В очередной раз Гриша почувствовал себя неадекватным. Как они с Валерой говорили «сейчас бы нам с тобой туда, где расцвела сирень». Да, какая уж тут теперь «сирень». Он запросто мог бы принять грамм триста, но такая доза Колю буквально убила бы. Он всегда с удивлением смотрел, как Гриша наливает себе пятидесяти граммовую стопку и разом опрокидывает ее в себя. Пять-шесть стопокпод чудесную жареную свинину с картошкой и салатами, а такГриша тоже пил вино, они приканчивали на троих уже вторую бутылку, но как и следовало ожидать, у него не было «ни в одном глазу». То же мнев гости сходил! Вот они когда-то с ВалеройГрише остро захотелось, чтобы друг сидел с ним сейчас за столом. Все было бы по-другому: настрой, атмосфера, беседа, степень вовлеченности в разговоры. Ему стало за себя стыдно: ну что ему еще надо? Семья, маленький внук, будет еще ребенокЛюбимые, дорогие ему люди, которым он нужен. «Нет, ну ямудакчто мне не хватаетВалера, Валерану зачем мне сейчас Валера? А без Валеры совсем не можешь обойтись?»Гриша молча занимался самобичеванием, хотя в глубине души он прекрасно знал, почему ему всегда не хватало Валеры. Только с Валерой он был до конца «собой», а не играл роль благодушного, умного, продвинутого папы и нежного мужаВот они разговаривают, Гриша как бы с ними, но разве об этом ему хочется поговорить? Не он направляет беседу за столом, а женщины. Все правильно, так и должно быть. А чего-то не хватает. Настоящего интереса не хватает. Ага, ну понятно, вот Аллка несет большую книжку с картинками про стадии беременности. Тычет в одну из картинок пальцем: зародыш 12 недель, у него уже ручки-ножки, у него сердце, у него мозг, он уже 4 сантиметра в длину. На хрена ему смотреть на зародыша? Нет, ну куда это годится? Увеличенная картинкаи что? Восхищаться? Он смотрел, но даже минимального интереса закосить не получилось.
Вот с Валеройс ним даже молчать было хорошо, оба знали «о чем они молчали», и почему в эти минуты не нужны слова. Так иногда было и с Маней. Для этого им надо было остаться вдвоем. Сейчас их было четверо, а рядом еще ребенок: три поколения, у всех разноеГрише захотелось домой. Он засобирался, но сразу уйти не вышло. Маня хотела непременно дождаться чаю с тортом. Свое императивное желание идти домой Грише пришлось скрыть. Ну, что я в самом деле взбесился? Прямонемедленновыходите строиться! Пусть Маруська пьет свой чай. В последнее время Гриша вынужден был себе признаваться, что он ведет себя, как псих. Надо за собой следить.
В машине Маня опять завела про беременных, картинки с «ручками-ножками» иопять вечная тема Аллкиного самочувствия. А вот, когда она сама была беременная, было то-то и то-то. Слушать эти подробности было скучно, но Гриша Машу не прерывал. Он и раньше об этом думал: то, что для женщин необыкновенно важно, то для мужчинникак, и наоборот. Все эти Машины «а ты помнишь, помнишь?» Да помнил он все. Хотя и не так, как Маше хотелось, «неправильно» он помнил, без умиления. Как она тогда вообще залетела? Видимо, случайно. Вовсе он не собирался становиться папой, как-то не ощущал себя готовым. Понимал конечно, что когда-нибудь, конечнопросто «когда-нибудь» наступило вот прямо сейчас. Он жил своей жизнью, секс для него совершенно не ассоциировался с детьми. Он любил свою жену, старался быть осторожнымну надо же! Машка не делилась с Гришей своими сомнениями, просто через какое-то время после пропуска, как она говорила «менсов», он в такие вещи не вникал, она пошла к врачу. Вечером они легли спать и она ему новость объявила. От удивления Гриша онемелхотя что ж тут такого было удивительного: не убереглись. Бывает. Он молчал. Перед ним совсем близко было напряженное Машино лицо, с каким-то несмелым, выжидательным выражением, с застывшей напряженной улыбкой: она ждала его реакцию. Пауза затянулась чуть дольше, чем следовало. Бедная Машка. Какой же он был скотиной! Ей даже пришлось его спросить:
Гриш, что ты молчишь? Ты не рад?
Рад, Муся, что тыпросто все так неожиданно. Я очень рад.
