А что работает по-настоящему один Платон да дочь его Галя, великая труженица, с десятью старухамиэто им не важно! Вот запретитьэто они любят!Старичок Поцелуев раздухарился. Мы выпили еще. Провожая, он горячо жал мне руку, словно главному проводнику прогресса.
Зигзагами я выехал на дорогу. Я возмущенно ехал вдоль бескрайнего погубленного поля... Действительновсе нельзя, можно только самое ужасное: чтобы все вокруг погибало! И вполне логичным, хоть и противным завершением этой картины стал милицейский газик, круто обогнавший меня, с неторопливо высунувшейся форменной рукой, помахивающей жезлом по направлению к обочине. Я злобно остановился. Газик некоторые время стоял безжизненно, потом из него показалась нога в сапоге, потом все теломаленький румяный милиционер крайне медленно, совершенно не глядя в мою сторону, двинулся ко мне. Меняются города, климатические зоны, но одинаковость поведения одинаковых людей поразительнаклимат почему-то совершенно не влияет на это! Эта милицейская медленная походка постоянна вездеименно от этой медленности, по их мнению, клиент должен заранее цепенеть и холодеть! Один только раз в жизни милиционер подошел к моей машине нормальной, быстрой человеческой походкой, и то, как выяснилось, он попросил меня довезти его до дома. Фараон (в данном случае это величественное слово полностью подходило к нему) наконец приблизился и сел рядом со мной, не произнеся ни звука. Газик перед нами медленно тронулся... Надо полагать, мне надлежало теперь следовать вслед за газиком... Новый хозяин моей жизни даже не счел нужным открыть рта!
Мы долго ехали лениво и как бы сонно. Вслед за газиком я въехал во дворик милиции. Хозяин мой вылез, потоптался, зевнул, потом тускло посмотрел на меня.
Выгружай!отрывисто скомандовал он.
Я посмотрел на него... Кого-то он мне колоссально напоминал!.. Но, как я смутно чувствовал, на ситуацию это не повлияет. Сгибаясь, словно я был уже каторжником, я стал выгружать ящики из машины и складывать их штабелем.
Полосатой палкойвидимо, любимым своим на свете предметомон пересчитал ящики сверху вниз.
Ну, что ж!довольно усмехнулся он.Мало тебе не будет!
Так ведь мерзлые же!вскричал я.
А это уже никого не колышет!ухмыльнулся он.
Я похолодел. В лице его я не видел ничего, кроме упоения властью и ещелюбви к тем благам, которые с нею связаны. Я не обнаружил в его лице ничего, за что бы мог зацепиться, что бы могло меня спасти. Все будет так, как он захочет, а хочет он так.
Мой ужас усилился еще более, когда он молча повернулся и пошел в зданиевидимо, считал даже излишним приказывать: его мысли должны читаться и так! Человек явно был в упоении, а тому, кто находится в упоении, трудно и даже невозможно что-нибудь возразить.
Мы вошли в полутемное помещение и селион за стол, я на жесткую табуретку. Я почувствовал, что в эти вот секунды жизнь моя переходит в другое состояние. Беда, которая смутно предчувствовалась всегда, стала грозно проясняться.
Я лихорадочно вспоминал, какие впечатления у людей, знакомых и незнакомых, о жизни за колючей проволокой больше всего угнетали меня. Пожалуй чтоэто не нужда, не холод, не тяготы, хотя переносить их будет мучительно. Главное, что отвращало меня,дух, победное торжество глупости, тупых устоев! Один мой знакомый, вернувшийся оттуда совершенно беззубым и сломленным, говорил мне, что именно эта торжествующая глупость есть самое невыносимое. Он рассказывал, например, что человек, оказавшийся в койке с весьма опытной девицей, которой, к его удивлению, не оказалось еще и семнадцати, человек этот был всеми презираемым, преследуемым, избиваемым: как жеон нарушил принятую мораль! Другой же, шофер такси, увидев на улице свою жену с каким-то мужчиной, въехал на тротуар, расплющил их и еще изувечил немало ни в чем не повинных людей... Этот в тех местах считался, наоборот, героемтак именно, по их законам, и следует вершить жизнь! Вот что самое жуткое там и вот что мне, уж точно, будет не выдержать!
Паспорт!Милиционер скучающе протянул руку.
Страшные галлюцинации, что снятся и мерещатся всем нам, просто и буднично превращались в реальность. Неужели уже никогда больше я не смогу идти в ту сторону, в какую захочу, и столько времени, сколько захочу?
