Подхалимы захохотали.
Неважно себя чувствую,прошептал я Лехе и быстро вышел.
Я быстро сгонял на хлебозавод, погрузил две машины, пожевал хлеба, вернулся. Конечно, я понимал, что делать мне там абсолютно уже нечегопросто интересно было посмотреть, чем все это кончится.
«Не сон ли это?!»мысленно воскликнул я, когда вернулся.
...Леха, осоловевший от бессонной ночи, покачивался за столом, снова в шапке, и все перед выходом из зала бросали в прорезь шапки пятак, как в автобусную кассусудя по звуку, там было уже немало. Паня строго следила, чтоб ни один не прошел, не бросив мзды. Время от времени обессилевший Леха с богатым звоном ронял голову на стол.
Тяжела ты, шапка Мономаха!еле слышно бормотал он.
Тут же к столу кидались Синякова и Ясномордцев, с натугой поднимали корону и возлагали ее на голову встрепенувшегося Лехи. Вдруг взгляд его прояснился. Он увидел покрашенный белой масляной краской сейф, быстро направился к нему, обхватил, встряхнул, как друга после долгой разлуки.
Да нет там ничего, только печать!пробормотал Синякова, отводя взгляд.
Леха перевел горящий взгляд на Ясномордцева.
Шестьдесят тысяч девяносто рублей одиннадцать копеек!отчеканил тот.
Молодец, далеко пойдешь!Леха хлопнул его по спине...
Ключа нет!проговорил Синякова.Директор в отпуске, ключ у него.
Так... ты здесь больше не работаешь!проговорил Леха. Повернулся к народу.Пиротехник есть?
Так точно!Поднялся человек с рваным ухом.
Сейф можешь рвануть?
А почему ж нет?
Тащи взрывчатку!скомандовал Леха.
Я сам не успел заметить, как, распластавшись, встал у сейфа.
Его нельзя взрывать!
Почему это?
Там может быть водка!
Пиротехник и Леха сникли.
Концовка совещания прошла вяло. Все разбились на группки. Рядом со мной оказался Синякова, почему-то стал раскрывать передо мной душу, рассказал, что у Хухреца в городе есть прозвищеШестирылый Серафим, а что сам себя он давно не уважаетс того самого момента, как дрогнул и заменил свою не очень красивую, но звучную фамилию Редькин на женскую,с тех пор почувствовали его слабину и делают с ним все, что хотят.
Потом появились Леха и Хухрец.
Надоел мне этот театр!заговорил Леха.Я ведь, наверно, не только им в городе заведую?
Да, с десяток заведений еще есть!хохотнул Хухрец.
Ну, так поехали! Здесь остаешься командовать!приказал Леха Пане.
Машины у подъезда не оказалось, что возмутило Леху, Хухреца и, как ни странно, почему-то меня. Если эти вот ездят на машинето почему я должен быть лучом света в темном царстве? Отказываюсь!
Машина, правда, тут же подошла.
Все халтуришь?усаживаясь, сказал шоферу Хухрец.
Стараемся!усмехнулся тот.
Куда поедем-то?икая, проговорил Леха.
Да, думаю, женский хор проверим.
Можно,кивнул Леха.
Мы вошли в ослепительно белый зал. На сцене уже был выстроен хорженщины в длинных белых платьях. К нам кинулся дирижер в черном фраке и с черными усиками.
Пожалуйста, гости дорогие!На всякий случай он ел глазами всех троих.Что будем слушать?
Да погоди ты... не части! Приглядеться дай!оборвал его Леха.
Дирижер умолк. Леха ряд за рядом оглядывал хор.
К плохим тебя не приведу!ухмыльнулся Хухрец.
Мой взгляд вдруг притянулся к взгляду высокой рыжей женщины с синими глазамине стану выдумывать, но, по-моему, мы оба вдруг вздрогнули.
А чего они словно в саванах у тебя?повернувшись к дирижеру, проговорил Леха.
Да, как-то недоглядели!торопливо проговорил дирижер.
Ножницы неси!икнув, проговорил Леха.Мини будем делать!
С-скотина!вдруг явственно донеслось со сцены.
Все застыли. Я не оборачивался, но знал точно, что произнесла это моя. Сладко заныло в животе. «Вот влип!»мелькнула отчаянная мысль.
Дирижер испуганно взмахнул руками. Хор грянул. Сразу чувствовалось, что это не основное его занятие.
После концерта Хухрец и Леха безошибочно подошли к ней.
С нами поедешь!сказал Леха.
Не могу!усмехнулась она.
