Срединная Англия - Джонатан Коу

Джонатан КоуСрединная Англия

Веселая Англия

1

Апрель 2010-го

Похороны завершились. Поминки начали выдыхаться. Бенджамин решил, что пора уходить.

 Пап?  проговорил он.  Поеду-ка я.

 Хорошо,  отозвался Колин.  Я с тобой.

Они направились к двери и ухитрились сбежать безо всяких прощаний. На деревенской улице было безлюдно, тихо на позднем солнце.

 Нельзя вот так уходить,  сказал Бенджамин, обернувшись и с сомнением глянув на паб.

 Почему? Я поговорил со всеми, с кем хотел. Давай, веди к машине.

Бенджамин позволил отцу взять себя за предплечье. Так отец крепче держался на ногах. С невыразимой медлительностью они зашаркали по улице к стоянке при пабе.

 Не хочу домой,  сказал Колин.  Не могу все это без нее. Вези меня к себе.

 Конечно,  проговорил Бенджамин, хотя сердце у него ёкнуло. Грёза, какую он себе обещал,  одиночество, созерцание, стакан холодного сидра за старым кованым столом, бормотание реки, бурлившей своим вечным путем,  исчезла, вихрем умчала в вечернее небо. Да и пусть. Сегодня у него долг перед отцом.  На ночь останешься?

 Да, останусь,  ответил Колин, но спасибо не сказал. Последнее время благодарил он редко.

* * *

Машин было много, и к Бенджамину домой они добирались почти полтора часа. Ехали через самую сердцевину Средней Англии, более-менее вдоль реки Северн, мимо городков Бриджнорт, Эвли, Куотт, Мач-Уэнлок и Крессидж, спокойная незапоминающаяся поездка, где знаки препинания  лишь автозаправки, пабы и садоводческие магазины, а коричневые указатели на достопримечательности манят скучающих путников к более удаленным искушениям  к заповедникам дикой природы, домам Национального треста и дендрариям. Въезд в любой населенный пункт отмечался не только табличкой с названием, но и мерцающим напоминанием скорости, с которой Бенджамин ехал, и советом ее сбавить.

 Кошмар какой-то  эти ловушки для лихачей, согласен?  сказал Колин.  Мерзавцам только дай снять с тебя денег, на каждом шагу.

 По-моему, эти штуки все же предотвращают аварии,  сказал Бенджамин.

Отец скептически хмыкнул.

Бенджамин включил приемник, настроенный, как обычно, на Радио Три. Повезло: медленная часть фортепианного трио Форе. Меланхолический, непритязательный силуэт мелодии не только показался уместным аккомпанементом воспоминаниям о матери, какими полнились сегодня его мысли (и, предположительно, мысли Колина), но и словно бы повторял в звуке мягкие изгибы дороги и даже приглушенную зелень пейзажа, в котором музыка вела их. То, что она была узнаваемо французской, не имело значения: ощущалась общность, единый дух. Бенджамину в такой музыке было совершенно как дома.

 Уверни этот тарарам, а?  сказал Колин.  Новости, что ли, нельзя послушать?

Бенджамин дождался, пока доиграют последние тридцать или сорок секунд той части, после чего переключился на Радио Четыре. Шла программа После полудня, и Бенджамин с отцом мгновенно погрузились в привычный мир гладиаторских боев интервьюера и политика. Через неделю всеобщие выборы. Колин будет голосовать за консерваторов, как на всех британских выборах с 1950 года, а Бенджамин, как обычно, не мог определиться  помимо того, что решил не голосовать вообще. Что бы ни услышали они по радио в ближайшие семь дней  разницы никакой. Сегодняшняя главная новость, судя по всему, сводилась к тому, что премьер-министра Гордона Брауна, борющегося за переизбрание, поймали на том, что он ляпнул о какой-то потенциальной стороннице как о скажем так, фанатичке, и пресса выжимала из этого все возможное.

 Премьер-министр показал свой звериный оскал,  злорадно говорил парламентарий-консерватор.  Любой человек, выражающий закономерное беспокойство,  попросту фанатик, по его мнению. Вот почему у нас в этой стране не может быть серьезной дискуссии об иммиграции.

 Но разве господин Кэмерон, ваш собственный лидер, не в той же мере обеспокоен

Не извиняясь, Бенджамин выключил радио. Некоторое время они ехали молча.

