Ефросинья тащила мужа за рукав в другую комнату. Открыв шифоньер, она что-то делала за дверцей, и хотя Андрей точно знал, что она переодевалась, спросил недовольно:
Ну что ты там?
Подожди. Сейчас
Она закрыла шифоньер, отступила назад, чтобы муж мог полюбоваться ею. Она была в зеленом шерстяном костюме. Андрей посмотрел на костюм, подумал, что брату девать деньги некуда, а потом на Ефросинью. Почувствовав, что ему что-то не нравится, она вынула из коробки туфли, сделанные вроде бы под золотые, надела их, прошлась по комнате, словно поплыла:
Ну как?
Андрей махнул рукой.
Куда тебе Туфли ничего. Хорошо, что каблуки опять делают толстыми, а то бы шпильками весь пол и двор исковыряла. А вот костюм не то, хоть он и трикотажный. Тебе нужно такое, чтобы хоронило, а не выпячивало. Все на виду Не идет тебе эта коротуха, и подол как-то наперекосяк.
«Трикотажный» обиженно засопела Ефросинья. Джерсовый, балда! Никогда доброго слова не скажешь Собирайся, в Горловку поедем! Многое он понимает Как был Былрей, так Былрей и останется
Поспав, Степан сидел на крыльце босиком, в брюках и майке, тупо глядел на мать, Андрея и Ефросинью, готовившихся к поездке в Горловку. Андрей то и дело подсаживался к нему, затевал разговор, а Ефросинья, обшивавшая корзины сверху белой материей, зорко следила за тем, чтобы этот братский разговор не превратился в выпивку.
Ни грамма! Слышь, Степан, не соблазняй мужика! Ему ехать В воскресенье выпьете, пейте, сколько влезет. А сегодня ни грамма
Что ты это за кость привез? спросил Андрей.
Не кость, а китовый ус.
Зачем?
Ленке Цыганке подарить.
Ленке Цыганке? спросила Ефросинья. Так она ж замужем давно. В ресторане работает на вокзале. Ты ж, кажется, не гулял с ней
А я из принципа. Обещал когда-то подарить, вот и вспомнил об этом Привез.
Это та Ленка Цыганка, у которой пятнадцать кошек и восемь собак? подала голос мать. Она же нам какая-то дальняя родственница
Мать стала перечислять незнакомые Степану какие-то имена, вспоминать, кто кому и кем доводится, а потом объявила, что Ленка Цыганка троюродная сестра Андрея и Степана. В том-то и дело, думал Степан, что троюродная сестра. Он за месяц перед уходом на флотскую службу познакомился с ней, вроде бы и любовь началась, китовый ус обещал привезти. Переписывались полгода, а потом бац написала Ленка Цыганка, что она приходится ему троюродной сестрой. Степан не поверил, подумал, что наврала зачем-то, а написал матери точно, сестра. Родичей же полгорода, французы, так те на кузинах женятся, но здесь не Франция Одно дело от той неудачной любви и осталось вручить китовый ус. Не имеет никакого значения, что она сестра, обещал, значит, сделал
Правда, обещая, Степан не представлял толком, что это такое. Ему казалось, что ус непременно должен быть круглым, гибким, темным, с одного конца толстым, а с другого тонким, точно как у жука-рогача, только, скажем, в сотни раз больше. А сегодня, когда мать рассматривала его, нюхала и морщилась от запаха китового жира, который попал на ус при разделке туши, то сказала, что эта кость похожа на огромное коровье ребро, но никак в толк не может взять, почему из ребра растет жесткая черная щетина.
Степан посадил Андрея и Ефросинью на поезд и, разозлившись, что ему с братом так и не удалось выпить, зашел в привокзальный ресторан. «Я думал, он, если личный коммунизм построил, так живет что надо, злился он, опрокидывая рюмку за рюмкой. А он брата родного не может встретить как надо, по-человечески. Машину захотел Ну, будет у него машина, будет, а что дальше? У других хоть дети есть, а он зачем клубнику возит? Мало все? Вот и жили-были два брата, один не знал, зачем живет, а другой не догадывался И поедет другой брат жениться на Светлане Ивановне, баста!»
