснялась. А хуже всего Бетти велела малышам помалкивать дома, не то она переловит их в лесу и поколотит. Пожалуй, и поубивает.
Малыши, включая моих братьев, поверили, и я поверила тоже. Вот мои угрозы Генри с Джеймсом не воспринимали всерьёз, всякие «я вам руки-ноги поотрываю, шеи посворачиваю» вызывали у них только смех, провоцировали показать язык мне, старшей сестре. Бетти хватило мрачного взгляда и мальчишки притихли. Значит, окажись Генри и Джеймс рядом со мной в Волчьей лощине, когда Бетти внезапно выросла на тропе, толку от них было бы мало.
Помню, я поинтересовалась у дедушки, откуда это название Волчья лощина.
Ямы тут рыли. Чтоб волков ловить, ответил дедушка.
Мы жили ввосьмером. Дом принадлежал нашей семье уже целую сотню лет, и всегда под одной крышей находились три поколения. Может, эта сплочённость и спасла нашу семью в период, когда тиски Великой депрессии раскрошили огромное количество фермерских хозяйств в восточных штатах. Мы не просто выкарабкались наша ферма стала лучшим местом на свете. В разгар Второй мировой войны многие вспомнили о войне Первой и снова бросились разбивать огороды, чтобы прокормиться; а мы всегда только на свой труд да на свою землю и уповали. Ферма давала нам всё необходимое, и в большой степени это была дедушкина заслуга.
О чём бы я ни спросила, дедушка отвечал серьёзно и честно. Словно чувствовал: хоть я страшусь иногда правды, мне только она и нужна. Вот и в случае с Волчьей лощиной дедушка смягчать не стал, даром что мне было только восемь лет.
Помню, он обмяк на стуле в кухне, возле печки: босой, руки на коленях, натруженные кисти между колен. В некоторые месяцы дедушка не казался таким уж стариком глаза, например, у него будто открывались. Но в то утро июньское, кстати, он выглядел побитым жизнью. Лоб у него был такой же синюшно-бледный, как и босые ноги, нос и щеки коричневые, как руки до локтей, до закатанных рукавов. Поглядишь и сразу понятно: дедушка устал, устал ужасно, хотя и посиживает целыми днями в тенёчке, починяет что-нибудь нужное для хозяйства.
А зачем их ловить, дедушка?
Действительно: волка не подоишь, в плуг не запряжёшь, на обед на сваришь.
Затем, что развелось видимо-невидимо.
Дедушка произнёс это, глядя не на меня, а на свои руки, жёсткие, как невыделанная шкура. У оснований больших пальцев были свежие мозоли дедушка недавно помогал папе.
Волки цыплят воровали, да, дедушка?
Цыплята пришли мне на ум, потому что порой я просыпалась под мамины проклятия нахальной лисице, которая пробралась в курятник. Но едва ли мама даже она! посмела бы браниться вслед волку.
Их тоже, кратко ответил дедушка. Выпрямился, потер глаза, будто со сна. Тогда охотники, считай, перевелись. Вот серые и расплодились. Страх потеряли.
Мне представилась яма, кишащая волками.
Дедушка, а что потом? Волков убивали, да?
Дедушка вздохнул:
Пристреливали и уши отрезали. В те времена волчьи уши шли по три доллара за пару.
Уши? опешила я. Потом спросила: А если волчата попадались, их оставляли жить на ферме?
У дедушки была особенность смеяться почти беззвучно. В тот раз я поняла, что ему смешно, по содроганию плеч.
Думаешь, волк с собаками поладит?
Собак у нас хватало. Всегда по двору бегало не меньше шести-семи. Правда, время от времени одна исчезала, но почти сразу появлялась новая, ей на замену.
А если волчонка правильно воспитывать, дедушка? Он же похож на собаку. Вот и вырастет как собака.
Дедушка поддернул подтяжки и стал надевать носки:
Не вырастет он как собака, хоть что с ним делай.
Дедушка справился с носками, обул и зашнуровал ботинки, поднялся и положил мне на темя свою тяжёлую руку.
Волчат тоже пристреливали, Аннабель. Особо не размышляли, если бы да кабы. Не припомню, чтобы ты сильно переживала весной, когда я задавил того змеёныша, щитомордника.
Я не переживала, это так, но змейка, присохшая к дедушкиной подошве, словно глиняная колбаска, врезалась мне в память.
Щитомордники ядовитые, возразила я. Это совсем другое дело.
