«Это была батарея от ноутбука? Ух ты, какие потрясные батареи в новых ноутах», мимоходом подумал он, пригнувшись.
Батарея грохнулась об экран телевизора, и Арту еще повезло, что она не попала в него: судя по внешнему виду, под определенным углом эта штуковина могла и голову снести.
(В эту минуту он начал подозревать, что Шарлотта, возможно, нашла черновики имейлов, которые он писал Эмили Брэй, предлагая встретиться в среду вечером между четырьмя и шестью. Он соскучился по сексу с Эмили и набросал письмо, в котором спрашивал, не соскучилась ли и она по сексу с ним и нельзя ли как-нибудь это устроить.
Письмо он так и не отправил.
Он даже сомневался, что вообще когда-нибудь его отправит.
Он напишет Эмили новое сообщение. Когда купит новый ноут.)
Политическая.
Душа.
Слово «политика» он уже пробовал. Она умерла.
Душа у
Выскакивает слово «умирает».
Что ж, значит, есть надежда. Еще не умерла.
Ноутбук у
Выскакивает «умер».
Его ноут однозначно умер, экран превратился в мозаику из сумасшедших плиток, Шарлотта ушла и забрала свои чемоданы. Поэтому Арт сидит здесь за общественным «пи-си»: от его клавиатуры пальцы кажутся деревянными, как тело во время занятий любовью, о которых не хочется вспоминать, да к тому же он не может найти клавишу @.
Арт подумывает, не написать ли все-таки Эмили Брэй и не пригласить ли ее к матери на Рождество, ведь после того, как он поднял такой хай, грозясь привести Шарлотту, будет досадно и неловко, если он придет один.
Но они с Эмили не разговаривали почти три года.
После Шарлотты.
Он достает телефон и пролистывает контакты. Нет. Не-а. Нет.
Потом смеется над возмутительностью, над идиотизмом собственной затеи.
Он перечитывает старую эсэмэску Айрис.
Мы во власти
Нет.
Брось.
Он переживет это. А потом, да, потом напишет, как это пережил. Он напишет блестящий материал для «Арта на природе» о том, как выжить в этом лживом мире, и не просто выжить, а пробиться к истине сквозь едкие луковые кольца обмана (о, неплохо, запиши это, Арт), включая ложь, рассказанную о тебе самыми близкими и дорогими людьми, и ложь, которую ты рассказываешь себе о себе же самом и других, сам того не ведая. Он пробьется сквозь лживое повествование при помощи острого как бритва стиля. Он будет испепеляющим. Он будет честным. Он будет говорить о том, чего у тебя не отнять. Арт назовет его «Правды не утаишь».
Эта фраза снова напоминает ему о Шарлотте.
У него сжимается сердце.
Телефон в руке начинает гудеть и жужжать.
Может, это Шарлотта!
Нет, незнакомый номер.
Он его сбрасывает.
Потом ему звонят с другого незнакомого номера. Потом с третьего.
Он проверяет твиттер.
Ну конечно, она запостила новый твит. Первым делом он замечает ссылку, а над ней:
Просто сообщаю вам всем что беру 10 фунтов за разводку или 5 фунтов по спецтарифу для подписчиков.
Он щелкает по ссылке и попадает на страницу со своим фото, на котором он поднимает бокал вина во время их отпуска в Таиланде в прошлом году. Внизу стоит номер.
Это номер его телефона.
О боже.
Он отключает телефон.
Арт оглядывается вокруг: не смотрит ли кто-нибудь на него. Некоторые люди, стоящие в очереди к компьютерам, действительно смотрят на него, но лишь потому, что он отвернулся от экрана и они надеются, что он собирается уходить.
Но его мир потерпел полный крах!
Арт прижимает ладонь к затылку. Его бросает в пот.
Разводка это что-то связанное с сексом?
Что делают люди, когда они кого-то «разводят»?
Он ищет в интернете. Определения тут же появляются на экране общественного компьютера значит, ничего слишком уж похабного.
Кажется, это имеет отношение к солдатам Второй мировой.
Ладно.
Он кладет свой отключенный телефон в карман, отодвигает стул и направляется в мужской туалет.
В туалете он садится за единственной запирающейся дверью и пялится в пол. Но здесь ужасно воняет и не на что смотреть. Если это уединение, то результат нулевой.
Он встает и отпирает дверь.
