Я убью вас, процедил Лео.
О, я польщен, произнес посол. Я знаю, вы в надежных руках.
И, улыбнувшись фрау Ридерготт, он исчез в толпе.
К ним выстроилась очередь. Господа и дамы жали ему и Элизабет руку. Кто-то был родом из Вупперталя, кто-то из Ганновера, Байройта, Дюссельдорфа, Бебры, а один весьма тощий и прямой, как палка, господиниз Галле на Зале. Прошло не так много времени, и Элизабет начала задаваться вопросом, не была ли на самом деле эта страна вообще населена исключительно немцами.
Вот! произнес Лео, сев в машину. Вот во что превращается искусство! Все остальноелишь иллюзия и пропаганда. Я всегда об этом говорил! Вот только не знал, что это и в самом деле так! Элизабет заметила, как он побледнел. Вот ради чего весь труд, вся борьба, все волнения, этому отдаешь всю свою зря растраченную жизнь! Ради того, чтобы тебя приглашали всякие бездушные люди, жали тебе рукичтобы лемурам было о чем поболтать, прежде чем пожрать!
Сидевшая впереди фрау Ридерготт вздрогнула и обернулась.
Ну да ничего, все не зря! воскликнул Лео. Дорогая фрау Ридерготт, это я так, вообще!
Той ночью, опять запершись в ванной, она наконец сумела дозвониться до госсекретаря. Сидя на унитазе, она прижимала к уху трубку.
На ломаном английском тот сообщил ей, что положение затруднительное и он, в общем, ничем не может помочь. Но даже если бы мог, это требовало бы совершенно непомерных затрат.
Финансовых?
В том числе.
Это совершенно очевидно, ответила она. Но средства в распоряжении имеются. Невозможно недооценить всю важность вашего вмешательства, и, поверьте, мы будем вам весьма благодарны.
Госсекретарь ответил, что ничего не может обещать, но еще выйдет на связь.
Пробравшись на цыпочках в комнату, Элизабет налетела в темноте на тумбочку. На пол покатился стакан, и Лео проснулся.
Бежим отсюда!
Что?
Не пойду я завтра на прием Внешнеторговой палаты. Я просто исчезну. Полетели к пирамидам? Всегда хотел их увидеть.
Хорошо.
Ну а что они мне сделают? Засудят меня? тут Рихтер засомневался. А они вообще могут? Ну, в теории, я имею в виду. Теоретически они могут меня засудить?
Не думаю.
Да, но могут ведь?
Элизабет опустилась на подушки. У нее не было сил отвечать. Во тьме она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что он хотел бы коснуться ее, но она так сильно устала, что даже не могла объяснить ему, насколько.
Наутро они уехали. Взяли такси в аэропорт, затем сели на ближайший рейс в сторону гор. На протяжении всего полета она уверяла его, что это ничем плохим не обернется, что никто не станет его преследовать и никого не сажают в тюрьму за то, что он, несмотря на данное обещание, не явился во Внешнеторговую палату. Под ними тянулась утопающая в зелени джунглей горная гряда, самая высокая из всех ею когда-либо виденных в жизни.
Все как встарь, произнес он. Будто прогуливаешь уроки.
Ты никогда не был прогульщиком.
Тебе откуда знать?
Значит, был?
Каждый прогуливал школу.
Только не ты!
Он отвернулся к окну и до самой посадки не произнес больше ни слова.
Воздух в горах был настолько разреженным, что было трудно дышать, а сердце с каждым шагом билось все сильнее. Дома и улицы переливались в лучах яркого солнца, заливавшего все вокруг, тени было не найти, и спустя всего несколько минут кожа начала изнывать от переизбытка света. Покуда такси, громко сигналя, продиралось сквозь толпу людей, она прослушала сообщение от Морица. По всей видимости, передавал он, вмешались местные власти, ничего еще точно не известно: одни говорят, что заложников отпустили, другиечто они мертвы. Коллега обещал перезвонить, как только ему станет что-то известно.
Они оставили багаж в первой попавшейся гостинице и наняли гида. Их проводник оказался высок, суров и молчалив. Включив сотовый, Лео обнаружил семь посланий от германского культурного института.
