С той первой встречи с монастырями Эфиопии древнехристианское православное искусство сопутствует мне. Я долго не осознавала, что оно так повлияло на формирование моей художественной концепции мотивов и цветов, больше, чем работа любого из величайших мастеров иконописи, которыми восхищается мир. Только позднее, когда я изучила эту специфическую область искусства и особенно когда завершила большие работы, которые принесли мне признание и славу, я поняла, в чем исток красоты, привлекавшей критиков и посетителей моих выставок.
Отец сумел получить у монахов разрешение на фотосъемку в монастыре, что обычно запрещено. Хотя он никогда не занимался никаким искусством, у него был замечательный дарвидеть. Умение выбрать ракурс съемки, момент, когда освещение подчеркивает суть снимаемого предмета, усиливало суггестивное воздействие его снимков. Эти кадры были напоены мистической атмосферой, и много лет спустя после отъезда из Эфиопии я такого не встречала даже у известных мастеров фотографии. К сожалению, женщинам не разрешалось входить во многие монастыри, знаменитые раннехристианским искусством; мы с матерью только слушали описания фресок и икон и смотрели снимки, которые делал отец.
Меня восхищали высокие стелы из камня и дерева, которые мы видели по дороге. Некоторые высотой до двадцати двух метров. Как их строили без подъемных кранов, мне непонятно и сегодня.
До деталей запомнилась поездка в южный Аксум. Там, на вершине горы, в двух тысячах метров над долинойцерковь Абуна Ямата. Добраться до нее могут только опытные альпинисты. Наша семья решила совершить восхождениефрески стоили того, чтоб на них посмотреть. После нескольких часов подъема и опасного перехода через узкий, шаткий деревянный мостик, сплетенный из ветвей, мы увидели в скале вход в монастырь. Шероховатые стены расписаны фресками святых, держащих Священное Писание. Там я ощутила дух истинного христианства, единство разума и всесильного утешения, торжествующего над иллюзией ценности земной жизни. Там я училась истории божественной симфонии, ради которой стоило рисковать жизнью. Говорят, и по сей день ни один паломник не упал в ущелье.
Подобное ощущение я пережила потом в наших скромных женских монастырях. Жаль, я была тогда слишком молодане понимала, в чем их красота и в чем различие между тем, как строили церкви прежде и строят теперь.
Отец получил разрешениемы будем приняты. Посетители могут добраться сюда самолетом, железной дорогой и в автомобиле, так что монастырь весьма посещаем. Моя семья решила, что и мы поедем. У нас была отличная палатка, и перемены погоды, которые в это время года нередки, нас не страшили. Изумило нас нечто другое: церковный праздник сопровождался звуками двусторонних кабаро и других барабанов, плясками, пиршеством с горячительными напитками и весьма популярной кока-колой, привезенной из ближайшего города, где был завод. Первый день был постный, а на другой все ели мясо, которое готовили монахи.
На этот праздник в город Кулуби в провинции Хараре собрались 2829 декабря и эфиопские граждане, в основном из Аддис-Абебы, и иностранцы.
Крупнейший праздник привлек и мусульман: они тоже верили в архангела Гавриила и молились вместе с православными, которым принадлежал монастырь. Были здесь и многочисленные туристы со всех концов света.
Празднику всего около ста лет, он связан с победой Менелика в знаменитой битве под Адуа и освобождением этой части Эфиопии от итальянцев. Вот чем объяснялось то, что многие здесь говорили по-итальянски, некогда это были оккупированные области.
Перед битвой полководец зашел в маленькую церковь Святого Гавриила в Кулуби и дал обет, если победит, выстроить в честь святого великолепный монастырь на территории, где преобладали мусульмане. Со временем в Кулуби вновь селятся христиане, что прежде были изгнаны, а кое-кто из мусульман переходит в православие. Все это напомнило мне о сербском святом Василии Острожском, поклониться которому приходят и верующие других конфессий. О том, что святые не делят верующих на конфессии, свидетельствует и биография святой Параскевы Пятницы, родившейся в Эпивате в XI веке. Султан Сулейман II перенес ее мощи из Белграда в свой дворец в Константинополе, и там она творила чудеса, потому и мусульмане часто искали ее покровительствадо тех пор, пока мощи не были возвращены в Сербию.
