Извини,говорю,Леха! Тороплюсь! Хочешьвот с женой посиди!
Сели они друг против друга, и начал он рассказывать горячо о возмутительных порядках у них на Заводе Неточных Изделий. Жена слушала его как завороженная, головой качала изумленно, вздыхала. Меня она никогда так не слушалаправда, я никогда так и не рассказывал.
Встретились с Региной. Довольно холодно уже было.
В чем это ты?удивленно она меня спрашивает,В чьем?
Да это тещина шуба,говорю.
Чувствуется!Регина усмехнулась.
Такая довольно грустная. Рассказывал мне Дзыня про нее, что год примерно назад пережила она какой-то роман, от которого чуть не померла. Разговорились, она сама сказала:
Да,говорит.И, в общем, неплохо, что это было. Теперь мне уже ничто не может быть страшно. Больно может быть, а страшнонет. Ну, а тебе как живется?
Была у нее такая привычка: все в сторону смотретьи глянуть вдруг прямо в душу.
Стал я ей заливать, как отчаянно я живу, как стихи гениальные пишу, которые не печатают...
Прошли по пустым улицам, вышли к реке. Вороны, нахохлившись, сидят вокруг полыньи.
О, смотри!говорю.Вороны у полыньи греются! Воздух холоднее уже, чем вода. Колоссально.
Может, пойдем погреемся?Она усмехнулась.
Стал я тут говорить, чтоб не грустила она, что все будет отлично!
Зашли мы с ней погреться в какой-то подъезд. Довольно жарко там оказалось. Потом уже, не чуя ног, спустились в подвали так до утра оттуда не поднялись.
Потом, уже светать стало, задремала она. Сидел я рядом, смотрел, как лицо ее появляется из темноты, бормотал растроганно:
...Не бойся! Все будет!
Потомона спала ещея вышел наверх.
Снег выпална газонах лежит, на трамваях. Темные фигуры идут к остановкам.
Ходил в темноте, задыхаясь холодом и восторгом, и когда обратно шелнеожиданно стих сочинил.
Посвящается Р.Н.
Все будет! Чувствуешья тут.
Немного дрожь уходит с кожи.
Не спи! Ведь через шесть минут
Мы снова захотим того же.
Похолоданиене чувств,
Похолодание погоды.
И ты не спишь, и я верчусь.
Уходят белые вагоны.
Все будет! Чувствуешья тут.
Нам от любви не отвертеться.
Пройдут и эти шесть минут.
Пройдут... Пройдут! Куда им деться?
Написал на листке из записной, перед Региной положил, чтобы сразу же увидела, как проснется... Когда я снова вернулсясо сливками, рогаликами,Регина, уже подтянутая, четкая, стояла, читала стих. Потом подошла ко мне, обняла. Потом, посадив ее на такси, я брел домой... Да, как ни тяжело, а разговора начистоту не избежать!
Открыл дверьжена нечесаная стоит в прихожей. Вдруг звоноквходит Леха с рогаликами и сливками!
...В чем дело?!задал я сакраментальный вопрос.
Леха гордо выпрямился.
Мы намерены пожениться!
Вот это да!.. Я-то, слава Богу, ничего еще не сказал, так что моральная вина ложится на них! Леха протянул мне вдруг свою мухобойку.
Бей!уронив руки, сказал он.Я подлец!
Ну что ты, Леха...пробормотал я.
Едва сдерживая восторг, я выскочил, хлопнув дверью. Все вышло, как я втайне мечтал, причем сделал это не я, а другие!
Какой-то я виртуоз!
На работу еще заскочил. Все как раз в комнате сиделии тут вдруг с потолка свалился плафон. Вошел я, поймал плафон, поставил на столи под гул восхищения исчез опять.
Теперь бы, думаю, еще от композитора избавиться, чтобы все уже деньги за песни мне капали. Жадность уже душитсил нет! Что яне смогу музыку писать? Кончил, слава Богу, два класса музыкальной школывполне достаточно.
Прихожу к композитору, говорю:
Родной! Нам, кажется, придется расстаться!
Почему?!Композитор расстроился.
Понимаешь... я влюбился в японку!
Он так голову откинул, застонал. Потом говорит:
Ну, ладно! Я тебя люблюи я тебя прощаю! Приходи с ней.
Нет,говорю.Это невозможно!
Обнял он меня.
Ну, прощай!
И я ушел.
И Регина, кстати, тоже вскоре исчезлауехала с Дзыней, ну, и с оркестром, понятно, на зарубежные гастроли по маршруту РимНью ЙоркТокио. Перед отъездом, правда, все спрашивала:
Может, не ехать мне, а? Может, придумать что-то, остаться?