Гриша как будто отмер, обнял Марусю и они долго лежали обнявшись, не спали. Гриша шептал Маше на ухо нежные слова. И однако огромность новости придавила его. Наутро, проснувшись, он сразу вспомнил что «там у Машки что-то уже растети что теперь будет». Странно он тогда не думал ни о ней, ни о ребенке, он думал только о своей пошатнувшейся стабильности. То-есть «что будет со мной? А как же я? А как это я вынесу кричащего младенца и Маню с разбухшей грудью с сочившимся молоком?». Вот о чем он думал, никому не озвучивая своих мыслей. Валерке он не стал звонить специально, сказал при случае, но друг воспринял новость слишком легко, просто сказал «поздравляюпередай Марусе мои поздравления» и все. Ну да, другу было не до них. Там в Валеркиных мозгах была сплошная, как Гриша с Машей ее за глаза называли, Таня-парашют.
И вот начались Манины недомогания: то ее тошнит, то ее рвет, то у нее сонливость, то ей надо сдавать анализы,ага, низкий гемоглобиней надо есть орехи и гранаты. Тещины «Гриша, езжай на рынок купи Мусе сухофруктыей нужен свежий творогнет не будем есть борщ, Мусе это вредно в ее положении, ей нужна легкая пища » Как он от этого устал. Они вообще никуда не ходили, Маня лежала на диване в теплых носках, укрытая пледом. Живот начал вырисовываться и жена перестала за собой следить. На ее округлившемся лице появились темные пигментные пятна. Но дело было не в них. Гриша не испытывал к растолстевшей Мане неприязненных чувств. Нет, чего не было, того не было. Впрочем он и не гордился ее животом, просто надо было это неприятное время переждатьвсе будет по-прежнему. Дома стало как-то уныло. Никаких ни на что отвлечений. Они все работали, но вечером все крутилось только вокруг будущего ребенка. Гриша помнил, что его еще тогда, давно поразила женская завороженность беременностью. «Какой у баб делается ленивый, узконаправленный ум, когда у них в животе ребенок»угрюмо думал он, выводя отяжелевшую Маню погулять в парк. «Я с ней разговариваю, о она вроде мне адекватно отвечает, нотак рассеянно, лениво, не заинтересовано, как будто делает мне одолжение. Ничего ей сейчас неинтересно, она не перестает прислушиваться к себе: вот ребенок пошевелился, вотизжога, газычто там еще бываетгосподи! То надо прилечь, то поесть, то встать походить, тодайте соку, или бутерброд с колбасой» Женская биологическая сущность во время беременности проявлялась ярко и мощно, Гриша умом понимал, что это нормально, но очень беспокоился о себе.
Маня стала толстая и неповоротливая, она любила брать его руку и прикладывать ее к своему бугрящемуся под халатом животу: «послушай ухомслышишь, сердце бьется. Видишь, как толкается, прямо видносмотри, вот наверное коленка или головка». Гриша послушно прикладывал к Машиному животу ухо, поглаживал «коленку или головку», покорно смотрел на перемещающиеся по животу возвышенности. «Правда, эточудо?»с нежностью спрашивала Маруся. «Правда»отвечал Гриша, хотя никакого особого умиления не испытывал. «А может яурод? Это же мой ребенок там у нее внутри шевелится. Что меня забирает?»Гриша ругал себя за бесчувственность, но ничего сделать с собой не мог. Вечером за столом Маша ни о чем не могла разговаривать кроме колясок, манежиков и сравнительных достоинств теплых одеял и пеленок. Гриша на все соглашался. Обсуждения одеял его глухо раздражали. Он с надеждой смотрел на тестя, но тот молчал и вяло поддакивал женщинам. Хоть бы быстрей ужеНет, ему тогда мало не показалось. Гриша улыбнулся: ну, надо же «ему мало не показалось! Машка носила его ребенка, а онустал». Тогда, впрочем, мысль о собственном эгоизме Грише в голову не приходила.
Потом Маша родила. Он сам отвез ее на такси в роддом и долго ждал в вестибюле около окна информации, ловя себя на том, что мысли его все время отвлекаются от того, что сейчас происходит с Марусей. Ему как раз совершенно не хотелось представлять себе ее корчавшееся от боли тело, слышать ее животные крики. Он почему-то был озабочен тем, что не смог поехать на работу, хотя там у него было важная встреча в обществе Дружбы. Кстати, он все-таки потом туда поехал, уговаривая себя, что «надо, мол, ехатьничего не сделаешь», а на самом деле, трусливо убегая из вестибюля больницы, от сгустка разлившегося в воздухе напряжения. Гриша подумал, что сейчас в современной Америке мужья присутствуют на родах. Какой кошмар! Кровавая слизь, дымящаяся темно-бордовая плацента, скользкий младенец, Машины разъятые ноги. Гришу даже передернуло. Нет, все-таки хорошо, что ему не довелось видеть любимую женщину в таком виде.