В течение двухдневного прославления святого Гавриила и мусульмане, и христиане молятся в одном монастыре. Христиане входят в церковь, а мусульмане, по своему желанию, молятся у церковных стен.
Крестный ход был богат и впечатляющво главе с патриархом Эфиопии, с большими древними золотыми крестами. Священники в живописных облачениях, с синими зонтами над головой. У некоторых белые тюрбаны. Многие священники и монахи прибыли из других монастырей и церквей. Пестрели специальные накидкишамасыи тоги из парчи, встречались и местные ткани ярко-красного цвета. Монахини были одеты скромнеев белые или темные тоги. Здесь же были политики, правители не только из Эфиопии, но и из других африканских стран.
К началу литургии многолюдный праздничный крестный ход с пением псалмов и старинными золотыми крестами вошел в огромную церковь. Храм мог принять более полутора тысяч человек, для остальных, рассеянных в палатках на километры, службу транслировали по радио. В конце литургии священники с большими вывернутыми шелковыми и парчовыми зонтами, синими и цветастыми, собирали пожертвования на ремонт монастырской дороги и старой церкви.
Помнится, шел дождь, но никому это не мешало. Мокрые хлопчатобумажные шамасытак назывались и плащи, которые носил простой народ, не только духовенство, сохли у огня.
Скоро повсюду была грязь, но и это никому не мешало. На пол в церкви настелили солому, только на эти два дня. Множество детей было окрещено в ближней старой церкви, за женщин, которые не могли иметь детей, читались особые молитвы. Как и при всех монастырях, здесь неподалеку находилось большое кладбище, где хоронили и монахов, и мирян. При жизни разделенныев смерти нераздельны.
Публика была пестра, как ее одежда. Дамы в красивых нарядах, бедные верующие, нищие, девочки в коротких юбках, миссионеры из разных стран мира. Звучало множество языков. Наконец из-за туч сверкнуло солнце, стало сильно припекать, и грязь быстро высохла.
Две ночи пылали костры возле исторического города, окруженного древними стенами. Повсюду жгли поленья из акации, чтоб отпугнуть многочисленных гиен, которые пытались приблизиться к людям, уснувшим в палатках. Далеко в холодной ночи разносился их зловещий вой, он снился мне еще долго, вплоть до недавнего времени.
Наутро занялся красивый жаркий день. Солнце палило нещадно. Ветви деревьев и земля перед древними стенами неодолимо напоминали зимний пейзаж. Раскаленный шар всё облекал в призрачную белизнуи здания, и людей, и животных. Гиены уже обгладывали мясо с разбросанных костей, которые священники-повара заранее вынесли в поле, подальше от сутолоки людского муравейника. Ранним утром обглоданные кости, выбеленные тропическим солнцем, сильно действовали на воображение. Эта сцена годами не уходила у меня из памяти.
Не помню, чтоб я ощутила на том празднике дух благочестия, который с детства ношу в себе и ощущаю в монастырях. Мне не хватало тихой церковной музыки, песнопений. Зрелище напоминало карнавал, гулянье, экскурсию; мои родители встретили знакомых американцев из отеля в Аддис-Абебе. Может быть, я была слишком мала, чтобы все это понять?
Едва ли не лучшие сакральные работы мы видели в монастырях и новых, современных церквах города Гоям и близ озера Тана. Один мотив меня очаровал и впоследствии повлиял на мои работы. На высоких вратах монастыря Святая Святых было множество ангельских лиц с незабываемыми огромными глазами. У каждого свое выражение и свой взгляд.
Годы спустя, когда судьба привела меня в отдаленный женский монастырь в Эфиопии, я выполнила подобный образ в мозаике. Это было в монастыре игуменьи Иеремии, где мне помогали дети. Меня удивило, что они привнесли в ангельские лица печаль и слёзы.
Отчего плачут ангелы? спросила я.
Одна из девочек печально ответила:
Оттого, что убьют младенца-Христа. И мать-Богородица печальна, она раньше всех узнала, что ее сын будет убит.