Да ты что?Я ей прямо сказал.Такой шанс упустишьвсю жизнь себе потом не простишь!
В общем-то, если честно говорить, все у нас кончилось с ней. Меньше двух месяцев продолжалось, но, в общем-то, все необходимые этапы были. Просто от прежней жизни, похожей на производственный роман средней руки, с массой ненужных осложнений, искусственных трудностей, побочных линий пришел я, постепенно совершенствуясь, к жизни виртуозной и лаконичной, как японская танка:
Наша страсть пошла на убыль
На такси уж жалко рубль!
Все!
Уехала Регина, и я совсем уже с развязанными руками остался.
Ну, ты даешь, Евлампий!
Что же, думаю, мне теперь такое сотворить, чтоб небу было жарко и мне тоже? И тут гигантская мысль мне пришла: песню сделать из стиха, который я Регине посвятил!
Вскочил я в полном уже восторгебежать, с Дзыней и с композитором делиться, но вспомнил тут, ведь нет уже их, сам же сократил этих орлят, как малопродуктивных!
Снял балалайку со стеныи песню написал. Назвал «Утро».
Немножко, конечно, совесть меня мучила, что из стихов, посвященных ей, песню сделал. Тем болеедля «Романтиков»!
Крепко ругаться с ними пришлось. Видимо, общее правило: «Из песни слова не выкинешь»не распространялось на них. Не понимают: не только словобукву и ту нельзя выкидывать! Одно дело«когда я на почте служил ямщиком», другое«когда я на почте служил ящиком»!
Порвал я с «Романтиками»мелкая сошка. А эту песню мою«Утро»на стадионе на празднике песни хор исполнял. Четыре тысячи мужских голосов:
Все бу-удет! Чу-увствуешья тут!
Да-а... Немножко не тот получился подтекст. Нуничего! Затослава!
Даже уже поклонницы появились. Особенно одна. Пищит:
А я вас осенью еще виделавы в такой замечательной шубе были!
...А сейчас что, разве я бедно одет?
Выкинул наконец свой пахучий портфель, вернее, на скамейке оставил, с запиской. Купил себе элегантный «атташе-кейс». При моих заработках, кажется, могу себе это позволить? А почему, собственно, должен я плохо жить? Можно сказать, одной ногой Гоголь!
С машиной, правда, гигантское количество оказалось хлопот: ремонт, запчасти, постройка гаража!
Еду я однажды в тяжелом раздумье, вдруг вижустарый друг мой Слава бредет. Усадил я в машину его, расспросил. Оказалось, в связи с разводом лишился он любимой своей машины. Остался только гараж, но гараж хороший.
«Колоссально!вдруг мысль мне пришла, острая, как бритва.Поставлю мою машину в его гараж, пусть возится с нейон это любит».
Загнали машину к нему в гараж, потом в квартиру к нему поднялись. Он порывался все рассказать, как и почему с женой развелся, а я успокоиться все не могот радости прыгал.
Замечательно придумал я! С машиною Славка теперь мучается, с бывшей женой-дуройЛеха, с композитором... не знаю кто! А яабсолютно свободен. Какой-то я виртуоз!
Тексты за менянашелодин молоденький паренек стал писать. Врывается однажды сияющий, вдохновенный:
Скажите, а обязательно в трех экземплярах надо печатать?
Обычно,говорю,и одного экземпляра бывает много.
Потом даже выступление мое состоялось по телевидению.
В середине трансляции этойпо записивыскочил я на нервной почве в магазин. Вижу вдруг в винном отделе двух дружков.
О!..Увидели меня, обомлели.А мы тебя по телевизору смотрим!
Вижу я, как вы меня смотрите!
Подвал наш с Региной отделал к возвращению ее. При моих заработках, кажется, могу я себе это позволить?
Бархатный диван. Стереомузыка. Бар с подсветкой.
Неплохо!
Правда, в подвале этом раньше водопроводчики собирались, и довольно трудно оказалось им объяснить, почему им больше не стоит сюда приходить. Наоборотпривыкать стали к хорошей музыке, тонким винам. Приходишьто один, то другой, с набриолиненным зачесом, с сигарой в зубах, сидит в шемаханском моем халате за бутылочкой «Шерри».
По Регине, честно говоря, я скучал. Но и боялся ее приезда. Много дровишек я наломалс ее особенно точки зрения.
Конечно, ужасным ей покажется, что я из стихотворения, посвященного ей, песню сделал для хора!
