Теперь Элсбет больше нет, и мне не хочется думать о том, как это произошло.
У «Коко» были еврейские владельцы. Через девять месяцев после начала оккупации в кондитерской произошла драка. Последствия самая первая облава и сотни трупов.
А Басу никогда больше не придется учиться.
Моя жизнь была разрушена два с половиной года назад. Но сейчас, у входа в лицей, мне кажется, будто это случилось всего две недели назад. А может быть, кирпичи все еще продолжают сыпаться каждый день.
В школе тихо и пусто. В коридорах не видно учеников, из классов не доносится ни звука. Сначала я подумала, что ошиблась и учебный день уже закончился. Но, заглянув в один класс, я вижу учеников. Просто их очень мало: всего пять. Наверное, остальные исчезли: либо их забрали немцы, либо они прячутся в убежище, либо случилось что-нибудь похуже. Вся школа опустела. Это был мир Мириам. Она ходила сюда каждый день, пока ей не пришлось скрываться. Надеюсь, здесь остались ее следы.
Две девочки лет двенадцати-тринадцати поднимают глаза, когда я прохожу мимо их класса. Я машу им, чтобы показать, что у меня нет дурных намерений. Однако на лицах учениц написан страх, и они следят за мной, пока я не скрываюсь из виду.
В следующей классной комнате худой человек в очках читает лекцию, стоя у доски, а девушка в углу прилежно конспектирует. Я тоже всегда сидела в правом углу, впереди. Бас старался привлечь мое внимание, проходя мимо моего кабинета. Он прижимал к стеклу нос или указывал на учителя, беззвучно произнося: «Занууу-да». Мальчик, который сидит в другом углу, ловит мой взгляд и подмигивает мне. Он смеется, и учитель, резко повернувшись к нему, делает замечание. У этого мальчика темные волосы и круглое, как луна, лицо. Он не похож на Баса, но этот жест так напоминает его! Я сразу же отхожу от стеклянной двери, борясь с нахлынувшими воспоминаниями.
Да, зря я сюда пришла. Весьма неудачная идея. Не знаю, почему я не прислушалась к интуиции. Это небезопасное и плохо спланированное предприятие. Меня может увидеть кто угодно, а я не подготовила легенды. Нужно вернуться за фотографией позже. Я приду с взяткой: с настоящим кофе.
«Занууу-да», обычно говорил Бас через стеклянную дверь классной комнаты. Снова это воспоминание.
Эта школа похожа на лабиринт. Никак не могу вспомнить, куда поворачивала, войдя в здание. Прямо передо мной выход правда, не тот, через который я вошла. Я направляюсь к нему.
Могу я вам чем-нибудь помочь? На пороге школьной канцелярии стоит женщина. Она выше меня и всего на несколько лет старше. У нее острый, настороженный взгляд. Волосы уложены узлом на макушке. На желтый кардиган нашита желтая звезда. Вы заблудились?
Я уже ухожу.
Она загораживает выход.
Но зачем вы здесь? Вы же не школьница.
Я Вопреки обыкновению, мне не удается что-нибудь придумать на ходу. Я искала фотографию.
Чью?
Учеников.
Учеников, повторяет она. Каких именно учеников?
Не важно. Я зайду в другой раз. Не хочется зря вас беспокоить. Я пытаюсь обойти женщину, но она снова загораживает мне путь. Чтобы выйти, пришлось бы ее оттолкнуть. Судя по всему, она проверяет, действительно ли мне так нужно то, за чем я пришла.
Какие еще фотографии? настаивает она. Зачем вы здесь на самом деле? тихо произносит она.
Бас, вырывается у меня.
От моего спокойствия не остается и следа. Всё в этой школе напоминает о нем: запах мела, парты, школьные коридоры. Я изучала его расписание, чтобы с точностью до минуты знать, когда смогу столкнуться с ним в вестибюле. Бас не был прилежным учеником, но ему все сходило с рук. Его все любили и ученики, и учителя.
Женщина качает головой и крепко берет меня за руку.
У нас нет учеников по имени Бас. Кто такой Бас?
Мне больше не удается сдерживать эмоции.
Бас умер. Я любила его.
Выражение ее лица смягчается, но она по-прежнему смотрит с подозрением.
Мне жаль, но у нас нет его фотографий. Кем бы ни был Бас. У нас совсем нет ничего. Наши архивы сгорели несколько недель назад при пожаре.
Я пойду.
