Мне всегда казалось, что у него какие-то безумные глаза, добавила она. Как будто с дьявольщинкой. Хотя, может, это профдеформация, переобщался с психами бедняга профессор. Алина в ответ на шутку рассмеяласьсловно зазвенел в просторном зале ресторана серебряный колокольчик. Так и о чем он спрашивал? Что ему от меня надо?
Да ничего, пожала плечами Алина. Просто интересовался, как у тебя дела. Не бросила ли ты свои экстремальные увлечения.
Не дождетесь, широко улыбнулась София.
В это время официант принес им чай и заказанные Алиной десерты, и разговор на время прервался.
* * *
Когда наконец все запланированные на день дела были окончены, с завода доложились, какие меры приняты для сокращения сроков задержки, Алина, изящно качнув платиновой головкой на прощание, отбыла домой, а над Стамбулом сгустились отливающие багрянцем сумерки, София приступила к осуществлению плана, который, как осознала в ресторане, тайно лелеяла в душе с самого утра. Для начала она наведалась в свою городскую квартиру в районе Нишанташи, где не бывала уже несколько месяцев, с последнего своего приезда в этот город. Но задерживаться надолго в ней не стала. Лишь быстро приняла душ, переоделась и спустилась вниз, на подземную парковку. Туда, где поджидал ее тот самый верный стальной «конь», о котором она столько времени вспоминала.
Разумеется, при ее финансовых возможностях ничего не стоило завести себе по мотоциклу в каждом городе, где ей доводилось жить подолгу, а в местах, куда ее случайно заносила судьба, брать механического жеребца напрокат. Собственно, именно так дела и обстояли. Но София, считавшая себя натурой холодной, выдержанной и не склонной к сантиментам, не могла не признать, что некоторым особям из своего мотопарка она отдает особое предпочтение. А стамбульский Harley Davidson Street, без сомнения, был ее любимцем. Легкий, стремительный, ничуть не похожий на мощный тяжелый агрегат, на котором два года назад насмерть разбился ее отец.
София иногда задумывалась над сработавшей в этом случае странной иронией судьбы. Отец, заработавшей состояние в девяностые, вкусивший все прелести эпохи первоначального накопления капитала, не раз и не два сталкивавшийся на своем пути с бандитами самых разных мастейи не всегда без последствий, погиб в итоге не в кровавой разборке и не от пули нанятого конкурентами киллера, а залихватски влетел на бешеной скорости в столб на шестьдесят седьмом году жизни.
Высоченный, подтянутый загорелый мужик с могучими плечами и серебристым ежиком жестких волос на голове, он даже за шестьдесят не производил впечатления человека в солидном возрасте. До последних дней оставался таким же безбашенным, как в молодости, и в работе, и в развлечениях. Как будто бы жизнь без риска, жизнь, не подстегиваемая ежедневно опасными решениями, острыми ощущениями и возможностью в очередной раз показать кукиш старухе с клюкой, казалась ему слишком пресной и блеклой. Софии не раз доводилось лететь рядом с ним на лыжах по почти отвесно крутому заснеженному склону, прыгать в воду с головокружительной высоты, нестись вперед сквозь бешеный рев моторов, жмурясь от бьющего в лицо ветра. И всякий раз в такие моменты, если удавалось встретиться взглядом с отцом, она видела в его глазах не только сумасшедший азарт и наслаждение опасностью. Она видела в них настоящее беспримесное счастье. И, несмотря на то что отецабсолютно здоровый человек, годы над которым, казалось, были не властны, мог совершенно точно прожить еще лет двадцать пять, а то и тридцать, София в какой-то мере даже завидовала ему. Уйти вот такна пике жизни, отдаваясь любимому развлечению, чувствуя себя сильным, свободным, молодым и счастливым, да что может быть лучше? Неужели же тихое угасание в пропахшей лекарствами белой палате?
Размышляя так, София прошагала по пустынной подземной парковке до нужного места и, чувствуя, как губы сами собой растягиваются в улыбку, осторожно, словно гладя строптивого жеребца, провела ладонью по гладкому боку мотоцикла. Вот он, ее любимец. Заждался Ее и саму все сильнее охватывало нетерпение, словно не она только этим утром гнала по московскому проспекту, оседлав почти такой же мощный агрегат. Словно от последней мотоциклетной гонки ее отделяли месяцы и месяцы
София надела на голову шлем, лихо вскочила на мотоцикл, завела мотор, напряженно прислушиваясь к тому, как гудит стальное сердце «Харлея». Она не хуже любого механика из сервиса умела по звуку определять, все ли в порядке с машиной. Но сейчас все было хорошо. Несмотря на долгий простой, мотор мотоцикла работал ровно, без сбоев, и София, поглубже вдохнув, чтобы унять волнами поднимавшийся в груди восторг, погнала байк к выезду с парковки.