Почему это?
Хочу тортик купить, к бабушке пойти!издевательски проговорила она.
Эта Красная Шапочка идет с тортиком к бабушке уже третий год!хохотнул Хухрец.
Пойдемте!сказал я ей.
Она глядела на меня неподвижно, потом кивнула. Под изумленными взглядами Лехи и Хухреца мы прошли с ней через зал и вышли. Взбудораженный Леха догнал нас у служебного выхода.
Ну, хочешь... я жену свою... в дурдом спрячу?крикнул он ей.
«Странные он предлагает соблазны!»подумал я.
Она без выражения глянула на Леху, и мы вышли.
Дом ее поразил меня своим уютом.
Так ты чего на этой должности подвизаешься?удивился я.У тебя муж, видно, богатый?
Да я бы не сказала!усмехнулась она.Сама зарабатываю!
Чем?
Бисером вышиваю, в одном кооперативе. Одна вышивкатысяча рублей.
Одобряю. А зачем же тогда... в этом хоре шьешься?
А может, нравится мне это дело!с вызовом проговорила она.
А... муж все-таки есть?
Заходит... Сын сейчас придет.
О!Я причесался.А сколько ему?
Шестнадцать.
Зазвонил телефон. Она подняла трубку, ни слова не говоря, послушала и выдернула шнур из гнезда.
Странно ты разговариваешь!удивился я.
Да это дружок твой звонил. Сказал, что, если я соглашусь, даст мне пачку индийского чая.
«Да-а... широкий человек!подумал я.Ему что пачку чая подарить, что жену в дурдом посадитьвсе одно».
Вы, наверное, торопитесь?заметив, что я задумался, сказала она.
«Ну, ясно, я ей не нужен!горестно подумал я.Конечно, ей нравятся молодые и красивые, но ведь старым и уродливым быть тоже хорошо! Не надо только слишком многого хотеть».
Неожиданно хлопнула дверьявился сын.
Боб, ты будешь есть?крикнула она.
Судя по ботинкам сорок пятого размера в прихожейу нас гость. Хотелось бы пообщаться.
Это можно!Поправляя галстук, я вышел в прихожую. Больше всего из ребят мне нравятся такиеочкастые отличники, не лезущие в бессмысленные свалки, но все равно побеждающие. Может, я и люблю их потому, что сам был когда-то такими таким, в сущности, и остался. Жизнь, конечно, многому научила меня, в разных обстоятельствах я умею превращаться и в наглеца, и в идиота, но, оставшись наедине с собой, снова неизменно превращаюсь в тихоню отличника.
Мы поговорили с ним обо всем на свете, потом Боб сел ужинать, и я ушел.
Леха одиноко сидел в номере, смотрел телевизор. Телевидение показывало бесконечный сериал «Про Федю»как тот приходит домой, снимает пальто, потом ботинки, потом идет в туалет, потом в ванную...
Все! Глубокий, освежающий сон!радостно проговорил я и вслед за Федей улегся. Некоторое время в душе моей еще боролись Орфей и Морфей, потом Морфей безоговорочно победил, и я уснул.
Проснулся я оттого, что Леха тряс меня за плечо.
Просыпайся, счастливчик! Долго спишь!
А сколько сейчас времени?пробормотал я.
Самое время!..Леха торжественно вышагивал по номеру.Твоей-то укоротили язычокиз хора вычистили ее!
Как?!
Обыкновенно. Дирижер толковым малым оказалсяс ходу все просек.
Леха торжествовал. Я звонил ей по телефонутелефон не отвечал.
В комнате стояли два ведра пятаков (подарки восхищенных аборигенов?). Я подумал, что Леха будет носить их на ушах, в качестве клипс, но он хозяйственно высыпал их через отверстие в шапку.
Шея у него уже стала крепкая, как у быка.
Он бросил горделивый взгляд в зеркало. Он явно считал разбухшую свою шапку лавровым венцом, который местные музы возложили на него в благодарность за умелое руководство.
На лестнице нам встретились несколько вагоновожатых с ведрами пятаковЛеха благосклонно принял на себя «золотой дождь»,дело явно было поставлено с размахом. У гостиницы стояла очередь трамваев, набитых людьми, из них выходили вагоновожатые с ведрами...
Не забывает Геха кореша!размазывая слезы, проговорил Леха.
Потом мы были в бане, где Леха прямо сказал старику гардеробщику, что шапку Мономаха он снимать не собирается. Впрочем, гардеробщик и не особенно удивилсямногие уже мылись, не снимая шапок.