Она не отпускает мою руку.
Я думаю, следует отвести вас к директору. Это незаконное вторжение.
Ко мне медленно возвращается способность соображать. Я выдергиваю руку и протискиваюсь мимо женщины.
Мне нужно идти.
Остановитесь. Как ваше имя?
Нет, она не станет на меня доносить. Еврейка не захочет привлекать к себе внимания, даже если нужно сообщить о преступлении. Ей некуда обратиться за помощью.
Остановитесь, нерешительно повторяет она. Я продолжаю идти к выходу, и женщина меня не удерживает. Правда, я чувствую на себе ее взгляд: она наблюдает, как я выхожу из здания. Лицей пробудил во мне воспоминания, вызывающие боль.
Я кручу педали, направляясь домой, и холодный ветер дует в лицо. Ко мне возвращается самообладание, и я злюсь на себя. Мне нужно было всего-навсего найти фотографию, а я с этим не справилась. Следовало прийти с взяткой в виде кофе и с хорошо отработанной историей. Я могла бы сказать, что ищу одну девочку, у которой была приходящей няней. Или, допустим, она жила в соседнем доме. Я сочиняю подобные истории каждый день. Да, мне следовало это сделать, а я не сделала. И теперь я уничтожила один из немногих шансов, которые у меня были. Глупо. Непрофессионально. Опрометчиво.
Выполнив несколько поручений мамы, я отправляюсь домой. Но солдаты заблокировали улицы, по которым я обычно езжу. Они маршируют колоннами. Для них это шанс порисоваться, вышагивая в касках и черных сапогах. При этом они поют. Сегодня это «Эрика» песня о немецких девушках и немецких цветах. Эти чуждые слова и музыка застревают у меня в мозгу.
К тому времени, как я наконец добираюсь до парадной двери, я едва стою на ногах. Заходя в квартиру, я чувствую бархатный аромат. Мама варит горячий шоколад. Зачем? Я же говорила ей, что у нас осталось совсем немного и лучше приберечь к празднику. Мама не из тех, кто любит устраивать импровизированные праздники. По крайней мере теперь.
Горячий шоколад? Я забыла, что у кого-то день рождения?
Я разматываю так и не просохший шарф и вешаю на крючок у двери. Будь я юной девочкой, я бы уютно свернулась в клубок на диване, с чашкой шоколада в руках, и рассказала маме о трудном дне. Если бы этот дом не держался на мне, я бы поведала родителям, что меня попросили выполнить непосильную работу. И позволила бы маме погладить меня по головке.
У нас гость, сообщает мама. Трудно сказать, настоящая это улыбка или фальшивая, потому что ее губы разучились улыбаться естественно. Улыбка кажется почти настоящей.
И только тут я замечаю фигуру в кресле, сидящую напротив отца. При виде этих волос, веснушек и носа сердце выпрыгивает из груди.
Бас.
Но, конечно, это не он. Я так одинока, что на секунду позволяю себе поверить в чудо. Однако у меня не осталось никакой надежды, и я сразу же отказываюсь от иллюзии. Это не Бас. Это Олли.
Глава 6
Олли. Оливье. Лоренс Оливье в честь британской кинозвезды. Так называл его Бас, когда на него находило настроение подурачиться. Серьезный старший брат Баса, который удивительно похож на него. Правда, у Олли не такие рыжие волосы и не такие голубые глаза. Теперь я вижу, что он совсем не похож на Баса. Это просто обман зрения и обман сердца.
Когда умер Бас, Олли был на первом курсе университета. Сейчас он, наверное, уже оканчивает учебу. Братья никогда не были особенно близки. Бас всегда подтрунивал над Олли, а тот воспринимал его слишком серьезно. Субботними вечерами в их доме Олли издавал театральные вздохи, считая, что мы с Басом мешаем ему заниматься. Я не видела его с заупокойной службы, во время которой фру Ван де Камп цеплялась за Олли и плакала. А мне тогда было совсем плохо. Очень хотелось плакать, но я считала, что не имею на это права. Однажды я зашла в их дом, но фру Ван де Камп ясно дала понять, что не хочет меня видеть. И, честно говоря, я не могу ее в этом винить.
Но сейчас Олли Ван де Камп сидит в гостиной, проигрывая моему отцу партию в шахматы.
Что привело тебя сюда? осведомляюсь я, когда он встает и официально целует меня в щеку.
