Как там в этом знаменитом стихотворении было? сказала Переводчица. Судьбой тебе назначено вернуться / в вихрящейся пыли, неудержимо / поднявшись как туманы на реке. Ваша дочь на вас похожа. Завиток, моя дорогая, у нее ваше лицо.
Почему я плачу, подумала она, дрожа. Я должна быть вне себя от радости. Дочь казалась ей потерянной навсегда, и все жевот она была тут, так близко и так рядом. Возможно, и муж ее существовал так же, все еще объявленный изменником и врагом, и все же их судьбы слились воедино давным-давно.
В тот же день Завиток ждала в лагерной комендатуре рядом с Воробушком, укрывшись под дверью от палящего солнца. Прибыл масловоз, племянник вскарабкался в кузов и, словно это было легко и просто, покинул Ферму 835. Он крепко держался за одну из цистерн, глядя назад, на нараставшее между ними расстояние, и она понимала, что он хотел что-то сказатьно не мог. Она попыталась представить себе, как он уезжает: комендатура уменьшается, а затем появляются и исчезают и остальные здания, пока Воробушек не доберется до железной дороги, бесконечных поездов и лиц в окнах. Земля напитывалась солнечным светом. Она знала, что однажды, уже скоро, без предупреждения, с нее снимут обвинения. Как большинству прочих выживших контрреволюционеров, ей сообщат, после многих лет каторжного труда, что она никогда и не была преступницей. Заплачет ли она? Обрадуется ли? Ей следует быть благодарной за возможность вернуться к жизни. Но даже когда Завиток представляла себе Шанхай, ей было страшно, что лишь бескрайняя пустыня и небо ее признают, что они будут видны все четче и четчеи будут простираться вечно.
5
Весь тот день, когда Ай Мин и мама уехали, я просидела у окна, читая мамин экземпляр Дэвида Копперфильда. Вновь и вновь я возвращалась к первым строчкам: Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другойдолжны показать последующие страницы.
Около семи вечера мама наконец вернулась домой. Я смотрела, как она идет по внутреннему двору и поднимается по лестнице, двигаясь медленно, точно ступеньки незаметно стали более крутыми. Ее пальто, нежно-зеленого, как летний листик, цвета, было мне так знакомоведь она носила его еще до того, как я появилась на свет. Я следила, как оно поднимается по лестничному пролету, словно против течения времени. Увидев меня за стеклом, мама улыбнулась и зашагала быстрее. Она несла в руках гостинецмаленькую белую коробочку из кондитерской.
Я побежала к двери и открыла, потянув маму внутрь.
Я приготовила на ужин рис с огурцами и вареными яйцами; пока мы ели, мама заполняла молчание подробным описанием того, как прошел день. Пограничник, зевая, помахал им вслед. На окраинах Сиэтла они попали в утреннюю пробку. Они остановились поесть гамбургеров. Ай Мин купила мой любимый бисквит и передала мне его домой с мамой в белой кондитерской коробочке. Мама подождала, пока Ай Мин сядет на Грейхаунд, и смотрела, как автобус трогается с места и исчезает.
После ужина мама позвонила в Шанхай и больше часа проговорила с матерью Ай Мин. Я сидела рядом с ней на диванедостаточно близко, чтобы укутаться в ее голос.
Той ночью, лежа в кровати, я изо всех сил сосредоточилась, надеясь, что, если буду вслушиваться достаточно, то смогу услышать отцовский голос. По потолку скользили свет и тенито тут, то уже канули, и, пока я думала о том, почему же папа покинул этот мир, меня захлестнула печаль. И все же за окнами шумел ветер, а в соседней комнате все еще дышала, и ворочалась, и грезила мама. Мне хотелось пойти к ней, хотелось найти способ ее защитить. Ай Мин оставила мне письмо, и я снова за него взялась:
Мы тайно доверили друг другу в тихом полночном мире / Что желаем летать в поднебесье, две птицы, крыло к крылу, / И расти вместе на земле, две ветви одного дерева. / Земля пребудет, небеса пребудут, хоть обоим и настанет конец.
Ай Мин связывала насмоего отца с ее, мою мать с ее. Пока мы не убедились, что она в безопасности, как было нам ее отпустить? Тогда мне казалось, что этому никогда не бывать.
Осенью шестьдесят пятого, сказала я окнам, комнате, папиной фотографии на столе, накануне двадцать четвертого дня рожденья Воробушка, ночью пришел молодой человек в слишком большом для его костлявого тельца пальто.
* * *
Все домочадцыПапаша Лютня, Большая Матушка и оба мальчика, Чжу Ли и Завиток (только что вышедшая на свободу, за несколько дней до своей подруги Переводчицы) крепко спали, но Воробушек еще писал. Снаружи в переулке появилась тень. Работая над своей Симфонией3, он слышал скрип шаговтуда-сюда, кругом и обратно. Шум вползал к нему в музыку: низкий фагот, сбивавший всю басовую линию, вот он тута вот уже канул.
Воробушек в раздражении отложил карандаш. Он взял фонарь, спустился по лестнице и вышел во двор, прислушиваясь: ни звука. Он распахнул заднюю калитку.
Незнакомец вскрикнул, и оба отшатнулись друг от друга.
Воробушек, растерявшись, потряс фонарем.