Мой бывший завлит!высокомерно представил меня Леха многочисленным подхалимам, мылившим его. Впрочем, в бане было холоднопраздник не получился.
Хухреца на рабочем месте не оказалось, после долгих поисков мы нашли его в вахтерской, где он скрывался от многочисленных посетителей. Он злобно назвал происходящее «разгулом демократии».
Достали вопросами! Разговорились вдруг все!измученно пробормотал он, усаживаясь в машину. Мы ехали вдоль тротуаров, запруженных народом, все поднимали руки, умоляя их подвезтивидно, за время своего руководства «батька» сумел полностью развалить работу транспорта.
Мы устало подъехали к ресторану.
Ну, так покажем ему его королеву?глумливо глянув на меня, сказал Леха Хухрецу.
Покажем... ненадолго. Самим нужна!ухмыльнулся Хухрец.
Швейцар услужливо распахнул дверь. Мы вошли в зал. Все сидели за столами в пальто и шапкахтак было модно и, кроме того, теплолопнули трубы, город не отапливался, изо ртов посетителей шел пар. Оркестр, потряхивая погремушками, исполнял модную в том сезоне песню: «Без тебя бя-бя-бя!» Она стояла у микрофона и, развязно кривляясь, пела. Она была почти обнажена. Видимо, было решено резко догнать Запад, хотя бы по сексу. Руками в варежках все глухо отбивали такт. Увидев нас, она стала кривляться еще развязней.
Теперь, я думаю, ломаться не будет!по-хозяйски сказал Хухрец. Как старый меломан, он выждал паузу в исполнении, поднялся на сцену и потащил ее за руку вниз. К счастью, у нее была и вторая рукараздался звонкий звук пощечины.
Ча-ча-ча!прокричали музыканты.
Хухрец замахнулся. Я сорвал шапку с Лехи и метнул в Хухреца. С тяжким грохотом Хухрец рухнул.
Служебной лестницей мы сбежали с ней вниз, одеться она не успела, я накинул на нее свое пальто.
У выхода меня ждал газик с милиционером.
Старшина Усатюк!откозырял он.Приказано вас задержать для доставки в судна вас поступило заявление о нарушении общественного порядка в общественном месте!
И что ему будет?!воскликнула она.
Да, наверное, сутки,прокашлявшись на морозе, сказал Усатюк.А вы, гражданочка, поднимайтесь обратно!
Он отобрал у нее мое пальто.
Суд прошел гладкобез свидетелей, без вопросов, без бюрократических и каких-либо других формальностей. Судьей была Тюнева (или похожая на нее?). Я с огромным интересом наблюдал за происходящимведь скоро, наверное, такого не увидишь?
Работал я на химическом комбинате, разбивая ломом огромные спекшиеся куски суперфосфата. Вдруг хлопнула дверца уже знакомого и родного газика, Усатюк высадил Леху... Вот это другне бросил в беде!
Мы сели покурить на скамейку.
Геха, подлец, засадил меня!хрипло заговорил Леха.Певичка эта, вишь ли, понадобилась ему самому! Ну, ничего, я такую телегу на него накатал, такое знаю про неговолосы дыбом встанут!
«Не сомневаюсь!»подумал я.
Леха с обычной своей удачливостью кинул окурок в урну, оттуда сразу же повалил удушливый дым. Некоторое время мы, надсадно кашляя, размазывая черные слезы по лицу, пытались еще говорить, но потом я, не выдержав, сказал:
Извини, Леха, больше не могу! Должен немного поработать!
Я пошел к суперфосфатной горе. Хлопнула дверцая обернулся. Из такси, пригнувшись, вылезала она. Близоруко щурясь, она шла через территорию, перешагивая ослепительными своими ногами валяющиеся там и сям бревна и трубы. Чтобы хоть немножко успокоиться, я схватил лом и так раздолбал ком суперфосфата, что родная матьхимическая промышленность не узнала бы его.
БОРЯ-БОЕЦ
Интересно, вспомнят нас добрым словом наши потомки за то, чем мы сейчас занимаемся? От усталости тяжелые мысли нашли на меня. Я стоял в почти пустой деревне на берегу Ладоги, и на меня дул резкий, словно враждебный ветер, треплющий пачку листовок в моей руке. Ну, ладно. Раз уж я забрался в такую глушь, то надо хотя бы сделать то, ради чего я заехал сюда!
Я сделал несколько нелегких шагов навстречу прямо-таки озверевшему ветру и вышел на самый берегправда, самой воды за бешено раскачивающейся белесой осокой не было видно, но Ладога достаточно заявляла о себе, и будучи невидимой,ревом и свистом.