Моя мать. Она интересовалась, как у тебя дела. Я обещал, что когда в следующий раз окажусь в твоем районе, зайду к вам.
И это чудесный сюрприз, говорит отец. Потому что Олли ужасно играет в шахматы. И он согласился играть на деньги!
Да, Олли не только внешне не похож на Баса. Бас разбил бы наголову моего отца, весело поддразнивая его, а папа притворялся бы расстроенным. Олли проигрывает методично и с достоинством. Олли эрзац Баса.
Ты приготовила шоколад, замечаю я, чтобы что-нибудь сказать. К тому же мне хочется подчеркнуть из вредности, что визит Олли не повод для шоколада.
Она не собиралась. Отец шутливо грозит пальцем маме. Я настоял.
Я говорил, что не нужно, вмешивается Олли. Ведь я ненадолго. Ни к чему зря тратить шоколад. Наверное, он не слишком сопротивлялся: его чашка почти пуста.
Вы останетесь на обед, Оливер? спрашивает мама. Правда, у нас только шпинат и картофель в мундире. Отец морщится при упоминании меню. Бюро образования в области питания выпускает бесконечные брошюры, призывающие есть картофельную кожуру, пить снятое молоко и отведать коровьи мозги. Мать свято следует рецептам, приведенным в этих брошюрах. Это ее способ реагировать на войну. Я буду рада поставить еще одну тарелку. Правда, мы сегодня поздно обедаем, и вы можете не успеть домой до комендантского часа.
Теперь я точно знаю, что у мамы натянутая улыбка. Сейчас самое начало седьмого, а комендантский час начинается в восемь. У Олли полно времени, чтобы добраться домой. Просто дело в том, что приглашение Олли к обеду отклонение от привычного порядка, а мама этого не любит.
Благодарю вас, фру Баккер, но я уже поел. Вообще-то я надеялся, что Ханнеке немного прогуляется со мной. Он с озабоченным видом трет шею. Я почти весь день просидел, сгорбившись над книгами. Мне было б полезно пройтись. Мама смотрит на часы на стене. Мы бы просто немного прошлись по улице, заверяет он. Я приведу ее домой до комендантского часа. Олли указывает на пальто, которое я так и не сняла. И ты уже одета. Впрочем, возможно, ты хочешь, чтобы мы остались и побеседовали с твоими родителями?
Что-то в последней фразе наводит на мысль, что это вовсе не приглашение. Он предлагает поговорить наедине во время прогулки, но если я откажусь, выложит все при моей семье.
Я скоро вернусь, обещаю я маме, потом бросаю взгляд на Олли. Очень скоро.
Хотя дождь прекратился, на улице еще мокро. От влажного холода кажется, будто я заледенела и насквозь промокла.
Олли и не собирается предложить мне помощь. Сунув руки в карманы, он идет вперед. По-видимому, не сомневаясь, что я последую за ним. И поскольку у меня нет выбора, я так и делаю.
Мы давно не виделись, замечает он. У тебя теперь длиннее волосы. Ты выглядишь старше.
Это лучше, чем второй вариант, сразу же отвечаю я. Это любимая шутка моего отца. Так он отвечает, когда кто-нибудь говорит, что он постарел. Олли склоняет голову набок.
Что за вариант? спрашивает он.
И теперь я не знаю, что сказать. Дело в том, что единственная альтернатива в данном случае смерть. А после гибели Баса мы с Олли больше так не шутим.
Куда мы идем? осведомляюсь я, не ответив на вопрос.
Он пожимает плечами, как будто на самом деле не думал об этом.
Площадь Рембрандта?
Это одна из моих любимых площадей Амстердама, со статуей художника в центре. Вокруг площади расположены кафе, куда мама водила меня, когда хотела побаловать. Кофе для нее, горячее анисовое молоко для меня. Уже два с половиной года я не выношу вкус молока с анисом. Я пила его, когда услышала по радио, что Голландия сдалась.
Олли спрашивает о работе, я его об учебе. Он говорит, что переехал из родительского дома и снимает квартиру вместе с приятелем, поближе к университету. Но оба мы слушаем вполуха, и когда доходим до угла, я перестаю притворяться.
Зачем мы здесь на самом деле, Олли? Сомневаюсь, что твоя мать действительно думает обо мне.
Держу пари, что она думает о тебе каждый день, возражает он. Потому что ты связана с Басом.
Не знаю, намеренно ли он причинил мне боль.