Все это я пережила и видела еще очень молодой, а описываю, чтоб вы поняли, почему мне близки та уединенная тихая обитель в Эфиопии и этот монастырь. Столько святости в скромности, в том, как здесь молятся, в колокольном звоне и пении
Здесь не было ни карнавального прославления святых, ни громкой музыки с преобладанием барабанного боя, ни пиршеств. Не было импозантного крестного хода с драгоценными старыми золотыми крестами и огромными символическими синими зонтами из парчи, которые закрывали головы священников. Здесь небозащитник всех, здесь все живое и неживое укрыто под синим зонтом любви. Величайшим и пресветлым.
4Гармония
И в этой тишине, среди природы, не тронутой цивилизацией и техникой, вдали от рева моторов, трое слепых детей «сочиняли» божественные песнопения, не получив ни единого урока музыкальной грамоты, а игуменья Иеремия записывала ноты, чтобы выучиться их песням, а потом учить других.
Это были счастливые дети. Хотя и незрячие. Бог наделил их даром пения. Мелодии мощно, энергично рвались из глубины их душ. Слепые глаза неустанно плакали, видя несчастья, болезни и голод, которыми дети были окружены ежедневно.
Босоногие, с тонкими ручками, кожей, полопавшейся от солнца и инфекций, с глазами, ослепшими от проказы, с пересохшими и голодными ртамиони пели Христу.
Иногда они ходили на реку с кем-нибудь из друзей, у кого не было проблем со зрением, удили рыбу, сидя в каноэ, которые сами делали из папируса, или перевозили редких путников. Тишину прерывал равномерный тихий плеск нгашидлинного шеста, служившего им веслом. В согласии с их пением отзывались колокольчики в виде маленьких птиц или ангелов, которые их украшали. Было совсем незаметно, что дети незрячи.
Я любила эти мирные прогулки в каноэ, когда из воды выскакивали рыбы, а в небе было полно чудесных разноцветных птиц. Птиц пестрых, как местные домотканые ковры и одежда или самодельные украшения на шею и на руки, как серьги, которые носили и дети, или тонкой работы перстни. Все это передавалось из поколения в поколение, как коптское православие.
Катаясь с ними на утренней заре или в сумерках, я тоже напевала. Это вытесняло душевную боль. Освободившись хоть ненадолго от бремени, которое вовсе не должно было быть моим, я работала больше, чем когда-либо. Дети любили смотреть, как рождаются фрески, иконы, мозаики, и в конце концов по просьбе жителей мы открыли школумне хотелось оставить здесь частицу себя, передать им технику создания православного образа.
Лучше всего помню улыбки слепых детейэти дети всегда улыбались. Все ли слепые люди выглядят такими счастливыми и спокойными? Не припомню, чтоб у меня был случай в этом убедиться.
Пение, связующее с Богом, которого они чувствовали так глубоко, было их ниточкой счастья, ничего другого они не требовали. Скромность питала их величайший и благодатный дарне зрение, а свет в улыбке и голосе, гармонию души, которой жаждала и я.
Я думала: они счастливей, чем я, зрячая. Я хотела, чтоб они научили меня, как достигнуть счастья. В них не было ни ропота, ни жалоб, ни зависти к тем, кто видит. Наблюдая их почти ежедневно, я ощущала стыд и потребность через молитву и духовное пение вернуть себе утраченное эмоциональное равновесие и веру в то, что я тоже чего-то стою.
В тех краях не редкость малярия, народ выжил благодаря православиюсильной вере, глубоко вошедшей в его жизнь.
Пребывание там было слишком кратким, чтобы перемены в моей жизни оказались заметны. Однако я верю: что-то во мне изменилось. Возможно, сам взгляд на то, что такое подлинные ценности, удовлетворенность и счастье. Я сильней ощущаю присутствие Вседержителя, его творческий дух, любовь и могущество в этих отдаленных краях, среди почти дикой природы, в звонах монастырей и шелесте ветров по ущелью.
5Сад, который еще не расцвел
Ради чего мы так блуждаем? Может быть, ради счастья и красоты, которой не умеем разглядеть? Разве она не здесьвсюду вокруг нас и в нас самих? В монастыре я поняла, что путь к красоте всегда рядом с нашей жизнью и мы к ней тем ближе, чем больше настроены на мир, свет и святость, а не на самих себя.