А тогда ему передали в руки красный сморщенный комок, его дочь. Сверток оказался невесомым. Дома они ее развернули и Гриша увидел копошащееся беспомощное худенькое тельце с засыхающим отростком пуповины в коросте с малюсенькой головой с припухшими закрытыми глазами. Грише бросилась в глаза ее женская писька, какая-то слишком для такого маленького тела, большая и настоящая. Девочка перебирала ногами, задирала их вверх, голова ее беспорядочно поворачивалась из стороны в сторону и изо рта что-то текло. Она была хрупкой и очень жалкой. У Гриши сжалось сердце: это существо, его ребеноккакая же это страшная ответственность на всю жизнь. В этом момент он как раз и подумал, что вот теперь он никогда никуда не денется ни от Мани, ни от крохотной Аллки.
В уходе за ребенком он практически не принимал никакого участия, много работал, приходил поздно и крепко спал, быстро научившись не просыпаться от плача. Гриша со стыдом вспомнил, что иногда он задерживался на работе нарочно, чтобы не идти домой и отдалить от себя Аллкины голодные крики, ванную, завешенную пеленками и вечный запах перекипяченного мыла из бака на плите. По выходным он выходил с коляской и прохаживался по двору. Знакомые тетки его останавливали, смотрели на Аллку и противно сюсюкали. Гриша покорно пережидал их излияния. Куда было деваться. Когда Маня выходила с ним, делалось только хуже: по двору следовало идти неспешно, гордо держась на ручку коляски, тетки опять подходили, но их восторги «ах, какая у вас девочка ах, как она похожа натут они, прекрасно зная, что родителей зовут Маша и Гриша, всегда говорили на мамуна папу», прямо зашкаливали за пределы относительной нормы. Но внимание теток было Маше явно приятно и процедура отворачивания одеяла и рассматривания младенца занимала гораздо больше времени. Гриша терпел и натянуто улыбался. Его тянуло присесть на лавочку и почитать, но он быстро перестал это делать, так как тогда его одолевали молодые мамаши с идиотскими вопросами про вес, вскармливание и «а ваша что уже умеет».
Прошло много лет. Грише всегда казалось, что у него так было потому что он был молодым, энергичным, сильным, умнымну мог ли он тогда жить только грудным ребенком? Ему казалось, что вот уж когда он станет дедушкой, все будет по-другому. Он даже где-то читал, что мужчины проживают чувства отцовства более остро, когда у них рождаются внуки, ночерт, как бы не так! У Аллки родился Антоша и чтоа ничего. Гриша проникся, спору нет, но до Маниных и Аллкиных умилений ему было как до луны. Ну не умиляли его младенцы, хоть тресни! Гриша привычно решил обсудить свою «странность» с Валерой. Может он не один такой, что друг скажет. Хотя что он мог сказать, у него же нет пока внуков, а дочьподросток. К тому он с ней не живет.
Валера позвонил сам, было уже почти 11 часов, поздний звонок даже для Валеры. В Москве-то они друг другу и ночью могли позвонить, но здесь, подчиняясь общей идее «не беспокоить», они так поздно не звонили, по-этому Гриша, увидев на дисплее Валерино имя, насторожился.
Гриш, у меня тутВалерин тон не предвещал ничего хорошего: «не здрасте, не приветнаверное что-то с родителями. Кошмар.»эта мысль промелькнула в Гришиной голове за долю секунды.
Что? Говори! Родители?
Гриш, у Йокорак.
Гришей овладело странное смешанное чувство. С одной стороны Йокомолодая, полная надежд женщина, как эточто за дикость? Но с другой, хоть ему и стыдно было в этом признаться, он услышал новость с облегчением: ну, кто в самом деле, ему была эта девушка? Он и видел-то ее всего пару раз в жизниТем более, что по некоторым признакам, ему стало казаться, что Валера скоро будет опять свободен, Йоко станет прошлым, просто хорошим воспоминанием. Гриша пропустил момент, когда надо было что-то сказать. Пауза уже выглядела нехорошо, Валера же ему с этим позвонил, а онпросто молчит. А что надо говорить! Ох, жалко девчонку. Тут все талдычили, что «ракэто диагноз, а не приговор» ага, очередной американский пиздёж, что за бред: заболеешь раком, от другого не умрешь.
Ну, Валер, что тут скажешь? Ужас. Ты мне ничего раньше не говорил.