Выйдя из кабинки, видит женщину в мужском туалете. Довольная молодая, двадцать с чем-то, возможно, из Южной Америки, темноволосая, возможно, испанка или итальянка. Она греет грудь, точнее, обнаженную верхнюю часть груди, теплым воздухом из сушилки для рук, повернув насадку к себе. На ней довольно низкий для декабря топик. Она показывает на него и сушилку.
Холод. Тепло. Простите меня, говорит она, перекрикивая шум. Тому, что в женском, капец.
Я вас прощаю, говорит он.
Она улыбается и снова нагибается к потоку воздуха, и когда Арт выходит из туалета, ему становится немного лучше только потому, что он увидел другого человека, просто обменялся фразами с другим человеком, увидел, как кто-то делает что-то красивое, естественное, теплое и согревающее.
Просто сказал вслух слово «прощаю». Он и не знал, что это такое мощное слово. Он улыбается. Люди, проходящие мимо по лестнице, смотрят на него как на ненормального, потому что он улыбается. Никто из них не улыбается в ответ. Ему плевать. Пересекая лестничную площадку перед «Хранилищем идей», он жалеет, что не додумался пригласить ее, эту теплогрудую улыбающуюся девушку, к своей матери на Рождество.
Ха-ха. Прикинь!
Но на стуле, который прежде занимал Арт, теперь сидит мужчина с лицом, изрытым морщинами, и стучит по клавиатуре, а женщина с тремя очень маленькими детьми, висящими у нее на руках и ногах, аккуратно складывает пальто Арта сверху на ноутбуке и портфеле, лежащих на полу за кабинкой.
Все ясно. Арт кивает женщине, которая кажется ему в ослепительном и нелицеприятном свете «Хранилища идей» усталее всех тех, кого он видел в своей жизни.
Спасибо, говорит он.
Он благодарит ее за то, что сложила пальто. Но она смотрит сквозь него, возможно опасаясь сарказма, ведь ее спутник занял его место. Такое чувство, что она даже собирается отругать Арта или устроить скандал, поэтому он подбирает свои вещи, идет к дверям и останавливается у главной стойки, где просит у женщины шариковую ручку на веревочке и пишет на тыльной стороне ладони слова «ослепительный» и «нелицеприятный».
Ничего не потеряно. Ничего не растрачено. Видишь, Арт?
Всегда наполовину полон.
Наполовину пол он. (Голос Шарлотты в ушах.)
Арт выходит из здания через боковую дверь: старый парадный вход в библиотеку предназначен для людей, живущих сейчас в роскошных квартирах в другой части здания. Но Арт не может сердиться из-за этого: сердиться из-за того, чего не можешь изменить, пустая трата драгоценной энергии, этим-то постоянно и занимается Шарлотта. Думать о Шарлотте тоже пустая трата драгоценной энергии, и, чтобы избавиться от этого и от Шарлотты, он сейчас выйдет на улицу этого города и найдет, все равно где, горстку земли,
(умирает
умножить на двадцать четыре
умаялся
умучился
умер)
чтобы торжественно подержать в руке почву, и больше ничего, горстку, дышащую со своей собственной скоростью, медленно, медитативно и оставаясь полностью собой, вопреки всей этой злости и гниению, самой землей, напоминая ему, как она твердеет и замерзает, когда падает температура, и как снова оттаивает и размягчается, когда та поднимается. Вот что такое зима: упражнение для запоминания того, как успокоиться, а потом снова мягко вернуться к жизни. Упражнение в приспособлении к любому замерзшему или расплавленному состоянию, в которое она тебя приводит. Поэтому нежный Арт поищет землю в буквальном смысле. Городскую землю. Он поищет в тех местах, где городские деревья встречаются с тротуаром: порой вокруг них остаются клочки земли, если только их не замуровывают под теми упругими пластмассовыми штуками. Природа ко всему приспосабливается. Природа все время меняется.
Выйдя на главную улицу, он видит девушку. Это та самая девушка, которую он видел из окна почти три часа назад. Она все еще на автобусной остановке. Сидит на том же месте и по-прежнему что-то читает. Что бы это ни было, читает она очень усидчиво.
Арт смотрит, как автобус подъезжает и останавливается, подбирает каких-то людей, а затем включает сигнал закрытия дверей и едет дальше.
Арт смотрит, как другой автобус включает сигнал, останавливается, а потом снова отъезжает. Тем временем она по-прежнему сидит и читает.