 Политиков она не выносила на дух,  проговорил Колин, выводя подземную нить неких размышлений на поверхность, и не было нужды пояснять, кто эта она. Говорил он негромко, в голосе лишь сожаление и подавленные чувства.  Считала, что все они одинаковая дрянь. Все на руку нечисты до единого. Мухлюют со своими расходами, не показывают барышей, прячут по полудюжине делишек на стороне

Бенджамин кивал, а сам вспоминал, что как раз Колин, а не его покойная жена места себе не находил из-за продажности политиков. На такую тему, одну из немногих, этот обычно немногословный человек делался общительным; может, пусть бы и сейчас было так  лишь бы не расстраивался от мыслей болезненнее. Но этому Бенджамин противился. Сегодня они прощались с его матерью, и он не желал осквернять это святое таинство очередной отцовой тирадой.

 Мне всегда нравилось в маме, впрочем,  сказал Бенджамин, чтобы увести разговор в сторону,  что она никогда не говорила об этом озлобленно. В смысле, даже если что-то осуждала, она не сердилась, а, что ли огорчалась.

 Да, нежная она была душа,  согласился Колин.  Одна из лучших.  Большего не произнес, но через несколько секунд достал из кармана брюк на вид грязный носовой платок и вытер им глаза, медленно, тщательно.

 Непривычно тебе будет,  сказал Бенджамин,  одному. Но, знаю, ты справишься. Уверен в этом.

Колин уставился в пустоту.

 Пятьдесят пять лет мы были вместе

 Понимаю, пап. Тяжко. Но Лоис будет рядом, часто. И я тоже недалеко. Не очень далеко.

Ехали дальше.

* * *

Бенджамин жил на перестроенной мельнице у реки Северн, на задворках деревни к северо-востоку от Шрусбери. Подъехать к дому можно было по однорядной дороге, затененной деревьями, живые изгороди густо разрослись по обеим сторонам. Бенджамин перебрался в это до нелепого удаленное и уединенное место в начале года, приобретение дома удалось благодаря продаже трехкомнатной квартиры в Белсайз-Парке, остались средства и на то, чтобы поддерживать скромный образ жизни еще несколько лет. Для холостяка дом слишком велик, но когда Бенджамин его покупал, одинок он не был. В доме имелось четыре спальни, две гостиные, столовая, просторная открытая кухня, оборудованная плитой Ага, и кабинет, где обширные окна со свинцовыми переплетами смотрели на реку. Пока Бенджамин был здесь чрезвычайно счастлив и тем самым развеивал прежние подозрения друзей и родни, что это его решение  ужасная ошибка.

В доме было полно коварных углов и крутых узких лестниц. Совершенно неподходящее место для его восьмидесятидвухлетнего отца. Тем не менее Бенджамин с некоторым трудом сумел вывести его из машины, вверх по лестнице в гостиную, еще выше  пусть и короче, но с хитрым поворотом вправо  на кухню, через заднюю дверь, а затем вниз по металлической лесенке на террасу. Нашел отцу подушку, налил из банки светлого пива и уже собрался усесться и завести какую-нибудь натужную беседу у воды, как услыхал, что к парадной двери подкатил автомобиль.

 Кого черт принес?

Колин, ничего не услышав, глянул на сына растерянно.

Бенджамин вскочил и поспешил в гостиную. Открыл окно, выглянул во дворик и увидел перед дверью в дом Лоис и ее дочку Софи  того и гляди постучат.

 Вы что тут делаете?  спросил он.

 Мы тебе уже час названиваем,  сказала сестра.  Ты зачем свой чертов телефон выключил?

 Я его выключил, потому что не хотел, чтобы он зазвонил посреди похорон,  ответил Бенджамин.

 Мы все за тебя изволновались.

 Ну и зря. Я в порядке.

 Чего ты вот так сбежал?

 Захотелось уже убраться.

 Где отец?

 Здесь, со мной.

 Сказал бы нам, что ли.

 Не подумал.

 Попрощался хоть с кем-то?

 Нет.

 Даже с Дугом?

 Нет.

 Он аж из Лондона приехал.

 Напишу ему СМС.

Лоис вздохнула. Брат иногда бесил ее.

 Ну так что, ты нас впусти и чаю налей, по крайней мере.

 Ладно.