И вдруг читаю однажды в газете: вернулся уже с гастролей прославленный наш оркестр! А ни Регина, ни Дзыня у меня почему-то не появились.
Звоню имникого не застаю.
Мчусь в филармонию на их концерт.
Регина! Дзыня!
Дзыня обернулся перед концертом и вдруг меня в зале увидел, почему-то смутился. Взмахнул палочкой, дирижировать стал. Дирижирует, робко взглянет на меня и палочкой на пожилую виолончелистку указывает.
В антракте подошел я к нему.
Почему это ты все на пожилую виолончелистку мне указывал?
Дзыня сконфуженно говорит:
Хочешьпознакомлю?
Как это понимать?!На Регину смотрю.
Понимаешь...Дзыня вздохнул.Ты так доходчиво объяснял, как жениха мне Регининого изображать, что я втянулся как-то. Мы поженились.
Вот это да!
И это я, выходит, уладил?
Ловко, ловко!
Можно даже сказатьчересчур!
Пошел к себе в подвал, выпил весь бар.
Ночью проснулся вдруг от какого-то журчания. Сел быстро на диване, огляделсявокруг вода.
Затопило подвал, трубы прорвало!
Всю ночь на диване стоял, к стене прижавшись, как княжна Тараканова. Утром выбрался кое-как, дозвонился Ладе Гвидоновне (единственный вот остался друг!).
Она говорит:
В Пупышеве с завтрашнего дня собирается семинар, поезжайте туда!
Ну, что же. Можно и в Пупышево. Все-таки связано кое-что с ним в моей жизни!
Перед отъездом не стерпелсоскучился,зашел в старую свою квартиру, навестить бывшую жену и Леху... Главное, говорил мне, что проблемы быта не интересуют его, а сам такую квартиру оторвал! Нормальная уже семья: жена варит суп из белья, муж штопает последние деньги.
Потом уединились с Лехой на кухне.
Плохо!говорит он.Совершенно не хватает средств.
Обещал я с «Романтиками» его свести.
Три часа у них просидел, больше неудобно былопришлось уйти. Ночевал я в ту ночь в метропробрался среди последних, спрятался за какой-то загородкойбольше мне ночевать было негде.
Утром пошел я к Славке в гаражпоехать хоть в Пупышево на своей машине!
Но и это не вышло. Машина вся разобрана, сидит Славка в гараже среди шайбочек, гаечек. Долго смотрел на меня, словно не узнавая.
Это ты, что ли?говорит.
А кто же еще?
Чтонеужели дождь?На плащ мой кивнул.
А что же это, по-твоему?
А это вино, что ли, у тебя?
Нет. Серная кислота! Не видишь, что ли, все спрашиваешь?
Но машину собрать так и не удалось.
Пришлось поездом ехать, дальшеавтобусом. Долго я в автобусе ехал... и как-то задумался в нем. Не задумалсяничего бы, наверно, и не произошло. Вышел бы в Пупышеве, и покатилось бы все накатанной колеей. Но вдруг задумался я. Пахучий портфельчик свой вспомнил. Как там хозяин-то новыйставит его в холодильник-то хоть?
Очнулся: автобус стоит на кольце, тридцать километров за Пупышевом, у военного санатория.
Водитель автобуса генералом в отставке оказался. Другой генерал к нему подошел, из санатория. Тихо говорили они. Деревья шумели.
Оказывается, генералы в отставке хотят водителями автобусов работать.
А я и не знал.
И не проехал быне узнал.
Вышел я, размяться пошел.
Стал, чтобы взбодриться чуть-чуть, о виртуозности своей вспоминать. Ловко я все устроил: тотак, этотак...
Только сам как-то оказался ни при чем!
Можно сказатьизлишняя оказалась виртуозность!
Э, э! В темпе, понял вдруг я, все назад!
Я быстро повернулся и, нашаривая мелочь, помчался к автобусу.
И ВЫРВАЛ ГРЕШНЫЙ МОЙ ЯЗЫК
Все, чего удалось добиться к сорока годам,это дачка, поделенная к тому же на три части. Общая прихожая, заваленная всяким хозяйственным хламомржавыми керосинками, лыжными креплениями; чистенькая маленькая кухонька, деревянный туалет с круглым отверстием и маленьким окошком под потолком.
Иногда, особенно вдали, можно слегка погордитьсявсе-таки ценят!но когда живешь здесь, особенно третий день подряд, ясна вся ничтожность твоего успеха!
Узкая комната с жестяным цилиндром печки в углу, тахта, круглый столик с липкой клеенкой и много едкого дыма, появляющегося при попытке хоть как-то нагреть это помещение!