Она выглядит лет на девятнадцать. Довольно симпатичная, но бледная. Вид помятый. Но самое важное она сосредоточена.
Никто так не концентрируется, когда просто сидит на автобусной остановке.
Арт забывает о земле.
Он переходит дорогу и становится напротив крытой остановки. Отсюда ему видно, что она читает. Это меню «на вынос», рекламная листовка какого-то фастфуда. Арт подходит ближе, пока не различает слова БЕСПЛАТНО, ДОСТАВКА, АССОРТИМЕНТ и ВЕДЕРКО.
Она читает меню «Чикен Коттедж».
Она читает первую страницу буклета. Раскрывает буклет. Читает с одной, потом с другой стороны. Закрывает буклет и читает последнюю страницу так внимательно, как будто это интересная книга.
Дочитав последнюю страницу, переворачивает буклет и снова читает первую.
Утро сочельника. Прошло три дня.
Прошло двадцать минут после назначенного времени встречи.
Девушки нет.
Нет ни одной похожей на нее девушки или женщины, ожидающей где-либо поблизости от того места, которое он предложил: возле рядов сидений перед информационными табло.
Значит, она не явилась.
Стало быть, она не придет.
Хорошо. Уже легче.
Это была очень-преочень дурацкая затея, и он уже пожалел о ней.
К тому же он сэкономит 1000 фунтов деньги, которые он совсем не хотел тратить на эксперимент.
Он как-нибудь это переживет, когда приедет к матери. Или придумает что-нибудь, например: «Бедная Шарлотта, она так сильно заболела. Никогда не видел ее такой больной». [Тогда почему ты ее оставил, как ты мог?] «Да нет, она у матери, поехала к матери на Рождество». Или еще лучше: «Ее мать специально приехала в Лондон ухаживать за ней, чтобы я мог встретить Рождество вместе с тобой».
Он покупает себе кофе, а затем обводит взглядом людей, ожидающих на сиденьях и вокруг. Пару раз обходит по кругу и проверяет на всякий случай.
Вообще-то он даже не запомнил, как она выглядела: они общались друг с другом ровно столько, сколько нужно, чтобы съесть сэндвич.
Он не может ей позвонить, поскольку она сказала, у нее нет телефона.
Наверное, все же неудачная мысль кадрить девушку, у которой даже нет телефона.
Он погружается в себя.
Он больше не чувствует себя так же, как если ведешь себя иначе, поскольку знаешь, что на тебя смотрят со стороны.
Но затем он видит вдалеке без всяких сомнений ту самую девушку, и его поражает, как бы она могла быть кем-нибудь другим.
Она появляется и исчезает неподвижная точка в бурлящей толпе на перроне «Хитроу-экспресса», посреди багажа, рулонов оберточной бумаги и пластиковых пакетов: она стоит, глядя вверх на вокзальный потолок, пока люди снуют вокруг нее по перрону.
Арт быстро становится в очередь к билетному автомату, чтобы не показаться невежливым, сделав это при ней. После покупки билета остается не так уж много времени. Арт идет к назначенному месту встречи рядам сидений. Но ее нет и близко.
Он снова смотрит поверх голов. Она там по-прежнему на перроне.
Когда он идет забрать ее (ведь до отправления поезда осталось меньше пятнадцати минут), он понимает, куда она с таким интересом смотрит: это какой-то старинный металлический узор на вокзальных окнах.
Он останавливается в конце перрона. Перебрасывает чашку кофе из одной руки в другую. Она по-прежнему не видит его.
Он проталкивается по перрону сквозь идущую навстречу толпу.
О, привет, говорит она.
Сегодня что, День поездок налегке? спрашивает он. Если это так, кажется, здесь на вокзале больше никого об этом не известили. Где ваш багаж?
Я э не знал, брать ли вам кофе, говорит он. Не знал, как вы это воспримете.
У вас есть место, говорит он уже в поезде. Я люблю стоять. Я могу сесть на полу, ничего страшного. Я сяду на полу.