Проводить уличные гонки в черте Стамбула не решился бы ни один самый отмороженный экстремал. Весь город просматривался многочисленными камерами, и полиция прибыла бы на место подобного вопиющего нарушения правопорядка мгновенно. Именно поэтому мотоциклетный заезд проходил далеко за городом, в семидесяти километрах от выезда из Стамбула. На дороге, ведущей от европейской части города в сторону Болгарии, к Текирдагу.
К тому моменту, как София добралась до места, там уже собралась порядочная толпа. В свете фонарей на обочинах поблескивали металлическими корпусами мотоциклы разных моделей. Их гордые обладателиили просто посвященный народ, явившийся поглазеть на развлечение, стояли группками, обсуждали что-то, перекрикивались, пересмеивались. Команда активистов, занимавшаяся организацией заездов, возилась с техникой, расчерчивала баллончиками отведенный под гонки участок дороги, носилась со списками участников, разбивая их на подгруппы соревнующихся, прикрывала специальными накладками номерные знаки мотоцикловна случай если полиция все же разнюхает о происходящем и захочет призвать нарушителей спокойствия к порядку.
Оценив обстановку, София соскочила с мотоцикла и подошла к собравшимся. Многие тут были ей знакомыпо предыдущим заездам, по былым экстремальным развлечениям. Вон ту девицу в серебристых обтягивающих брюках она точно знала. Как и парня в обхватывающей голову ярко-красной бандане. Софию тоже узнавали, почтительно здоровались, кто-то вполголоса представлял ее новичкам, перечисляя все ее запомнившиеся народу достижения. София не стала надолго останавливаться и тратить время на светские беседы. По-быстрому выяснив, сколько планируется заездов и остались ли еще свободные места, она договорилась об участии, отошла в сторону и закурила, приготовившись смотреть первый заезд.
Из раскрытых дверей припаркованной у обочины машины грохотала музыка. Люди в толпете, что не собирались участвовать в гонках, а пришли поглазеть, шумно переговаривались, хлебали пиво из жестяных банок. Затем музыка резко стихла, по бокам дороги ударили вверх белые искрящиеся фонтаны шутих, и дюжий байкер, упакованный в черную кожу, объявил старт первого заезда. Десять мотоциклов тут же выстроились в ровную линию, мелькнули в воздухе сигнальные флажки, взревели моторы, и первая десятка, грохоча и отфыркиваясь, понеслась к финишу.
К тому моменту, как очередь дошла до пятого заезда, в котором София собиралась принять участие, атмосфера на дороге накалилась до предела. Толпа визжала и улюлюкала, золотистые, брызжущие в разные стороны фонтаны бушевали все сильнее, затмевая высыпавшие в высоком небе звезды. Запах машинного масла и разгоряченных гонкой тел заглушил ароматы моря, сосен и пряных азиатских трав. И София жадно вдыхала его полной грудью, во все глаза смотрела на разворачивающееся перед ней действо, с нетерпением ожидая своей очереди. Это был ее мир, ее жизнь, ее стихия. Азарт, скорость, опасность, кипящий в крови адреналин. Ничто больше не дарило ей такого острого наслаждения.
И вот наконец объявили пятый заезд, и София подвела мотоцикл к стартовой линии. Эта гонка отличалась от других тем, что здесь на участниках не было мотоциклетной амуниции. И София, и другие байкеры восседали на своих стальных скакунах в обычных джинсах и куртках, нацепив для защиты лишь наколенники и налокотники. София наклонилась ближе к рулю, крепче вцепилась в него, чувствуя, как напрягаются, наливаются силой плечи и руки, как все тело превращается в звенящую струну. Ведущий дал отмашку, она ударила по газам и рванула вперед. Из-под колес вылетел сноп оранжевых искр, в лицо ударил ветер. София лихо обошла на старте девицу в серебристых брюках, затем чуть замешкалась, и тут же впереди мелькнула красная банданачертов придурок, как там бишь его звали, воспользовался случаем и вырвался вперед. Но София не собиралась с этим мириться. Сильнее втопив педаль газа, она понеслась к финишу, обогнула теснившего ее бородача в надвинутой на лоб кепке, выиграла еще несколько секунд. Красная бандана мелькала впереди, дразнила, словно плещущий в воздухе плащ матадора.
За спиной заскрежетало, что-то тяжело грохнуло. Раздались испуганные выкрики. Должно быть, кто-то не справился с управлением, улетел в кювет. Но Софию это не волновало. Она не стала сбавлять скорость и оборачиваться, все так же летела, всем весом повиснув на руле. Красный клочок ткани был все ближе, вот она уже поравнялась с ним и принялась обходить справа. Мотоциклист, заметив ее, подался ближе, попытался подрезать, столкнуть ее с дороги. И София, выждав секунду, когда он подберется почти вплотную, ловко вздернула «Харлей» на дыбы. Парень в бандане, очевидно, собиравшийся «боднуть» ее, от неожиданности потерял равновесие и завалился на бок. София же обошла его, рванула дальше и, уже ничего не видя и не слыша вокруг себя, пересекла финишную прямую.
Мир, погасший на секунду, взорвался криками, восторженными воплями, рукоплесканиями. К ней спешили со всех сторон, поздравляли, гомонили, вопили кричалки в честь победительницы заезда. Ночной ветерок холодил влажный лоб. София утерлась рукавом, чувствуя, как разливается по телу приятная истома. Спрыгнула с мотоцикла, широко улыбнулась, рассеянно отвечая на поздравления.
Организатор заезда вытащил ее на освещенную площадку, задвинул в подпитывавшийся от генератора микрофон речь и торжественно вручил призкрошечную серебряную модель Harley Davidson образца 1948 года. София поблагодарила, продемонстрировала подарок всем интересующимся и направилась к своему мотоциклу.
Вечер официально можно было признать удавшимся. Теперь, после такой встряски, неплохо было бы выпить.
2
Мобильник верещал над ухом все громче, и Беркант в конце концов вынырнул из смутно-тягостного сна, с трудом оторвал от подушки гудевшую голову и дотянулся до трубки. Подробности сна он не запомнил, осталось только мерзкое ощущение засыпающего его пескагорячего, тяжелого, давящего на грудь, забивающего рот и ноздри. Он, кажется, пытался выбраться, отчаянно барахтался в засасывающем его все глубже обжигающем месиве, сбивал в кровь ладони. И краем меркнущего сознания слышал чей-то смехнеприятный, раскатистый, безумный смех.
Первые несколько секунд после пробуждения Беркант глупо моргал на льющийся в окно солнечный свет, потом заозирался по сторонам, с облегчением убедился, что лежит на широкой кровати в собственной просторной белой спальне, и прохладный ветер, пробирающийся в распахнутую балконную дверь, парусом надувает белую занавеску, и только потом, слегка успокоившись, ответил на звонок:
Алло!
Получилось все равно как-то хрипло и сдавленно, будто бы он все еще не до конца выбрался из той, ночной, реальности. На дисплей телефона Беркант взглянуть не успел, и потому, подумав вдруг, что могут звонить с киностудии и что там его сип вряд ли будет воспринят «на ура», быстро решил, что в случае чего скажется простуженным. Однако из трубки раздался голос матери.
Мне не привезли картину, трагически заявила она, не утруждая себя приветствием.
Что? переспросил Беркант, попытавшись сесть в постели.
Попытка успехом не увенчалась, в висках тут же взорвалась боль, и он, едва успев подавить стон, снова рухнул на подушки.
Мать тяжко вздохнула, очевидно, крайне расстроенная его непонятливостью. И Беркант в который раз пожалел, что мамуле никогда не приходило в голову заняться актерской карьерой. Роли королевы в изгнании удавались бы ей бесподобно.
Я купила картину, позавчера, на благотворительном аукционе, наконец с достоинством пояснила мать.
Боже, мамочка, ну куда тебе еще одна картина? взвыл Беркант. Тебе их уже и вешать некуда.
Ты прав, дом у меня весьма скромный для матери такого успешного актера, со значением заметила мать, а затем, выдержав драматическую паузу, добавила: Картину должны были доставить вчера вечером. Но ее до сих пор нет.
А ты не пробовала позвонить организаторам? Выяснить, кто за это отвечает? осторожно поинтересовался Беркант, заранее зная ответ.
Мать поначалу окатила его таким ледяным молчанием, что, честное слово, у него мурашки по коже побежали. А затем отчеканила:
Нет! умудрившись вложить в одно короткое слово всю бездну негодования от предположения, что она, при живом-то сыне, должна заниматься решением таких проблем сама.
Беркант прямо-таки увидел, как сейчас взлетели ее филигранно подрисованные брови и скорбно поджались губы. Больше матери уже можно было ничего не говорить. Одного тягостного вздоха и снова повисшего вслед за ним молчания было довольно, чтобы он тут же привычно ощутил вгрызающееся куда-то в солнечное сплетение чувство вины. Расстроил мамочку, недостаточно оперативно пришел на помощь, дал ей на мгновение ощутить себя одинокой и никому не нужной. Черт возьми!
Сдавленно рыкнув, Беркант сдался:
Хорошо, мама. Продиктуй мне название аукциона, я погуглю их контакты и все узнаю.
Было бы прекрасно, если бы ты лично проконтролировал их и сам привез мне картину, добавила мать, сообщив ему нужную информацию.
Ладно, безропотно согласился Беркант. Я сделаю. Только не волнуйся, мам.
Затем он дал наконец отбой, отложил мобильник обратно на тумбочку и попытался снова заползти с головой в подушки.
Рядом под одеялом что-то заворочалось, и сонный женский голос произнес:
Который час?
Беркант, уже начавший проваливаться обратно в блаженное забытье, вздрогнул, снова открыл глаза и ошалело уставился на обнаружившуюся у него в постели соседку. Та сидела в подушках, приглаживала встрепанные рыжеватые волосы и улыбалась, глядя на него выжидательно. Беркант прикинул про себя вероятные объяснения появления у него в постели утренней гостьи. По всему выходило, что вряд ли девушка могла пробраться к нему через балкон или выскочить прямиком из его недавнего кошмара. Вероятнее всего, он все же притащил ее сюда сам, ночью.
Беркант попробовал вспомнить, где был вчера вечером, надеясь, что это сможет как-нибудь объяснить, откуда взялась девица. Дать хотя бы наводку. Кажется, была какая-то вечеринка. Много вина, гашиша Слишком громкая музыка Потом кто-то заявил, что нужно срочно ехать в клуб «Slope», потому что там именно сегодня вечером А что? Что там такое уникальное происходило? Выступал, что ли, кто-то?
Все эти разрозненные воспоминания нисколько не проливали света на ситуацию. Рыжая меж тем продолжала лыбиться и строить Берканту глазки. Снова нырнув в смутные яркие всполохи вчерашней ночи, он наконец вспомнил девичий голос, с придыханием восклицающий:
Ты же Беркант Брегович? Я твоя огромная поклонница. Все фильмы с тобой видела. Скажи, пожалуйста, а как ты считаешь, Хазал и Вурал из «Черного алмаза» потом будут вместе?
Ага, вот оно что. Фанатка. Так понятнее. Ситуация немного прояснилась, и Беркант почувствовал, как на него накатило облегчение. С фанаткой можно было не церемониться. Хуже было бы, если б незнакомка оказалась какой-нибудь актрисой, певичкой или сотрудницей кинокомпании. С этими потом еще, не дай бог, пересечешься на съемочной площадке, начнутся влажные взгляды, томные вздохи На черта ему такое счастье!
Так сколько времени? переспросила рыжая и игриво склонила голову к плечу, видимо, считая, что выглядит совершенно очаровательно.
Самое время отправляться домой, отрезал Беркант и принялся выбираться из кровати.
Сколько раз он давал зарок выставлять этих дур сразу после секса, не позволять оставаться до утра. И опять та же история. Нужно уже, в конце концов, татуировку себе на руке сделатьс напоминанием.
Домой? ахнула девушка. А А завтрак? А
За углом продают буреки, неопределенно махнул рукой в сторону балконной двери Беркант.
Но как же Ты Ты вчера такое мне говорил, я думала
Подумай еще раз, отрезал он и, обернув вокруг бедер простыню, направился в сторону ванной.
Мельком увидел в отражении висевшего на стене зеркала, что рыжая заморгала и, кажется, собралась заплакать. Да чтоб тебя!
Женских слез и причитаний Беркант не любил. Главным образом потому, что они действовали на нервыпробуждали в душе какое-то неприятное скребущее сочувствие. А то и раскаяние. В общем, значительно все усложняли. Ему же просто нужно было избавиться от вчерашней случайной подруги. Желательно побыстрее и без лишних драм.