Дача! Работа! Семья! Сцепка слов, напоминающая те тончайшие паутинки, которые плел упорный паучок над бездной между перилами двенадцатого этажа гостиницы в Пицунде. Как он упорно сцеплял свои кружева, так и я пытаюсь сплести паутинку из слов, заткать ими провалыно безуспешно.
Я сошел с черного мокрого крыльца, пошел по тропинке голых кустов. Самая яркая мысль за последние дни: что здесь, в загородных магазинах и не в сезон, должно скопиться некоторое количество дефицита,и я третий уже день хожу по промтоварным магазинам в округе, поднимаюсь по лестницам в душные помещения с запахами одеколона и лежалой одежды, сонно брожу в синеватом дрожащем свете трубок и, не обнаружив ничего привлекательного, ухожукак ни странно, удовлетворенный: ведь, попадись там нечто такое, что заставило бы мое сердце учащенно биться,это было бы трагедией: денег у меня всего полтора рубля. А такничего нет, и я доволен. И я упорно шляюсь по магазинам уже не с целью найти нужную вещь, а наоборот. с желанием, чтобы нигде ее не было,и на такой зыбкой, извращенной основе держится моя жизнь последних дней, а может быть, и последних лет!
Телефонная будка у платформы тягостно напоминает мне о делах, оставленных в городе. Я захожу, набираю первый номерсамый легкий,и в будке начинает нетерпеливо пошевеливаться бодрячок-весельчак, который сразу же начинает плести слова-паутинки над бездной:
Здорово! Ну как ты? Все путем? (Чтопутем? Что он несет?) Надо бы увидетьсяесть кое-какие мыслишки! (А мыслишкавсего одна: в какой теперь пойти магазин, где бы не встретить ничего такого, что бы меня взволновало!)
Дальше все раздвоилось: мрачные мысли мои пошли тяжелым темным строем куда-то, как эти тучи над платформой, а язык немолодого, дряблого, почти пятидесятилетнего, но одетого в молодежном стиле бодрячка в будке нес свое:
Понял, понял! (Уже вроде бы с другим абонентом?) Значит, работа моя вам не подошла? Понимаю! (Что, интересно, он может тут понимать?) Значит, когда вам позвонить?.. Двадцать шестого?.. Что?.. Двадцать восьмого?.. Двадцать девятого? А во сколько?.. Когда угодно?.. Понял, понял! Огромное вам спасибо! (За что это, интересно?)
На лице еще блуждает радостная улыбка, язык, еще несколько раз дернувшись в гортани, успокаивается.
Боишься бездны?! Плетешь над нею паутинку? А из чего она?!
Что хорошего может быть в том, что статью, над которой ты работал два года, в которую ты вложил все самое ценное, что у тебя сейчас есть,зарубили? Что в этом хорошегообъясни?
Но радостная, восторженная, мальчишески непосредственная (такие ценятся вдвойне!) улыбочка еще продолжает почему-то блуждать по почти уже беззубым устам. Три зуба сверху, два внизупоследние мостики над темнотой. Скоро не станет их, и тьма все захватит.
Я шел по сырой извилистой улице среди пустых дач, с нарастающим отчаянием нащупывая языком обломки зубов: хорошо еще, что совпадают верхние и нижние, так что с закрытым ртом лицо сохраняет еще остатки вытянутой надменности, не превращается в шамкающую гармошку, в пустой кошелек,но рухнут еще два зуба, и ты старик.
Вдруг в голубеньком домике с надписью «Промтовары» блеснуло окноили это отразился закат? С кем торговать тут, в пустом поселке?
Я поднялся на сырое крыльцо, рванул набухшую дверь, вошел в тускло освещенное помещение, со вздохом посмотрел на полки.
Зачем я пришел сюда? Я уже объяснял зачем!
Я пошел в дальний угол магазина. Сердце пару раз прыгнуло: а вдруг? Чтовдруг? Схема уже известнаяхожу повсюду, чтобы ничего не найти. Боюсь найтинет у меня ни на что сил и средств! Так зачем же хожу? Какие пустые, перекрученные наизнанку чувства движут мной,странно, что их хватает для того, чтобы жить и передвигаться!
Закрываемсябудете чего брать?
Я принюхалсяможет быть, обоняние, как чувство почти забытое, атавистическое и поэтому менее всего истрепанное, сохранило какие-нибудь желания? Волнующий запах дегтяно деготь как-то странно покупать? Для чего? Умирать будеми то не решимся ни на что такое, чего нельзя было бы объяснить решительно всем, хотя большинствув том числе и этой продавщицеабсолютно безразличны твои поступки.