А, я работаю в «СА4А Энтс», говорит он. Это развлекательный отдел «СА4А». «СА4А». Знаете «СА4А»? Не могу поверить, что вы не слышали. Они гиганты они повсюду. Я консолидатор по авторским правам. То есть я проверяю все виды медиа, онлайн и офлайн, фильмы, визуалку, печатную продукцию, саундтреки практически всё на предмет нарушения авторских прав, любого незаконного, без упоминания имени автора цитирования или использования и докладываю в «СА4А Энтс», если нахожу что-то не то или без упоминания имени автора, чтобы они могли потребовать справедливое вознаграждение или подать в суд. А если они все-таки упомянули «СА4А», я проверяю, чтобы всё было хоккей. Что? Нет, я работаю на дому. А. Ха-ха. Нет, всё хоккей означает, типа, скреплено подписью, юридически чисто. Скучать не приходится, к тому же я сам себе начальник. Рабочее время выбираю сам хоть посреди ночи, если захочу, всё на моих собственных условиях, потому я, собственно, этим и занимаюсь. Еще это означает, что я кучу всего смотрю всякую всячину, которой иначе не увидел бы никогда в жизни.
Арахис? говорит он. То есть это означает, что вы должны носить специальную гигиеническую одежду или, если едете на поезде, всех извещать, чтобы люди с аллергией на орехи знали и не садились рядом с вами? Ах, это. Все это очень плохо для планеты. Мне совсем не нравится. Из принципа. В смысле быть тем, кто действительно заботится о нашей планете. Ну ладно, раз уж вы так говорите.
Простите, что спрашиваю, говорит он. Сколько вам лет?
И снова простите, говорит он, каюсь в своей старомодности, но весь этот пирсинг? В смысле я все понимаю, но зачем так много?
Просто я должен объяснить, что моя мать женщина с характером, говорит он. Она ужасно чистоплотна, можно даже сказать, помешана на чистоте. Она немного старше, чем вы, возможно, ожидаете: она довольно поздно меня родила, и она из тех людей, что оставляют обувь за дверью. Всё чистенькое и опрятное, все чистенькие и опрятные, ну я хочу сказать, что сам тоже люблю чистоту и порядок, но ее можно назвать максималисткой.
А зачем мне багаж? говорит она.
Я бы совершенно не возражала, говорит она. С чего мне обижаться, если бы вы купили мне кофе? А, понимаю! Ха-ха! Я люблю голяком. Вы что, покраснели? Ладно, на будущее я люблю чистым, без всего. Сейчас мне все равно не хочется, но спасибо.
Но вы же платите, говорит она. Нет, вы меня наняли, и это я буду сидеть на полу. Нет, я не возражаю. Не возражаю! Правда. Слушайте, мы можем оба может, сядем вдвоем? Местечко возле тех сумок в проходе. Пошли? А?
Кто это? говорит она. Что-что? Вы хоккеист? А, всё хоккей. Ха-ха!
Я работаю в «Текстурированных волокнах», говорит она. Полдня насыпаю в упаковки арахис, а вторую половину подбираю арахис, упавший на пол, и кладу его обратно в миски. Простоять двенадцать часов за прилавком в торговом центре и никому не продать ни кусочка мыла такой облом. Нет-нет, не настоящие орехи, а упаковочный наполнитель, так называется упаковочный наполнитель «арахис», в общем, мы его так называем. Эти зеленые штуки, белые штуки полистирол. Вы ошибаетесь, его перерабатывают. И там нет ничего вредного. Это совсем не так вредно, как вы думаете. Мне даже нравится. Да! Нет, это интересно, потому что потому что они такие легкие-прелегкие, и когда их подбираешь, всякий раз удивляешься. Всегда ждешь, что они тяжелее. Даже если говоришь себе, хоть и знаешь, что они легкие, и кажется, заранее знаешь, но когда поднимаешь сразу такая, ух ты, какие легкие, как будто взяла в руку саму легкость. Это типа как если твоя рука вдруг стала легче. Легкая, как птичьи косточки. Когда набираешь целую пригоршню, смотришь на свою руку и не веришь собственным глазам, ведь хотя ты и видишь, что у тебя полная ладонь чего-то, такое чувство, что там ничего нет.
Надо же, а вы и правда старомодный, говорит она. Мне двадцать один. Вставила все по такому особому случаю. Разве у вас нет других знакомых с пирсингом? Ладно, не волнуйтесь. Выну все, как только доберемся.
И кстати, говорит она, расскажите немного о той, за кого я должна себя выдавать. Как ее зовут?
Арт понимает, что за целых полтора часа ни разу о ней не вспомнил.
Шарлотта.
Ее зовут Шарлотта, говорит он.
Он усмехается про себя.
Что смешного? спрашивает девушка.
Смешно это говорить, так и не узнав вашего имени, говорит он. И вы тоже не знаете моего.