Говорите, товарищ! сказал он так грубо, как только мог. Чем я могу вам помочь?
Сперва ему ответил лишь ветер. А затем незнакомец произнес, не громче вздоха:
Я ищу Юного Воробушка.
Он был очень худенький, очень маленький, и уж конечно, бояться его не стоило, но все же фонарь в руке Воробушка дрожал.
Юного Воробушка? А от него вам чего надо?
В руке незнакомца появился мятый конверт. Даже в слабом свете Воробушек тут же узнал почерк. То была та самая каллиграфия, на которую он глядел с подростковых лет: квадратная, но полная старания, повествовавшая о Да Вэе и Четвертом Мая. Незнакомец жалобно вздрогнул и отдернул руку. Он нервничално не самодовольно, дергано, как нервничал бы шпион или тюремщик. Скорее юноша был будто бы в ужасе от того, какой широкий этот проулок.
Я он. В смысле, я Воробушек. Товарищ, что вам нужно?
Незнакомец покачал головой.
Это мне письмо?
У меня, как бы вы сказали новости.
Входите, быстрее.
Незнакомец покачал головой. Воробушек вынужден был сдержаться, чтобы не затащить его в дом силой.
Вы уже ели? Пойдемте. Никто вас не обидит.
Юноша смотрел мимо него. Тени не были к нему добры; все в нем казалось истощенным и истерзанным.
Я не стану входить, тихо произнес он, словно советуясь сам с собой. Нет, нет. Не стану! Определенно, совершенно точно не стану.
Воробушек полез в карман. Прошлым вечером чиновник из Центральной инспекционной комиссии по дисциплине заплатил ему двадцать юаней за частные урокичиновник желал разучить Лунную сонату Бетховенаи все еще был немало должен.
Товарищ, если вы не можете остаться и разделить со мной трапезу, прошу, примите этот скромный, ни к чему не обязывающий подарок.
Он собирался достать только одну банкноту, но показались все четыре.
Юноша заморгал, потрясенный.
Воробушек заколебался. Затем, твердо, как мог бы сделать его отец, он вынул из рук незнакомца письмо и вложил вместо него деньги. Теперь, расставаясь с ними, Воробушек испытал укол растерянности и сожаления; у него не осталось ни монетки. И все же он не отвел взгляд от молодого человека.
Примите эти деньги или входите.
Незнакомец разжал ладонь и уставился на чудесные банкноты.
Я бы ничего не взял у семьи брата Вэня, прошептал он. Но мои обстоятельства что ж, они очевидны, разве нет?
Он посмотрел Воробушку в глаза, и стало ясно, что незнакомцу не больше одиннадцати-двенадцати лет. Ребенок.
И затем паренек, его плачевное состояние и деньги Воробушка исчезли в переулке. Если бы не конверт в руках у Воробушка, можно было бы подумать, что мальчика вообще здесь не было.
Он захлопнул калитку и по собственным следам вернулся через внутренний двор. Сверху, с балкона, он выглянул в ту сторону, в которую убежал мальчик. По небу рябью пошел рассвет, а на Пекинском шоссе, с каждым мгновением удлиняясь, уже росла очередь за пайками, но ребенок давно как в воду канул.
Конверт был адресован не его родителям, не тете Завитку и не Чжу Ли, но Юному Воробушку. Он присел с лампой, открыл конверт, вынул оттуда один-единственный листочек бумаги и принялся читать.
На рассвете на балкон вышла Чжу Ли. Она окликнула госпожу Ма, которая ждала своей очереди у колонки, пожелала ей доброго утра, ухмыльнулась Воробушку, забрала его пустую чашку из-под чая и вернула ее полной и дымящейся. Она присела на сломанный стул и осведомилась:
Любовное письмо?
Он заворчал сквозь зубы.
Дорогой братец, прошептала она, с днем рождения! Пусть в этом году твою захватывающую Симфонию3 исполнят в концертном зале перед самим Председателем Мао и нашим верным премьером Чжоу Эньлаем! Перед директором Хэ Лутином и всеми великими музыкантами Шанхайской консерватории! Пусть букеты у ног твоих будут ароматны и изобильны, и пусть солистом на твоем следующем фортепианном концерте будет некий элегантный юноша из Чанша
Чжу Ли, если не поторопишься, этот самый юноша из Чанша запишет лучшую репетиционную на себя. Придется тебе играть на скрипке на улице.
Ты прав! Цзян Кай репетирует больше всех в консерватории. Кроме меня. Но знаешь, еще тише продолжила она, рояль в сто третьей аудитории такой древний, и пианисты его избегают. А для скрипача там столько места, что это практически вилла, она ткнула его в колено. Но правда, от кого письмо?
Он перевернул конверт прежде, чем она узнала почерк отца.
От премьера Чжоу Эньлая, приглашает меня сыграть у него на большом приеме, где
Конверт слишком простой.
Герр Бах, просит меня
Конверт слишком новый.
Соседская бабушка, спрашивает, почему это я сочиняю для дегенеративного фортепиано вместо прославленного гуциня.
Она кивнула.
Понимаю. Братец, произнесла она чуть погодя, я утром нашла пропавший мешок с сушеным горохом. Он был в рукаве маминого пальто.
Примечания
1
Перевод Б. Слуцкого.
2
Перевод А. Кривцовой и Е. Ланна.