В теперешней жизни как-то все перепутано, неясно, где черное, где белое, иногда делаешь вопреки и чувствуешь, что делаешь верно, и иногда вроде и правильно, а тошнит... Как тут разберешься, где верх, где низ, где зло и откуда ждать помощи. Неоткуда, похоже, ее ждать!
Я вспомнил вдруг давнее школьное утро, когда меня обвинили в курении и я должен был на следующее утро доказать, что это шел пар, а не дым. Я ведь был пионер, атеисти в то же время как азартно я ждал, как верил, что какая-то помощь должна прийти! Как горячо я этим дышали выдышал, кстати, горячую струю... Способен ли я на такое теперь?
Дежурный вдруг оцепенел с ручкой на весу. Я тоже застыл... я вдруг почувствовал... происходит!
Он вскинул на меня глаза... Ну что, чтоторопил его я. Но он молчал. Потом вдруг снял жесткую фуражку, перерезавшую лоб красной вмятиной, вытер пот... Потом перевернул протокол ко мне, чтобы я смог его прочитать. Чудо росло на моих глазах, легко отменяя привычное: задержавший дает посмотреть протокол задержанному, как бы советуется!
Я начал читатьи чуть не подпрыгнул:
«Одиннадцатого сентября сего года я, патрульный Вязовского отдела милиции Попов Валерий Георгиевич, задержал Попова Валерия Георгиевича...»
Мы захохотали. Да, чудо было немудреным, но зачем мудреные-то чудеса в таком месте?
Да-а... фокус!Он тоже растрогался. Потом скомкал протокол. Потом расправил, положил в стол.Ребятам эту хохму покажуобхохочутся!
Не удержавшись, я подошел и чмокнул еговсе же не часто бывает такое! В моей жизни в первый и, наверное, в последний раз.
Но-но!испуганно отстраняясь, рявкнул он.
Действительно... «при исполнении»! Пока чудо не растаяло, надо «таять» самому.
Спасибо!уже на пороге сказал я... Нокому?!
Потом, покидая эти местаувы, на поезде, а не на машинеи слегка уже приустав, я размышлял о происшедшем: а было ли что-то? Что же необыкновенного в том, что в этих местах, где бродили еще наши гены, встретился мой «буквальный» близнец?.. Дано в какой момент!
Потом, уже ночью, в вагоне, я думал: какой все-таки ехидный старикашкаэтот Всевышний! Зачем ему нужно было показывать свой светлый лик именно в кутузке, неужто не мог уж подобрать более симпатичную ситуацию?
...Да нет, уже под утро понял я, все правильно! Чудеса не бывают неточнымии это точное. Я бы сам морщился от пошлости и ненатуральности, если бы, скажем, умильные пейзане встречали меня на границе области сочными дарами. Я бы узлом завязался от стыда! А так все правильнополучил помощь в несколько иронической, издевательской форме,в духе моего теперешнего характера! Не целлулоидного же мишку класть в изголовье моей постели?
А так ясно,он меня видит, причем именно меня, а не кого-то вообще!
...Но до этих благостных размышлений в поезде произошло немало мытарств.
Транзистора для моего электронного зажигания Платон, конечно же, не достал (да и мог ли и, главное, пытался ли достать? Большой вопрос!). И вообще все оставшееся время он был со мной крайне суров, даже не поблагодарил за гнилые помидоры, которые я добыл с таким трудом. Ну и правильно, наверное... А что бы я хотел? Чтобы он носил меня в сортир на руках? Я бы и сам не согласился!
Зато он охотно отбуксировал на своей «ниве» мою колымагу до железнодорожной станцииэто я, думаю, важнее сладких слов и слезливых объятий.
В товарном тупике по наклонным рельсам мы вкатили мой драндулет на открытую платформу. Распорядителем почему-то был заика, от которого невозможно было даже добиться: точно ли в Ленинград пойдет эта платформа?
В Л-ленинград, а к-куда же ее?несколько неуверенно говорил он.
Как будто бы мало у нас городов
Безуспешными были и мои попытки хоть как-то прикрыть машину каким-то брезентомтакие речи всеми встречались просто с изумлением: что значит это словобрезент?
А они нарошно так сделали, шоб нихде ничего не було!усмехнулся Платон. После чего, крепко пожав мне руку, он убыл.
Осталось ли у меня о нем плохое впечатление? Да я бы не сказал. Все-таки какой-то блеск разума в общем море хаоса его украшал.