Дедушка усмехнулся:
Только не для самих змей. И не для Господа Бога, который их сотворил.
Глава вторая
Именно тот раздавленный змеёныш пришёл мне на ум, когда на тропе выросла Бетти. У меня волосы зашевелились от ужаса. Я даже ощутила родство с волками, что погибли где-то совсем рядом. Бетти была в клетчатом платьице, в голубом свитере как раз под цвет глаз и в чёрных кожаных туфлях. Белокурые волосы собраны в хвостик. Общий вид (если не считать выражения лица) самый что ни на есть безобидный.
Я застыла в десяти футах от Бетти и промямлила:
Привет.
В руках я держала учебник истории. Сам почти доисторический в нём даже не значилась Аризона, учебник зато имел изрядный вес. Поэтому-то я и стиснула его покрепче. Думала запустить в Бетти, если она приблизится. Пакетик с завтраком едва ли годился на такое дело, но я всё-таки покачала его за верёвочку, убедилась, что встречаю Бетти не вовсе безоружной.
Что это у тебя за имя такое Аннабель? резким и хрипловатым мальчишеским голосом заговорила Бетти.
Уставилась на меня исподлобья как собака, которая размышляет: кусать или не кусать? Бетти чуть улыбалась, руки её были опущены вдоль тела не агрессивно, а скорее вяло.
Вопрос меня смутил. Прежде я не задумывалась о своём имени.
Ты, видать, из богачек, продолжала Бетти. Аннабелями только богатых девчонок называют.
Я покосилась назад, будто там, на тропе за моей спиной, могла оказаться другая девочка. Из богачек.
Думаешь, мы богатые?
Раньше мне такое и в голову не приходило. Правда, наша семья была из старейших в округе; правда, мы отдали часть своей земли под церковь и школу, и у нас ещё осталось довольно под ферму. Мои предки покоились на семейном кладбище, каждую могилу венчало каменное надгробие, а дом, хоть и со скрипом, вмещал три поколения. У нас был водопровод. Года два назад президент Рузвельт обеспечил электрификацию нашего округа, и нам хватило денег, чтобы провести электричество. У нас был даже телефон висел на стене в гостиной. Мы до сих пор к этому чуду техники не привыкли. Вдобавок дважды в год мы обедали в ресторане «Ланкастер» в Сеукли. Но самое потрясающее папа с мамой недавно установили туалет прямо в доме! Для бабушки и дедушки потому что они уже старенькие, им трудно и, вообще, они этого заслуживают. Но ни о каком богатстве речь не шла.
А у кого окошко лиловое?! выпалила Бетти.
Я сначала не поняла. Потом сообразила: Бетти имеет в виду витраж в парадной двери. Мне самой он был чуть ли не дороже всех домашних вещей. Витраж, а ещё нарядные фронтоны, а ещё шиферная крыша, которая на солнце блестела, как серебряные птичьи крылья. И камины в каждой комнате. И большие, вытянутые вверх окна размером почти как двери.
Про это ваше окошко мне бабуля рассказывала, продолжала Бетти. Такие окошки только в церкви должны быть или в королевском дворце, а не на ферме. Значит, ты богачка и родители твои богачи.
Возразить было нечего. Я молчала. Бетти подхватила с земли палку. Палка была сухая, но всё-таки увесистая это я заметила, потому что у Бетти напряглись мышцы.
Или ты завтра же мне что-нибудь принесёшь, или я тебя поколочу.
Эти слова Бетти произнесла спокойно. Я даже подумала, она шутит, но тут Бетти шагнула ко мне и меня бросило в жар, а сердце подпрыгнуло до самого горла.
Что ты хочешь? спросила я.
Сразу представилось, как я тащу по лесной тропе лиловый витраж.
Что-нибудь ценное. Из твоих запасов.
Запасы у меня были скромные. Свинья-копилка с монетками. Серебряный доллар. Книги. Бобровая муфта давным-давно дедушка сшил её для бабушки, а бабушка отдала мне, потому что муфта совсем облезла. Кружевной воротничок я носила его в церковь. Белые нитяные перчатки: они мне уже малы. И застёжка для кофточки: я выпросила её у тёти Лили, а та, похоже, о ней забыла.
Живо перебрав в голове эти ценности, я решила: ни одну из них Бетти не получит. Но тут Бетти выдала:
Увильнёшь подстерегу твоих братьев. Они за тебя поплатятся.
Генри с Джеймсом не страдали ни робостью, ни слабостью здоровья, но они были младше меня, я несла за них ответственность.