Но ты права, продолжает он. Я здесь не из-за этого. Впереди медленно идет другая пара. Они склонили головы друг к другу сразу видно, их любовь только начинается. Олли останавливается, притворяясь, будто читает плакат на стене. Я сама часто использую этот прием. Он не хочет, чтобы та пара нас слышала. Что тебе понадобилось в еврейском лицее, Ханнеке?
Где?
Он повторяет вопрос.
Я сглатываю слюну.
С какой стати мне ходить в еврейскую среднюю школу?
Зачем ты лжешь?
Я свою окончила. Правда, не с такими отметками, как ты. Но мне все-таки выдали аттестат.
Ханнеке, перестань притворяться дурочкой. Меня-то не ждет мама, волнуясь из-за комендантского часа. Я могу болтать с тобой хоть до рассвета. Или, возможно, нас арестуют. Смотря что ты предпочитаешь.
Он ехидно улыбается, и я сдаюсь.
Если я там и была, откуда ты это знаешь?
Моя подруга Юдит секретарь лицея. Она заходила ко мне час назад, чтобы рассказать о странном происшествии.
Юдит. Должно быть, это та еврейская девушка с острым взглядом и узлом волос на макушке.
Юдит поведала, что заходила одна девушка. Она утверждала, что ищет фотографии мальчика по имени Бас, которого любила и который мертв. Это напугало Юдит. Она подумала, что, возможно, ты нацистский шпик, и в ужасе прибежала ко мне.
Парочка впереди нас тоже останавливается. У женщины сердитый вид. Значит, я ошиблась, и это не первое свидание. Эти люди знают друг друга достаточно долго, чтобы ссориться.
Но как ты понял, что это была я?
Я попросил Юдит описать эту особу. Она сказала, что это была высокая девушка лет восемнадцати, с волосами цвета меда и сердитыми зелеными глазами. А еще она сказала цитирую дословно: «Девушка, которую Гитлер с радостью поместил бы на арийские плакаты». Он делает паузу, давая мне возможность оправдаться. Но нет никакого смысла лгать. В доме Ван де Кампов имеются мои фотографии. Олли может показать их Юдит, и она подтвердит, что видела именно меня.
Мы дошли до статуи в центре площади. Олли тянет меня за рукав в тень памятника. Затем, повернув лицом к себе, наклоняется совсем близко.
Так что ты там делала?
Я кое-что искала. Вот и все.
Я это знаю. Но уж точно не фотографию Баса, который не был евреем и не ходил в эту школу.
Я не могу тебе сказать.
Он закатывает глаза.
Не можешь? Думаешь, мне будет так трудно понять?
Меня раздражает строгий тон Олли. Что он знает о жизни? Пусть я на три года моложе, но это он далек от жизни. Этот студент университета ничего не знает о реальном мире.
Если только ты не снова начинает он, и его глаза блестят. Ханнеке, ты же не была там по заданию НСД, не так ли? Я слышал от нескольких людей, что ты работаешь на черном рынке. Но ты же не сотрудничаешь с НСД?
Хорошо бы ответить «да», потому что тогда Олли оставил бы меня в покое. Он прекратил бы задавать вопросы, и я бы никогда больше его не увидела. Но гордость не позволяет мне так нелепо солгать.
Конечно, нет.
Я смотрю в глаза Олли. Они не такие голубые, как у Баса. Еврейский лицей единственный ключ, до которого я смогла додуматься.
Ты можешь представить меня Юдит?
Так тебя интересует Юдит?
Нет. Я просто Я ищу одного человека. Быть может, Юдит могла бы рассказать о нем побольше.
Теперь Олли отвернулся от меня, притворяясь, будто читает надпись на пьедестале статуи Рембрандта. Но он смотрит на нее гораздо дольше, чем требуется. Когда он наконец нарушает молчание, то произносит очень тихо:
Ты спрашиваешь о het verzet?
Нет. Я же не сумасшедшая. Я удивлена, что Олли вообще упоминает Сопротивление. Он же никогда не нарушал закон. Это другое.
Ханнеке, я не стану тебе помогать, если ты не скажешь, для чего требуется моя помощь.
Я не собираюсь делать ничего плохого, Олли. Но я не могу сказать, потому что это слишком опа Я резко обрываю фразу. Если бы я произнесла слово «опасно», он бы наотрез отказался помочь. Потому что обещала одному человеку.
Потому что это слишком опасно? Вот что ты собиралась сказать?
Я поджимаю губы и отвожу взгляд.