Полоса безумия и бесчеловечности началась позже. Когда должна была поехать моя машина (на платформе), никто не знал. Да и двинется ли она отсюда вообще? Какая-то квитанция, размером с трамвайный билет, которую мне выдали вместо машины и уплаченных денег, беспокоила меня. Выдадут ли мне по ней машину? Не очень что-то похоже!
Билет для себя я достал лишь на послезавтра... Не возвращаться же на это время к Платону! Придется ночевать на вокзале. Но оказалось, что и эта фраза, как бы проникнутая унылым пессимизмом, на самом деле полна необыкновенной бодрости... Ночевать на вокзале? Ишь, чего захотел! Вечером, когда я пытался задремать на скамейке, я вдруг увидел, что под напором женщины в горделивой железнодорожной форме целые ряды пассажиров снимаются и уходят из зала. Может, наивно подумал я, она заботливо провожает их на поезд? Но такого уже не будет в нашей жизни никогда! Чем ближе она подходила, тем ясней по ее лицу я понимал, что она просто гонит людей!
Но почему же?!воскликнул я, когда она «срезала» наш ряд.
Позвольте не вступать с вами в полемику,проговорила она.Это вокзал! Учреждение, а не ночлежный дом! У себя же в учреждении вы не остаетесь ночевать?
Одна не особенно крупная женщина выгнала в ночь, на холод несколько сот человек!
Новый, элегантный, стеклянный и, главное, абсолютно пустой и чистый вокзал сверкал перед нами, как хрустальная люстра. С дорожной свалки, из зарослей полыни мы смотрели на это сияние, как волки на костер, и почти что выли. От холода, от комаров и, главное, от отчаяния! Неужели же теперь всегда будет только так?!
Часов в семь утра, потеряв все человеческое, мы, отталкивая друг друга, ломились в милостиво открытые двери. Главное былозахватить кресло, «не заметив» или оттолкнув устремившуюся на это же место старушку. Когда наконец все, кто сумел, расселись по сиденьям и попытались погрузиться в сладкую дремоту, из кабинета вышла та же неумолимая женщина и начала, методично обходя ряды, поочередно встряхивать задремавших:
Просыпайтесь! Спать на вокзале не полагается! Сидите, пожалуйста, прямо!
Я, не отрываясь, смотрел на нее: может, я все же заснул и это ужасный сон? Да нет... уж больно это похоже на нынешнюю реальность! Ну, а где же хотя бы дуновение разума, доброты? Неужели это исчезло навсегда и Всевышний навсегда прекратил свою деятельность? Видимо, так!
Все же, не выдержав, я вскочил (безнадежно, конечно, потеряв свое место!) и пошел куда-то по длинным служебным коридорам... Вот дверь с табличкой «Начальник вокзала». Может, он поймет или хотя бы что-то почувствует?!
Ну, подумайте сами, вы же интеллигентный человек,что будет, если оставлять ночевать? Тут же будут жить неделями!
А выгонять в ночь на холод?!
Таковы инструкции.
«Зачем все они? По-моему, достаточно лишь одной инструкциине быть сволочью и идиотом!»
...Это я лишь подумал, глядя в его оловянные глаза, но, конечно же, не сказал!
А не скажете, как ваша фамилия?вместо этого проговорил я.
Она написана на дверях кабинета,холодно (вопрос был характерен для неинтеллигентного посетителя!) произнес он и склонился над бумагами, в которых, видимо, было сказано, как окончательно довести все дело до ручки.
Я вышел и стал таращиться на дверьникакой фамилии там не было! Было лишь написано «Начальник вокзала»и все, больше ни буквы! Кто из нас сумасшедшийя или он?! Или это был способ избавиться от меня? Какое это имеет значение?.. Авдеев? Пучков? Какое это имеет значение?
Я брел по бесконечным служебным коридорамвон, оказывается, сколько их тут! И вдруг за полуоткрытой казенной дверью я увидел рай, блаженство, мечту: в синеватом дрожащем свете дневных ламп там всюду были сложены матрасыбелые, с ржавыми потеками и синими полосами, они лежали кипами, поднимаясь до потолка, словно специальное ложе для изнеженной принцессы на горошине. Войти бы, взобраться на них, смежить веки и погрузиться в теплое блаженство... Нет?.. Ну, разумеетсянет! Плотная женщина в синем халате увидела голодный мой взгляд и не поленилась пройти через всю комнату и хлопнуть дверью перед моим носом!