Ночью у него был шторм. Как ни силился, не мог встать с койки, а ему надо было идти на вахту. Ноги почему-то резко вскидывались вверх, опускались плавно. Когда они находились в верхнем положении, к горлу что-то подпирало, словно у него начиналась морская болезнь. Нужно поскорее выйти на свежий воздух, на палубу
Проснувшись, Степан бессмысленно огляделся вокруг. Вместо иллюминаторов просторные окна, в них жарит солнце, и нет никакого кубрика и никакой палубы. «Опять надрался», поморщился он и нетвердыми шагами подошел к умывальнику, нажал снизу головой на сосок и блаженствовал, пока холодная и приятная вода в бачке не кончилась.
Мать наварила ему трех сортов вареников с творогом, с клубникой и с черешней. Догадалась, что он не может на них смотреть, налила стопочку. Выражение лица у нее было такое, как у той старушки с волшебным термосом
И долго ты будешь по морям плавать?
По морям не плавают, а ходят, сказал он, хмурясь.
Бог с ним, плавают или ходят Что же ты так живешь, сынок? Зарабатываешь черт-те сколько, а ничего нет Когда ж ты женишься, пора! Тридцать лет, в твоем возрасте мужчины за ум берутся. Была бы жена, разве она позволила бы такое?
Завтра будет жена.
Как завтра? опешила мать. Что с тобой? Свят, свят, не на Ленке Цыганке задумал жениться?
Нет, не на Ленке.
А на ком же?
Скоро увидите.
А как же ты завтра? Больно быстро
Сказал, завтра, значит, завтра! Уезжаю я сегодня
Куда? затаила дыхание мать.
За кудыкину гору.
Да и правда, что это я, старая, закудыкиваю тебе дорогу.
А на похмелье это не действует. В Сочи, вот куда.
А свадьбу где справлять будешь? Давай здесь сделаем Андрей не будет против, если ты и жить тут будешь Только ох, сынок, жену выбирают один раз. Запомни это Кто же она?
Куда да кто, мать, что ты в самом деле Я взрослый человек, за свои поступки отвечаю. Привезу увидишь. Что я тебе на пальцах буду показывать
Говорить людям или нет? обиделась мать. Может, она не согласна выходить за тебя?
Как хочешь. Очень хочется говори, а не очень молчи
Пообещав матери дать телеграмму, когда будет ехать назад, уже с женой, Степан взял чемодан, китовый ус и ушел на вокзал. Поезд на Сочи был через три часа, и Степан опять оказался в ресторане. Сел на вчерашнее место, под фикус, и стал ждать, когда появится Ленка Цыганка. Сегодня она работала
Здорово, родственник, сказала Ленка, подойдя к нему, и вытащила блокнот. Ты все плаваешь?
Плаваю, кивнул Степан. А помнишь, что я тебе обещал привезти?
Ленка, невероятно за эти годы разбухшая, колыхнула грудью, присела рядом.
Помнишь или нет? допытывался он.
Если забыла, напомни.
Когда вспомнишь, тогда дам, сказал Степан. А сейчас принеси бутылочку коньяку, себе шоколадку, а мне какой-нибудь закуси
Уж не шоколадку ты мне обещал подарить? разочарованно спросила Ленка, поджав губы.
Нет, что ты, успокоил ее Степан.
Ленка ушла на кухню. Он покачал головой: надо же так растолстела, в таком теле нежности хватит и на мужа, и на пятнадцать кошек, и на восемь собак. Куда девалась прежняя Ленка Цыганка стройная, задиристая, за которой все ребята с вокзала бегали? Вот женись на такой, а потом не придумаешь, как к ней и швартоваться
Степан пил и хмелел быстро, наверно, старые дрожжи давали о себе знать. Он заказал еще одну бутылку, но Ленку дразнил, а потом, когда подал ей китовый ус, она сделала круглые глаза, и видно было, как под ними еще больше посинело, под краской, которая называется тени для век.
Что это?!
Китовый ус. Разве забыла?
Разочарованная, она унесла подарок на кухню, а через несколько минут снова появилась в зале, обслуживала других посетителей, не посмотрев даже в его сторону. Но, проходя мимо, бросила:
Если смеяться пришел уходи. Рассчитывайся и уходи.
Ленка, это же настоящий китовый ус
Какой ус?! Надо мной вся кухня смеется, как над дурочкой!
Озадаченный таким поворотом событий, Степан Былря бросил на стол деньги и покинул заведение, столкнувшись в дверях с милиционером. Власть ограничилась строгим взглядом, и это позволило ему добраться благополучно до скверика, где он присел, утомленный, на скамейку. Почувствовав, что продолжает пьянеть все больше, решительно оттолкнулся от скамейки и, заложив руки в карманы, ходил перед ней, доказывая воображаемой Ленке, что это распоследнее дело иметь сердце без памяти, она, память, должна быть у каждого, если он хоть мало-мальски человек.
Должна быть! убежденно повторял он, силясь сообразить, почему эта фраза так пристала к нему.
Потом он с удивлением увидел, что от ресторана идут две реальных, толстых Ленки и каждая держит в руках по китовому усу. Подойдя к мусорному ящику, вернее к двум ящикам, с которых свисали грязные газеты, обе Ленки воткнули туда усы, похлопали ладонь о ладонь, отряхивая с них грязь, исчезли в двух служебных входах
На следующий день на сочинском вокзале Степана ни с того ни с сего встретила его невеста, Светлана Ивановна. И хотя у них была окончательная договоренность, что в этот Степанов приезд они расписываются, она не кинулась ему на шею, а сунула ему какую-то телеграмму и спросила."
Ты не чокнулся?
«Встречай шестнадцатого поезд 51 вагон 7 не корми памятью сердца 15 котов и 8 собак не бросай китовые усы в мусорные ящики целую Степан», прочел он.
Что это значит? спросила строго Светлана Ивановна, как, видимо, спрашивала у своих учеников, и, не давая возможности ему вспомнить, почему получилась такая телеграмма. Объясни, пожалуйста, что это значит?
«Елки зеленые! вспомнил Степан. Я же хотел послать две телеграммы. Одну Светлане Ивановне, а другую Ленке Цыганке, со зла Двоилось у меня так, что ли, или боялся послать четыре телеграммы? Ну да, у меня еще на почте документы спрашивали»
Объясни, пожалуйста, как эту телеграмму понимать? настаивала Светлана Ивановна, держала руки в карманах сарафана и смотрела на него строгими, немигающими глазами. В голосе у нее слышались боцманские нотки, и он подумал, что в его жизни на берегу это нелишне. В душе Степана от этого возникло какое-то восторженное чувство, и шагнул к ней, хотел подбросить ее на руках, но Светлана Ивановна сделала столько же шагов назад, сколько он вперед.
Прямо здесь объяснять или, может, в каком-нибудь другом месте? спросил Степан.
Можно и у меня, ответила она и пошла впереди, независимо стуча каблучками.
Вечером, после того как Степан рассказал все и Светлана Ивановна грустно, но все же рассмеялась, они поехали под Хосту, в ресторан «Кавказский аул». Степан Былря расставался в тот день с холостяцкой жизнью, и ему захотелось, чтобы в конце ее крикнул петух, который жил в этом ресторане. Поэтому он сразу спросил у знакомого официанта Володи, жив ли он и поет ли еще, и, получив утвердительный ответ, стал претендовать на отдельную саклю.
Нэ магу, сказал знакомый официант Володя. Пагади нэмного, «Бэлла» скоро асвабодится. Садысь пока во дворе, попляши на гудекане
Когда на «аул» опустилась глубокая ночь, а над ущельем, где он стоял, взошла яркая, близкая луна, Степан снова был навеселе и стал рассказывать Светлане Ивановне, какая она у него хорошая, и жаловаться ей, что у него в последнее время пустая, легкая и дешевая жизнь пошла. Не болит ни о чем у него душа, потому что голов в ней, как в спортзале, когда там нет людей. Влюбился было когда-то, раз в жизни влюбился, не считая, конечно, второго раза, и то, оказывается, в свою сестру! Ему нужно, чтобы у него душа болела за что-то Ведь он же в море другой человек, по девять месяцев ни грамма не пьет. Да он, если разозлится, все может Они такую жизнь себе построят Не такую, как Андрюха, брата родного по-человечески не мог встретить Если она хочет, он пойдет работать столяром, у него же золотые руки. Он и учиться может пойти, на кого угодно
Странно, однако Светлана Ивановна в ответ на такие признания приглашала утром, перед посещением загса, пойти с нею в школьный сад там будут завтра работать и школьники, и учителя, и родители. Степана подкупала непосредственность, с которой Светлана Ивановна вовлекала его в свою жизнь, трогало доверие и поражало то, что она с такой уверенностью говорила о своем завтрашнем дне, наполненном простыми житейскими заботами. Степану от этого было радостно, он хватал ее руки, целовал исступленно, а она отнимала их, прятала под стол, была спокойной и улыбалась чему-то своему, словно знала всю Степанову жизнь наперед.