Он провел их через дом на террасу к Колину, а сам остался на кухне заварить чай и налить Софи белого вина. Вынес напитки на подносе, ступая по лестнице осторожно, и заморгал, когда вечернее солнце ударило в глаза.

 Приятно тут, Бен,  сказала Лоис.

 Небось отлично для твоего писательства,  сказала Софи.  Я бы тут часами сидела, слушала реку и работала.

 Я тебе говорил,  сказал Бенджамин,  можешь приезжать когда вздумается. Доделаешь свою диссертацию  оглянуться не успеешь.

Софи улыбнулась.

 Уже. Закончила на прошлой неделе.

 Ух ты. Поздравляю.

 Она так и не поняла, что ты в этом месте нашел,  проговорил Колин.  И я не понимаю до сих пор. Дыра.

Бенджамин впитал это замечание и не счел его достойным ответа  даже если бы ему удалось такой ответ измыслить.

 Ну что ж,  сказал он и наконец уселся с усталым тихим вздохом удовлетворения. Только собрался отхлебнуть чаю, как услышал, что к дому опять подъехала машина.  Да что ж за черт

Он вновь глянул в окно гостиной вниз, на двор, и на сей раз увидел там машину Дуга; сам же Дуг доставал ноутбук в чехле с заднего сиденья, выставив зад в открытую дверцу. Затем выпрямился, и Бенджамин обнаружил, что из такого положения открывается вид на то, чего он прежде не замечал,  Дугову плешь. У Дуга на макушке ширилась откровенная лысина. От этого у Бенджамина случился приступ злорадного, сопернического удовлетворения. Тут Дуг увидел его и закричал:

 Почему у тебя мобильник выключен?

Не ответив, Бенджамин спустился открыть входную дверь.

 Привет,  сказал он.  Лоис и Софи только что приехали.

 Ты чего уехал, не попрощавшись?

 Как в завязке Хоббита. Нежданные гости.

Дуг легонько отпихнул его.

 Ладно, Бильбо,  сказал он.  Ты меня впустить собираешься?

Взбежал по лестнице, бросив Бенджамина изумляться, и двинулся прямиком в кухню. В этом доме Дуг был всего раз, но, казалось, запомнил, что тут где. Когда Бенджамин его нагнал, Дуг уже достал из чехла ноутбук, устроился за кухонным столом и жал на клавиши.

 Какой у тебя пароль от вай-фая?  спросил он.

 Не знаю. Надо глянуть на роутере.

 Давай тогда побыстрее, а?  Бенджамин удалился в гостиную с этой задачей, Дуг крикнул ему в спину:  Тост удался, кстати.

 Спасибо.

 Ну, не тост, а надгробная речь  или как оно там называется. Много у кого на глаза слезы навернулись, да.

 Ну, в этом и был смысл, наверное.

 Даже Пола, кажется, тронуло.

Бенджамин переписывал пароль, но при упоминании имени брата замер. Через мгновение медленно вернулся в кухню и положил клочок бумаги рядом с ноутбуком Дуга.

 Хватило же ему наглости заявиться сегодня.

 Похороны его матери, Бен. У него есть право присутствовать.

Бенджамин промолчал, взял полотенце и принялся протирать чашки.

 Ты с ним поговорил?  спросил Дуг.

 Я не разговариваю с ним уже шесть лет. С чего сейчас начинать?

 Ну, он все равно уже улетел. Обратно в Токио. Рейс из Хитроу в

Бенджамин развернулся кругом. Лицо у него порозовело.

 Дуг, мне насрать. Не хочу о нем слышать, ладно?

 Хорошо. Как скажешь.  Пристыженный Дуг вернулся к клавиатуре.

 Кстати, спасибо, что сегодня приехал,  проговорил Бенджамин в попытке примирения.  Я ценю, правда. Отца это очень тронуло.

 Паршивый ты день для этого выбрал,  пробурчал Дуг, не отрывая взгляда от экрана.  Месяц я таскался за Гордоном и его разъездной кампанией. Что произошло в это время? Бля, да всё. Сегодня пошел черт по бочкам, а меня там даже близко нет. Застрял в крематории где-то в Реддиче  Пальцы цокали, он, казалось, не сознавал резкости собственных слов.  А теперь подавай им тысячу слов к семи вечера, а известно мне лишь то, что я слышал в машине по радио.