Монахини, которых я встречала в Эфиопии, это не просто подвижницы, которые непрестанно молятся и посвящают жизнь Богу; в той же мере они принадлежат своему народу. Они врачи, сестры милосердия, учителя, строительницы каноэ, даже материдетям, которые потеряли родителей. Они преподавательницы закона Божия, музыки, пения, творчества, нравственности, дисциплины и доброты. Дети обретают веру через общение с ними. Монахини подают лучший пример поведения, как учит православие: помощь ближнему, честный труд, сердечность, любовь. Благодарение Богу выражается в их радости жизни, благодарности за каждый дарованный день, в радости, что эту благодарность они разделяют с другими.
Как и в других женских монастырях в мире, не только в Эфиопии, где живо изначальное христианство, так и здесь, в этой обители, у каждой монахини своя история, свой путьдо того, как она решила посвятить себя только Христу и молитве. Здесь я сблизилась с игуменьей Марией. Смотрю на неескромную, трудолюбивую, уже старенькую, сгорбленную, сморщенную, с пораженными артритом руками. Она мудра, хоть и без особого образования, не окончила никакого факультета, зато в юности восприняла наставление и науку от женщины, известной своей мудростью, прозорливой игуменьи родом из России.
Я так и не узнала, почемутак же как я, прибывшая из Америки расписывать монастырь Мртвица, или вы, приезжающий сюда сочинять музыку, монахини выбрали именно эту уединенную обитель. Дорога с бесчисленным количеством ступеней и узких земляных террас ведет на вершину холма, к монастырской церкви. В Сербии для монастырей выбирают недоступные места, дабы затворники отдалились от мирской суеты. Богоискатели должны восходить к монастырю так же, как монашеская братия восходит через пост и молитву к божественной сути. Глубокое ущелье защищает монастырь от любопытствующих, а тяжелый подъеми от немногочисленных обитателей окрестных сел. Здесь нет голодных, нищих и слепых, лишь молитвенная тишина, которой касается небесный свод, целуя купола и вбирая голоса монахинь. Боже, в Мртвице всёнебо, хотя в ней всё небольшоеи церковь, и надворные постройки, но всё так высокои голоса, и гул колоколов.
У матери Марии я многому учусь, порой чувствую себя потерявшимся ребенком, заблудшей овцой. Она всегда спокойна, излучает душевный мир. И вы и я задаемся вопросом, хоть и скрываем это друг от друга: как эти добрые, благородные, иногда совсем молоденькие монахини сумели вытеснить из себя жизнь, которая их так измучила? Они бы не оказались здесь, в монастыре, если б были счастливы в миру. В них отзывается боль вашей музыкиособенно когда в композициях доминируют орган и арфа, иной раз флейта и чембало, боль уносит их ко Христу, туда, где земные невзгоды теряют значение и силу. Тут-то и кроется наше заблуждение, ибо их счастье не совпадает с земным. Монахи ходят по земле, но головой касаются неба. Их счастье в том, чтобы давать, а не принимать.
Какие метаморфозы претерпевает душа, когда тело очищается молитвой и постом? Когда человек уже без всяких сомнений знает: вот последнее решениеотныне я принадлежу только Христу.
Они всегда слушают, когда вы ставите кантаты Баха или «Волшебную американскую кантату» аргентинского додекафониста Альберто Гинастеры. Эта вещь написана под сильным влиянием традиционной южноамериканской музыки, с дивным сольным пением в псевдоиндейской манере. Не знаю, что они открыли в этом пении, может, кто-то из них из тех дальних краев? Тут многие родом из других стран, они перешли в православие, хотя верующими были всегда. Они любят кантаты, сами восхитительно поют и знают толк в церковных хорах. Слушают и ваше баритональное пение. Вы изучаете сербское богослужение и поете в одиночестве. Возможно, я ошибаюсь, но они вашу преданность музыке воспринимают как подвиг монаха вне монастыря.
Я спрашиваю себя, где вы познакомились с музыкой наших православных церквей? Что побудило вас изучать ее и в чем причина, что она вас так тронула и воодушевила, как чарует звездное небо, сколько б мы на него ни смотрели?