После полуночи, в перерыве между танцами, где-то за «саклями» прокричал петух. Публика зашумела, захлопала в ладоши, ударилась снова в пляс под нестройные, но отчаянные звуки оркестра.
Так берешь в мужья? спросил Степан.
Беру, Степ, беру, успокоила его Светлана Ивановна. Еще пожалеешь Три года этого ждала, как же теперь не взять Пожалеешь!
Я? засмеялся он, а потом крикнул: Володя! Прощай, друг, уводит меня эта героическая женщина. Самая героическая из всех героических! Прощай, друг! Оркестр, асса!..
Дурачась и понимая, что дурачится так, быть может, в последний раз, он сплясал на гудекане барыню, заказал оркестру «бабий» марш Мендельсона и покинул под его звуки этот аул, слишком знакомый ему и надоевший беспечным весельем, неинтересный и неестественный, совершенно непохожий на жизнь, которой ему давно уже хотелось.
СМЕРТЬ ТАМАРЫ
Базарные дни в Изюме бывают дважды и трижды в неделю, не считая того, что базар здесь вообще-то каждый день. Нет нужды, видимо, долго объяснять разницу между базарными днями и днями, когда просто бывают базары. Раньше базарными днями были воскресенье и четверг, потом к ним добавилась и суббота. Кроме того, каждому базарному дню предшествовала подторжа так называется скоротечная купля-продажа накануне вечером, где определяется завтрашний курс всевозможного изюмского товара.
В Изюме несколько базаров в городе, на Песках и, конечно, возле железнодорожного вокзала, или, как говорят здесь, на вокзале, на станции или на Гнидовке. Средний изюмский базар, чтобы не сильно преувеличивать, поменьше Сорочинской ярмарки, но куда больше Центрального рынка в Москве. Средним базаром можно считать городской, а гнидовский базар со столичным рынком и сравнивать даже неловко не может тот рынок считаться базаром по многим причинам, разве что можно назвать его подторжей к гнидовскому, да и то с натяжкой. К тому же рынок не имеет в жизни москвичей такой уж большой вес, а для изюмчан базар это все, даже больше чем все.
Если нетрудно, представьте круглую площадь, размером немного поменьше Большой спортивной арены в Лужниках, где шумит и бурлит это торжище. За километр, перебивая запах мазута и горячего металла на железной дороге, пахнет от гнидовского базара клубникой или вишней, смородиной или абрикосами, сливами или яблоками, пахнет в зависимости от сезона. С трех часов утра ревут мотоциклы и мопеды, идут, текут ручейками и широкими потоками со всех сторон к нему люди, тянутся вереницей машины откуда они только не едут: из Донецка и Харькова, Горловки и Константиновки, Славянска и Краматорска. Везут промышленный товар, занимают места на низу базарной площади. Брезент на землю, вокруг него забиваются в песчаную землю колья, привязываются веревки и получаются своеобразные торговые ринги. Начинается торг одеждой и обувью, галантереей и бакалеей, селедкой и консервами, колбасой, хозяйственными и скобяными товарами
Было время, когда на гнидовском базаре можно было купить буквально все: от воза сена и коровы до канарейки, от свежей рыбы до трофейного мотоцикла BMW или союзнического производства «Харлея», от велосипеда, зеркала, игрушки до кротких лебедей, писанных ярчайшими красками на оборотной стороне обоев. Здесь можно было купить все, что может прийти в голову при самой необузданной фантазии, кроме, конечно, паровоза, подводной лодки, самолета, острова в Тихом океане или чего-либо в этом роде. Здесь ручные галки и морские свинки вытаскивали из ящика билетики, в которых было написано, что ждет впереди недавнего владельца трешника, проворные и неотвязные цыганки, обвешанные грязными детьми, требовали позолотить ручку, и за один базарный день пропадало неизвестно куда, неизвестно сколько узелков с кровными.
Сейчас базар не тот. Ассортимент и экзотические нравы барахолки регулируются местными властями. Базар стал большей частью фруктовым, овощным, медовым, молочным, меньше мясным, но если уж кому-нибудь очень захочется, то он может купить на нем по-прежнему все, вплоть до металлических крышек для консервирования. Стойко держится и широко распространенная мера ведро, или цибарка. «Руб цибарка» это в отношении вишен, абрикосов, яблок, слив и картошки бывает справедливо и ныне.