Да, не говорил. Я и сам не знал. У нее в последнее время были по ночам ужасные головные боли, но это казалось обычным делом, а потом ее начало рвать. Думали от мигрени, хотяя ей все время говорил, чтобы она к врачу сходила. Она пошла, мне ничего не сказала. Сделали томографию и воткакая-то там мультиформная глиобластома, височная доляОна сначала переживала, что практически не может работать, какая-то все время сонливость, голова кружится, а сейчасей уж не до работы. Она стала плохо видеть.
Я понял. Что можно сделать?
Ничего, Гриш, нельзя сделать. Там видимо все поздно и прогноз плохой.
Что все-таки, что она будет делать?
Она уезжает к родителям в Токио. Йоко не была воспитана в традиционном японском духе, но, понимаешь, там у них все-таки несколько другое отношение к смерти. Они ее встречают, как бы это сказать, с большим, что ли, достоинством. Она решила быть со своей семьей. Они ей помогут, как она мне объяснила, перейти к другой жизни.
К какой-такой другой жизни? Она это серьезно?
Ой, да не спрашивайя с ней об этом не могу говорить. У них там свое
Ну да, ты правНу, а как она? Я вообще не понимаю, как она держится.
Я тоже не понимаю. Она уезжает в Токио, хочет домой.
Они там что ли будут лечиться?
Да, попробуют, видимо, ноГриш, она и года не проживет. Операция или что там еще можно сделать, просто даст ей временное облегчение, а потом все вернется.
Гриш, это ужас. А ты-то как?
Я? А что я? У меня есть перед ней кое-какие обязательства.
Что ты имеешь в виду? Поедешь с ней в Токио?
Нет, никуда я не поеду. Незачем. Я, Гриш, все просто за нее доделаю. Она должна успеть защититься.
Зачем?
Ну, какона жила своей работой. Что теперь все бросить? Нельзя. Надо успеть. Считай, что это дело ее жизни. Девка не успелани с семьей, ни с детьмии со мной ей не так уж повезлоПусть хоть работу свою защитит. Она способная баба.
Ну, она же будет понимать, что это ты, а не она самакакой прок-то? Да и будут ли у нее силы защищаться? Может лучше забить на это?
Не думаю. Я должен сделать все очень быстро. И я сделаю. К концу лета все будет готово. Она не умрет пока не защитится. Осенью все будетЭто мой перед ней долг. Да, собственно, у нее основное уже готово. Я все обобщу. Пусть у нее будет блестящая защита. Хочу увидеть ее счастливой.
Валер, я если быне ее болезньу вас все нормально. Я не спрашивал, а ты не говорил. Ты ее любишь? Как ты будешь без нее жить?
Ладно, Гриш, ты спросил, я отвечу. Нет, я ее не люблю. Я был ей увлечен: молодая, красивая, способнаяно сейчас этого уже нет. Понимаешь я понял, что эта девушка должна быть счастлива как-то по-другому, не со мной. Да, и не в ней дело. Дело во мне. Она, Гриш, слишком необычная: не истерит, не плачет, не кричит. Она не то, чтобы не испытывает эмоций, она их не показывает. С точки зрения японцев, их эмоции могут ранить близкого человека, а значит их следует держать под контролем, не терять лицо. Я так не умею, мне это непонятно. Она замолкает, а если на нее посмотреть, попытаться объясниться, у нее на лице появится мягкая блуждающая улыбка. Но что там за этой улыбкой-фасадом? Я не знаю. В последнее время у меня ощущение, что я живу с красивой, хрупкой, фарфоровой куклой. Она убирает, готовит еду, подает мне всепочему она это делает? Любит меня, или такова ее роль в японском структурированном обществе? Она так себя ведет, потому что так надо вести себя с мужчиной. Я не привык к таким женщинам, и уже не привыкну. Слишкой она японка. Да, я хотел от нее уйти, созревал. А она сама от меня уходит, это горько, я не хотел этого, видит бог
Гриша не прерывал Валериного монолога. В первый раз друг говорил с ним об Йоко. Валера уже целый год жил со своей аспиранткой, помогал ей, у них была общая цель и интересы. Валера был увлечен и Гриша ему немного завидовал: друг обладал девушкой, в которой сочеталась современность и экзотизм. Йоко, изящная статуэтка с мощным научным потенциаломДа, надо честно признаться: у Валеры женщина 25 лет, а у него Маруся 52 летАллка старше, чем ЙокоВалеркавезунчик. Как всегда. И вдруг«я живу с куклой». Валерке вовсе не было так уж хорошо. А теперь еще и это