Бенджамин бестолково поболтался миг-другой за плечом у Дуга, а затем сказал:

 Ладно, ты тут занимайся.

Ответа не последовало, и Бенджамин направился прочь, но не успел дойти до террасы, как Дуг сказал, не отвлекаясь от своего дела:

 Ничего, если я на ночь останусь?

Оторопев от вопроса, Бенджамин помедлил, а затем кивнул.

 Само собой.

* * *

Никто из гостей, сидевших на террасе в тот вечер, и не узнал бы, поскольку Бенджамин нипочем бы не поделился с ними правдой, но он приобрел этот дом, чтобы воплотить некую фантазию. Много лет назад, в мае 1979-го, в канун, как и сейчас, судьбоносных всеобщих выборов в Британии, Бенджамин сидел в пабе под названием Виноградная лоза на Пэрэдайз-плейс в Бирмингеме и грезил о будущем. Воображал, что Сисили Бойд, девушка, в которую он влюблен, останется его возлюбленной и десятилетия спустя, и когда они поженятся и подберутся к своим шестидесяти, а дети покинут отчий дом, они вдвоем поселятся на перестроенной мельнице в Шропшире, где Бенджамин будет сочинять музыку, а Сисили  писать стихи, вечерами же они станут устраивать великолепные обеды для всех друзей. Такие ужины будем закатывать, что люди их на всю жизнь запомнят, говорил он себе. Такие вечера переживут люди в нашем доме, что этими воспоминаниями станут дорожить. Конечно, все сложилось не совсем так. С того дня он не видел Сисили много лет. Но наконец они вновь нашли друг друга и вместе прожили в Лондоне несколько лет, оказавшихся ну, несчастными, если честно, потому что Сисили очень хворала и жить с ней было мучительно, и тут, в отчаянной попытке осуществить ту грёзу, в болезненном усилии оживить прошлое воплощением былого видения будущего, Бенджамин предложил продать их квартиру, на часть вырученных денег купить этот дом, а на оставшиеся отправить Сисили на полгода в Западную Австралию, где, по слухам, жил врач, разработавший дорогое, но чудодейственное средство от рассеянного склероза. И вот через три месяца, когда дом уже был куплен и Бенджамин начал его обустраивать и ремонтировать, Сисили прислала из Австралии электронное письмо с новостями  хорошей и плохой: хорошая состояла в том, что ее состояние и впрямь улучшилось необычайно, а плохая  что она влюбилась в того врача и в Англию не вернется. Бенджамин же, к своему великому изумлению, налил себе здоровенный стакан виски, выпил, хохотал минут двадцать как псих-самоубийца, после чего продолжил красить защитную рейку вдоль стены и с тех пор о Сисили не очень-то и думал. Вот так и получилось, что он теперь жил в громадном перестроенном здании мельницы в Шропшире сам по себе, в свои пятьдесят, и сознавал, к своему молчаливому изумлению, что никогда прежде не был так счастлив.

Тому, что Лоис и Софи были в тот вечер рядом, Бенджамин порадовался, пусть сестра и бросилась искать его из злости. Он понимал, что отцовы капризы  всего лишь маска для его меланхолии, и в меланхолию отец станет погружаться с каждым часом все глубже. Бенджамин мог полагаться на Лоис и Софи в том, что благодаря им удастся держать равновесие  равновесие между горем от ухода Шейлы (всего через полтора месяца после диагностирования рака печени) и попытками повспоминать из жизни семьи что-нибудь повеселее: истории редких, но незабываемых званых обедов, в 1970-е устраивавшихся с бухты-барахты, с едой, напитками и нарядами, какие сейчас в голове не укладывались; неудачный отпуск в Северном Уэльсе  тоскливое блеяние овец в полях и дождь, барабанивший без передышки по крыше трейлера; более авантюрный отпуск в 1980-е  поездка Колина и Шейлы в Данию, в гости к старым друзьям, вместе с младенцем Софи, обожаемой единственной внучкой. Софи говорила о бабушкиной доброте, о том, как бабушка всегда помнила, что́ ты больше всего любишь из ее стряпни, всегда тобой интересовалась, помнила, как зовут твоих друзей, и задавала правильные вопросы о них,  и такой она была вплоть до самого конца, но тут у Колина опять сделался потерянный и несчастный вид, а потому Бенджамин хлопнул в ладоши и сказал: