Пётр Поликарпович взял листы. На первом листе сверху было написано: «Протокол допроса». Он быстро пробежал глазами анкетные данные, там всё было правильно. Но когда дошло до вопросов и ответов, строчки запрыгали у него перед глазами. Первый же вопрос был сформулирован следующим образом: «Материалами следствия Вы изобличены как участник контрреволюционной белогвардейской шпионской и террористической организации. Признаёте себя виновным в этом?»
И далее следовал его ответ: «Да, признаю. Я действительно являюсь участником контрреволюционной белогвардейской шпионско-диверсионной и террористической организации, которая действовала по прямым директивам нашего руководителя Яковенко Василия Григорьевича».
Вопрос: «Когда и кем вы были завербованы в белогвардейскую организацию?»
Ответ: «В белогвардейскую организацию я был завербован в городе Красноярске в 1925 г. эсером Лобовым Фёдором Антоновичем, который был связан с Яковенко и знал о готовящемся выступлении против советской власти».
Пётр Поликарпович бросил листы на стол. Твёрдо произнёс:
Я этого подписывать не буду!
Следователь поднялся.
Сейчас я позвоню, и через полчаса сюда доставят твою жену! Будете вдвоём давать показания.
Пётр Поликарпович медленно поднялся.
А это ты видел?! и показал следователю кукиш. Вот тебе показания! Я товарищу Сталину напишу про все ваши дела. Ответите за свои фашистские действия!
Больше он ничего сказать не успел. Следователь налетел на него, сбил с ног и пинал сапогами в живот, по плечам и по головекуда придётся. Пинал изо всех сил, досадуя, что никак не может приложиться как следуетподследственный дёргался от ударов, закрывался руками, что-то рычал, катался по полу, выл В кабинет вбежал боец, скинул с плеча винтовку, стал передёргивать затвор.
Уйди! успел крикнуть следователь. Я сам его, суку, уделаю! и продолжил избиение.
Пётр Поликарпович уже ничего не видел и не понимал, только чувствовал болезненные удары в самых неожиданных местах. После очередного пинка в голове у него ярко вспыхнуло, и он перестал чувствовать что бы то ни было.
Бесчувственного, его взяли за руки и поволокли по коридору. Голова безвольно болталась, ноги цеплялись каблуками за дорожку. Ничего этого он не сознавал.
Очнулся в камере. Кто-то прикладывал ко лбу влажную тряпочку и заглядывал в глаза.
Одыбал, кажись произнёс кто-то над ухом.
Пётр Поликарпович попытался подняться, но его мягко удержала чья-то рука.
Лежите, вам нельзя вставать.
Пётр Поликарпович глянул на говорившего, но перед глазами плавали бесформенные тени, а голова гудела, будто её наполнили чем-то тяжёлым и горячим.
Где я? спросил, облизнув пересохшие губы.
В тюрьме, где ж ещё! был ответ. Еле живого тебя приволокли. Вот ведь что делают, гады! Ничего святого нет.
Пётр Поликарпович закрыл глаза и попытался вспомнить, что с ним было, но сознание заволакивало мутной пеленой, в которой глохли звуки и краски. В затылок бил тяжкий молот, отчего всё тело болезненно напрягалось. Он попытался подняться и, не сдержавшись, застонал.
Потерпи, браток, опять кто-то молвил, если уж сразу не убили, значит, ещё поживёшь.
Голос то приближался, то отступали тогда становилось немного легче, боль отодвигалась, сознание уплывало. Но через некоторое время тяжесть возвращаласьна него снова наседал реальный мир, со звуками, с неудобством, с резкой болью. В какой-то момент он открыл глаза и страшным напряжением воли удержал ускальзывающее сознание. Постепенно стали видны очертания стен и каких-то людей. Люди сидели совсем рядомна полу возле стены, трое или четверо. Один стоял в дальнем углу спиной ко всем. И ещё один сидел тут же на нарах, в ногах. Нары были двухэтажные, деревянные. Было темно и как-то жутко. С низкого потолка тускло светила крошечная лампочка. Откуда-то из-за спины доносились странные звукине то капало, не то скрежетало. Бухали где-то шаги, бряцало железо, кто-то кого-то о чём-то спрашивал строгим голосомтам, за железной дверью. Всё было дико, непостижимо, почти нереально.
Пётр Поликарпович снова попытался встать, на этот раз более удачно. Спустил ноги на пол и сел, упёршись двумя руками в жёсткое ложе. Сосед внимательно глянул на него.
Ну ты крепкий, дядя! протянул. Мы уж думали, ты не очухаешься. Молодец!
Пётр Поликарпович присмотрелся. Собеседник был уже немолод, носил довольно густую бороду, пышную шевелюру; со скуластого лица бойко глядели живые глазки. Типичный сибиряк, лесной житель. Всё ему нипочём.
А вы как тут очутились? спросил он мужичка.
Как и все, усмехнулся тот. Прямо из дома взяли. Да тут почти все такие! Все камеры забиты плотяком, не продохнуть. Кажную ночь всё новых привозят. Суют, куда ни попадя. Вот это, положим, одиночка. А нас тут сколько душ? Он обвёл взглядом камеру и молвил: Шестеро! Важно мотнул головой. И ведь ещё натолкают, это как пить дать! У соседей вон двенадцать человек понатыкано. И ничего. А куды денешься? Придётся терпеть. Так-то, паря!
Двенадцать? повторил Пётр Поликарпович. Да зачем же так много? Может, это проверка какая? Разберутся, а потом отпустят.
Сосед снисходительно улыбнулся. Окинул взглядом Петра Поликарповича и заключил со знанием дела:
Ежли они со всеми станут разбираться, как с тобой, так и отпускать некого будет! Немного подумав, спросил: Что ж вы такого натворили, что вас так отделали?
Пётр Поликарпович опустил голову.
Протокол отказался подписывать. Сказал, что Сталину жалобу напишу.
Сосед присвистнул. Остальные повернули головы. Сразу стало тихо.
Сталину? протянул тот, что стоял у стеныхудощавый мужчина невысокого роста. Мысль правильная, только неосуществимая. Письмо до Сталина всё одно не дойдёт. А если бы и дошло, пока там в Москве разберутся, тебя тут так измордуют, что никакой Сталин не поможет. Уж лучше сразу всё признать и подписать. По крайней мере, жив останешься. И родных не тронут. Они-то тут при чём?
Все сразу зашевелились, загудели возмущённо.
Ты тут брось ахинею нести! возразил один из сидевших на полу. Резко поднялся на ноги; оказалось, что это довольно крупный мужчина, широкий в кости, с уверенным взглядом глубоко посаженных глаз. Если признавать всё, что на тебя вешают, так это будет расстрели к попу ходить не надо!
Да ты хоть видал, что в пятьдесят восьмой статье написано? Там почти все статьи расстрельные! Ты что думаешь, что если признаешься, что тыяпонский шпион или там троцкист недобитый, так тебя помилуют? Да тебя, дурака, сразу же шлёпнут! Пятакова с Каменевым не пощадили, а тебя отпустят. Ага! Держи карман шире!
Да я и не говорил, что отпустят. Нет, конечно! Дадут лет пять. В конце концов, это не так уж и много. Можно вытерпеть! Главное, следователей не злить. Искалечат ведь. А потом всё равно расстреляют. Конец один.
Пётр Поликарпович поёжился от таких прогнозов. Сознание двоилось. Против воли он втягивался во всю эту чертовщину, как бы соглашался и на сроки, и даже допускал расстрел, но тут же холодел от абсурдности происходящего. Ведь он точно знал, что ему не в чем каяться, не в чем признаваться! Ни расстрела, ни пяти лет, ни даже пяти минут ареста он не заслужил. Так почему же он находится здесь, в советской тюрьме, взятый той самой властью, за которую боролся с настоящими, а не мнимыми врагами?
Ответа на этот вопрос не было.
Вдруг загремел замок, и дверь распахнулась.
Кто тут на букву «эн»? спросил охранник.
Худощавый быстро обернулся.
Я на букву «эн»!
На выход!
Худощавый быстро огляделся, одёрнул рубаху и двинулся к выходу. Секундаи нет его. Больше Пётр Поликарпович никогда не видел этого человека.
Поздно ночью вызвали на допрос и самого Петра Поликарповича.
Его доставили в тот же кабинет, к тому же следователю, который бил его накануне. Тот глянул исподлобья на подследственного и продолжил чтение каких-то бумаг. Пётр Поликарпович стоял перед ним, пошатываясь, не понимая, что ему делать, как себя вести. Сесть ли на стул возле стола или что-нибудь сказать? Но что он мог сказать человеку, так жестоко избившему его несколько часов назад? Если бы он теперь был в колчаковском застенке, а перед ним сидел белогвардейский офицеро! он бы многое ему высказало жизни и смерти, о самопожертвовании и готовности умереть за светлые идеалы социализма. Но как себя вести в советской тюрьме, когда перед ним сидит чекист, член ВКП(б) и борец за те же самые идеалы добра и справедливости? И почему этот борец смотрит на него волком, а душа от этого взгляда леденеет?
Следователь отодвинул бумаги и поднял голову, задумчиво посмотрел на подследственного. Ему, как видно, тоже было неприятно всё это. Вернувшись домой уже под утро, он жаловался жене на этого самого Пеплова, не желающего признавать очевидные факты. Жена сочувствовала ему и выражала надежду, что перед ним никакой враг не устоит и всё равно признается! И вот теперь ему предстояло проверить это напутствие.
Воспоминание о молодой и преданной ему женщине смягчило суровость лица, и он спросил довольно спокойно:
Ну что, будем говорить правду?
Пётр Поликарпович опустил голову. Ничего не изменилось. Всё стало только хуже.
Я не понимаю, чего вы от меня хотите, прошамкал он распухшими губами.
Чего ты там бормочешь? вскинулся следователь. Говори громче!
Я сказал, что ничего не знаю. Я ни в чём не виновен! произнёс Пётр Поликарпович крепнущим голосом.
Так-так! Значит, продолжаем упорствовать! Ну что ж. Он легко поднял своё грузное тело, выпрямился, выпятив грудь. Значит, так, бить я тебя больше не станунеохота руки марать. А сделаем просто: я сейчас прикажу арестовать твою жену, и тогда посмотрим, как ты заговоришь! И он пристально посмотрел на Пеплова, проверяя реакцию. Но Пётр Поликарпович нисколько не изменился в лице. Он уже многое понял для себя и многое решил.
Если вы арестуете мою жену, это ничего не изменит. К тому же у нас маленькая дочь. Вы и её заберёте?
Дочь твою определят в детский дом. Жена пойдёт по статье за недоносительство. А тебя расстреляют. Твоё участие в заговоре уже доказано, а признаниепустая формальность. Подельники твои во всём признались. Им это зачтётся, а тебе выходит высшая мера. Если тебе себя не жаль, так хотя бы о малолетней дочери своей подумай. Каково ей будет расти полной сиротой?
Пётр Поликарпович опустил голову. Ещё минута, и он согласится, подпишет признание своей несуществующей вины. Но из самой глубины поднимался вопрос: а как после этого будет жить его дочь? Что скажет жена, когда узнает, что муж много лет обманывал её, вёл двойную жизнь? Для неё это будет хуже смерти. Ведь это позор на всю жизнь! А раз так
Я ни в чём не виноват, тихо проговорил он. Мне не в чем признаваться. А вы делайте то, что вам подсказывает совесть.
Следователь на миг потерял дар речи. Никак не ожидал такого упорства от этого уже немолодого человека.
Значит, не хочешь разоружиться перед советской властью? для верности спросил он.
Пётр Поликарпович отрицательно помотал головой.
Ну что ж, тогда пеняй на себя. Ты сам во всём виноват. И снова бросил испытующий взгляд на Пеплова. Тот стоял с застывшим лицом, и не понять было, о чём он думает. Следователь испытал в этот момент почти непреодолимое желание изо всей силы ударить его в солнечное сплетениекак их учили на спецкурсах: нужно подойти к подследственному с правой стороны и, резко крутнувшись на левой ноге, заехать носком сапога в центр мягкого живота, чуть выше пупка. Он проделывал это неоднократно во время допросов, и всякий раз эффект был потрясающий: охнув и выпучив глаза, подследственный сгибался пополам и валился на пол; несколько минут он не мог вздохнуть, корчился, как раздавленный червяк, утробно мычал и силился протолкнуть в себя воздух; зрелище было довольно гадкое. Но выбора у следователя не былоон должен был добиться признания во что бы то ни стало. И он его добивался: редко кто после подобных приёмов продолжал упорствовать. Правда, иногда заключённые умирали от разрыва желудка или селезёнки, но это выходило случайно, Рождественский не хотел никого убивать. С другой стороны, у него было готово объяснение такой горячности. «Эти скоты любого доведут!» невозмутимо заключал он в подобных случаях. Но на этот раз его что-то остановилоон и сам не мог понять, что именно. То ли безучастный вид подследственного, то ли эти его слова про совесть. Только он испустил шумный вздох и быстро прошёл к столу. Сел в кресло и стал быстро заполнять протокол допроса. Пётр Поликарпович стоял с безучастным видом и смотрел в одну точку. На него навалилась страшная тяжесть. Хотелось поскорей уйти отсюда, закрыть глаза и ничего не знать, не чувствовать. Если б можно было, он застрелился бы прямо сейчас, смывая с себя позор и разрешая все вопросы. У него хватило бы на это мужества.
А следователь всё писал свой протокол. Для него всё было предельно ясно: если враг не сдаётсяего уничтожают!
Когда с бумагами было покончено, следователь вызвал конвойного. Петра Поликарповича вернули в камеру.
* * *
На следующее утро в просторном кабинете начальника областного управления НКВД началось очень важное совещание. На нём присутствовал только что приехавший из Москвы первый заместитель наркома внутренних дел СССР Фриновский Михаил Поликарпович. Председательствовал сам начальник управленияЛупекин Герман Антонович. Фриновский и Лупекин были примерно одного возрастаобоим не было ещё и сорока. Но внешне они сильно разнились. Московский гость был дороден и благообразен, круглолиц и черноволос, с проницательным взглядом больших тёмных глаз. Лупекинсовсем наоборотбыл худощав и как бы измождён, невысок и тонок; многие находили его до жути похожим на автора знаменитой книги «Как закалялась сталь» (когда тот лежал, парализованный, в постели). Это внушало если не ужас, то душевный трепет. Сходство было, конечно, случайным. Однако Лупекин осознавал выгоды подобного сближения и старался придать лицу совсем уже нечеловеческое выражение: взгляд его был каким-то волчьим, будто он каждую секунду видит потусторонний мир, но не боится ни духов и ни демонов, а готовится дать им самый решительный и беспощадный бой, как и подобает советскому чекисту и несгибаемому борцу со всякой нечистью.
На совещание были приглашены начальники отделов и их заместители, а также несколько особо доверенных сотрудниковиз числа приехавших в Иркутск вместе с Лупекиным пару месяцев назад. Всего набралось человек сороквсе в военной форме, все в блестящих хромовых сапогах, подтянутые и внутренне собранные, готовые (и способные) на всё. Этакая рота сверхлюдей, которым доверены особо важные тайны и от которых зависит слишком многое в этом несовершенном и пакостном мире.
Открыл совещание, как и положено, товарищ Лупекин. Он поднялся со стула и обвёл подчинённых своим мертвящим взглядом. Воцарилась абсолютная тишина.
Товарищи уполномоченные, произнёс он низким хриплым голосом, я хочу представить вам первого заместителя народного комиссара, командарма третьего ранга товарища Фриновского. Он только что прибыл в наш город с особым поручением лично товарища Ежова. Прошу никаких записей не делать. Письменные инструкции вы получите позже, в индивидуальном порядке. Итак, слово для сообщения исключительной важности предоставляется Он выразительно глянул на высокого гостя. Тот сдавленно кашлянул и поворотил голову. В руках его показалась бумага. Уткнувшись в неё, он стал читать утробным голосом, словно бы давясь и глотая звуки:
Я уполномочен зачитать директивное письмо о террористической, диверсионной и шпионской деятельности немецких троцкистов, проводимой по заданиям гестапо на территории Союза ССР. Короткая пауза, нетерпеливое движение шеей, и далее: В настоящий момент, как никогда, необходима бдительность коммунистов на любом участке и в любой обстановке. В условиях обострения классовой борьбы и усиления империалистической агрессии, когда немецкий фашизм вкупе с подонками-троцкистами создаёт в нашей великой стране свою агентурную сеть, доблестные органы НКВД должны кардинально усилить свою бдительность и беспощадно пресекать вражеские вылазки. Товарищ Сталин призывает нас к беспощадной борьбе с врагами социалистической Родины, с отщепенцами и предателями всех мастей и оттенков. В наркомате подготовлен циркуляр об усилении оперативной работы по эсеровской линии, также значительно усилена оперативно-агентурная работа по церковникам и сектантам, по антисоветским тюрко-татарским националистическим организациям, панмонгольской шпионской организации, правотроцкистской контрреволюционной организации, белогвардейской шпионской организации, фашистской шпионской организации, церковно-монархистской организации. В Западной и Восточной Сибири уже вскрыты и разрабатываются контрреволюционные организации среди высланных кулаков и примкнувших к ним партизан. Враг хитёр и коварен, он не гнушается ничем! Фриновский поднял голову и впервые посмотрел на притихших чекистов. Две недели назад в Москве арестован бывший нарком Ягода. Этот двурушник исключён из партии и уже даёт признательные показания. Вместе с ним арестована целая шайка прихвостней, все они готовили покушение на товарища Сталина и членов правительства!