Все, понял я. Это конец! Эти люди победили Его и не просто указали на недопустимость, но и тщательно выкурили из мельчайших щелей всякий дух разума и добра!
Я снова брел мимо двери начальника. Безумная идеязайти?.. Вдруг... опять он окажется однофамильцем?! Ну и что? Да и снова надеяться на этоуже наглость, о таком и мечтать-то некрасиво!
Я вышел в зал... Мое место, как, впрочем, и все остальные, было занято. Единственное, к чему можно было как-то прислониться, это слегка отъехавший на подвижной консоли шершавый пожарный шланг, свернутый спиралью... Я направился к этой консоли, хотя, наверное, и это святыня, к которой простым смертным приближаться нельзя? Я все же приблизилсяхотя бы мысленно подержаться...
Рядом с консолью на стене была присобачена маленькая табличка с ржаво-красной схемой пользования шлангом в случае чего, а под ней была надпись: «Ответственный за пожарную безопасностьначальник вокзала Каюкин Х.Ф.».
Вот, собственно, и все. Но и этого было достаточно. Я почуял, что Всевышний, который не в силах уже ничего сделать против грубой, бессмысленной силы, захватившей мир, тихо стоит рядом со мной и усмехается.
...Я вдруг ясно представил себе свой последний час. Не дай Бог знать этот год и месяцнет ничего страшней этого знания... Ночас? Думаю, что в нынешней нашей жизни и он не принесет нам ничего необычного!
...Я выныриваю из океана болихоть за что-то, как за ветку над пропастью, зацепиться!.. Вотза дребезжание тележки со шприцами, которую пожилая неуклюжая сестра ввозит в палату. Я слежу за ее долгими, но бесполезными приготовлениями и вдруг с надеждойнаверное, с последней надеждой!выговариваю:
Скажите... а как ваша фамилия?
Она с недоумением смотрит на меня: и этотеще жаловаться?
Пантелеюшкина... А что?произносит она.
И я улыбаюсь.
ВАНЬКА-ВСТАНЬКА(Ноу-хау)
Лучшее время вахтыс ночи на рассвет, потому как в эти часы, чтобы не заснуть, разрешается ловить рыбу. Свесив с борта голову, я смотрю, как на прозрачной глубине тычется в наживку бычок, развевая бурые перья,абсолютно знакомый, словно приплывший сюда за нами.
Заглядевшись на него, я даже на минуту забываю, что яхта наша стоит на рейде Канн. Вот город, о котором мечтают, наверное, всев эти часы еще тихий, пустой. Ряды яхт вдоль набережной, знаменитые белые отели, зеленые пальмы.
Я счастливо вздыхаю. И вспоминаю, как это плавание началось.
...Мы выплыли из Ковша, вышли на Галерный фарватер. Будто весь дым из труб уселся на воду, даже Кронштадтский купол, сияющий всегда, растворился.
Мы высадились в форте, разложили снедь на бетонном круге, оставшемся от поворотной платформы пушки.
Высочанский, наш любимый гость, нежно радовался тому, что всетьфу-тьфу-тьфупо-человечески. Он бодро вскарабкался на крепость и, оглядывая оттуда простор, всячески вдыхал полной грудью, внушая и нам: вот это жизнь! Вот это красота! Может, хватит вам уродоваться в ваших железных душегубках, пора зажить по-настоящему!
Спустился он вовсе умиротворенный. Ласково выпил...
Ладно уж!Он с веселым отчаянием махнул рукой.Пока не имею права вам говорить, но по старой дружбе: на октябрь утверждена регата, и ваша «Венера»в реестре!
Он эффектно откинулся, огляделся. Все тихо молчали. Конечно, нам полагалось ошалеть, но только я вяло выкрикнул: «Неужели?»остальные не реагировали.
Ладно уж!окончательно расщедрившись, добавил гость.От вас, старых пьяниц, не скроешь: регату эту организуют крупнейшие винные фирмы Европы. Как это вам?
Все молчали еще более тупо.
Только сомневаюсь,вдруг Гурьич прохрипел,что нам хоть стакан нальют, если у нас не будет самых свежих военных тайн. Какой смысл?
Вы плохо думаете о наших партнерах!воскликнул Высочанский.
Уже укупоренная подводная лодка, стоящая на кильблоках,не самое лучшее место на свете. Нагнешься к слабо сипящему под ногами шлангу, всосешь чего-то теплого, пахнущего резиной,и живи!