Ну... куда? Я огляделся по сторонам. На берегу не было ничего, кроме вертикально врытого в почву бревна, ставшего почти белым от постоянного ветра и солнца. Я еще некоторое время вглядывался в невысокий этот столб, испуганно соображая, не является ли он остатком креста... но нетникаких следов перекладины я не заметил. Простостолб.
Я вынул из сумки тюбик клея, щедро изрыгнул его на листовку, потом прилепил ее к столбу... тщательно приткнул отставший было уголок... Вот так. Я смотрел некоторое время на свою работу, потом повернулся и пошел. Все! Одну листовку я прилепил на автобусной станции, вторуюна доске кинотеатра, третьюу почты, четвертуюу правления, пятуюздесь, на берегу. Достаточноя исполнил свою долг!
Но все равно я несколько раз оборачивался назад, на бледную фотографию моего друга, страдальчески морщившегося от ветра на столбе, друга, согласившегося выставить свою кандидатуру на выборах против превосходящих сил реакции... Даодиноко будет ему... на кого я оставил его тут?
Когда я обернулся в пятый или шестой раз, я увидел, что листовку читает взлохмаченный парень в глубоко вырезанной майке-тельняшке, в черных брюках, заправленных в сапоги.
Ну, значит, не зря я мучился, добирался сюда, с облегчением подумал я, все-таки кто-то читает!
Эй!.. Профсоюсс!вдруг донесся до меня вместе с ветром шипяще-свистящий оклик.
«Профсоюсс»?.. Это, что ли, меня? Но при чемпрофсоюз? Я ускорил шаг.
Когда я глянул в следующий раз, парень, сильно раскачиваясь, шел за мной.
Стой, профсоюсс!зловеще выкрикнул он.
Но почемупрофсоюз, думал я, не ускоряя, но и не замедляя шага. А, понял наконец я: в тексте написано ведь, что друг мой является преподавателем Высшей школы профсоюзного движенияотсюда и «профсоюсс»... Ясно, этот слегка кривоногий парень за что-то ненавидит профсоюзда, в общем-то, и можно понять за что! Но при чем тут, спрашивается, мой друг и тем более при чем тут я, вовсе ни с какого бока к профсоюзу не причастный!
Эй! Профсоюсс!
Ну, что он затвердил, как попка? Потеряв терпение, я остановился и резко повернулся к нему. Он остановился почти вплотную. Взгляд у него был яростный, но какой-то размытый.
Ну, что надо?
Эй! Профсоюсс!Он кричал и вблизи.Ты куда рыбу дел?!
Какую рыбу?проговорил я.
Он кивнул головой в сторону Ладоги.
Я отмахнулся (я-то тут при чем?), повернулся и пошел.
...Конечно, думал я, симпатичного мало в здании Высшей профсоюзной школы, величественно поднимающейся на пустыре среди безликих серых пятиэтажек. Своими как бы греческими аркадами она, видимо, должна была внушать мысль о какой-то высшей мудрости, царящей здесь, и непрерывно, вот уже десять лет, пристраивалась, разрасталась. Среди жителей зачуханного нашего района она была знаменита лишь тем, что в нее была встроена единственная в нашем районе парикмахерская, а также тем, что оттуда иногда выносили лотки с дефицитомвидимо, когда там был перебор и могло стухнуть. Вообще, если вдуматься, в наше время сплошной демократизации сама идея эта выглядела дикочто значит Высшая профсоюзная школа? Уже ясно, по-моему, всем, что уж по крайней мере профсоюзные лидеры должны выдвигаться из глубоких масс, из самых непричесанных и самых непримиримых, а тут их не только причесывалиих явно прикармливали! Нередко, едучи на троллейбусе из центра, я рассматривал представителей, а также представительниц этой академии мудростив основном, из ярких южных национальностей. Как правило, они ехали группой с какого-нибудь эстрадного концерта, одеты были богато, но несколько безвкусно (безвкусноя имею в виду для наших скромных широт) и громогласно, ничуть не стесняясь певучих своих акцентов, может, слегка нескромно среди умолкнувших пассажиров делились своими мнениями о популярной певице или певце. На «чужих» они не смотрели, а если и замечали кого-либо, во взгляде их была спокойная, иногда добродушная уверенность: я-то последний год волокусь на такой вот гробовине, через год пересяду куда получшеа ты-то так будешь маяться всю жизнь! Главное, чему их учили,уверенности!