Кажется, у меня все-таки будут неприятности. Ты точно уверена, что они не могут подать на меня в суд?
«Еще один раз я услышу этот вопрос, подумала Элизабет, и мне уже на все будет наплевать. Еще один только раз, и я улечу отсюда первым же самолетом».
Но вопросы на этом прекратилисьхотя бы потому, что Лео было нечем дышать. Они карабкались на гору вслед за гидом, со свистом втягивавшим воздух. Сердце у Элизабет колотилось, тяжесть физических нагрузок возобладала над страхом. Дорога пролегала по невысокой траве, то тут, то там к каменистому склону жались тонкие деревца. Словно из ниоткуда набежали тучи, воздух стал влажным, а светрассеянным, будто после множества преломлений. Затем начался дождь.
К тому моменту, как они добрались до пирамид, разразилась настоящая гроза. Грохотал гром, эхом отдаваясь среди утесов, над горизонтом, извиваясь, сверкали молнии, и все, что они могли распознать, были три каменных вершины, проступавшие сквозь дымку. Проводник замер, не шевелясь. Капли бусинками скатывались по его пластиковому капюшону.
На самом деле все это меня не интересует, произнес Лео. Я просто пишу. Я изобретаю. А смотреть ни на что не хочу.
А я не хочу попадать ни в какие истории.
Он обернулся и посмотрел на нее.
Не превращай меня в образ. Я не хочу становиться героиней одной из твоих историй. Вот все, о чем я тебя прошу.
Но это все равно была бы уже не ты.
И все же. Даже если это уже не я, это все равно я. И ты это знаешь.
Дождь перестал. Не прошло и нескольких минут, как среди облаков проглянуло солнце. Пронизанный его лучами, туман рассеялся, и на поверхности огромных монументов неожиданно показались ступени. Долина, простиравшаяся у их ног, казалось, ушла еще глубже вниз, и у Элизабет возникло такое ощущение, словно хребет, на вершине которого они стояли, медленно устремился вверх. Где-то неподалеку журчал ручей. Элизабет задавалась вопросом, отчего ей вдруг так хочется плакать.
Здесь убивали людей, проговорил Лео. Каждый месяц. Тысячами.
И это никуда не делось, ответил гид, не поведя и бровью. Если закрыть глаза, можно это почувствовать.
Вы знаете немецкий? Откуда?
Изучал этнологию в Гейдельберге. Четыре с половиной года.
В это мгновение у нее зазвонил телефон.
Розалия отправляется умирать
Из всех моих персонажей она мудрее всех. Лет семьдесят тому назад Розалия была совсем юна, в школе училась на отлично, затем окончила педагогическое училище, сама стала учительницей, сорок лет преподавала. Дважды была замужем, у нее трое давным-давно взрослых дочерей. Розалия овдовела, пенсии ей на жизнь хватает, а насчет определенных вещей она никогда не тешила себя иллюзиямипоэтому вовсе не была удивлена, когда на прошлой неделе врач сообщил ей, что рак поджелудочной находится в неизлечимой стадии и жизнь ее теперь стремительно подходит к концу.
Вы ведь хотели знать правду, не так ли, произнес он с таким выражением лица, словно Розалия была маленьким ребенком и ей стоило гордиться тем, что взрослый человек доверяет ей настолько, что говорит с ней начистоту. Хорошего могу сообщить вот что: сильные боли вас ожидают только в самом финале.
Она приняла новое положение дел практически с облегчением. Не пришлось ей и проходить через пресловутые семь стадий: не было ни возмущения, ни самообмана, ни медленной борьбы до самого принятиялишь короткий период неверия, за которым последовала ночь, полная глубокой печали; наутро она уже полезла в интернет смотреть, где находится та самая швейцарская ассоциация, о которой она слышала, будто там помогают людям поскорее свести счеты с жизнью.
Вы, вероятно, знаете, что ассоциация эта и впрямь существует, я ее не выдумал, ее штаб-квартира находится в пригороде Цюриха. Впрочем, ее истинного названия мне адвокат все же посоветовал не раскрывать. В Швейцарии существует несколько организаций, оказывающих помощь в добровольном уходе из жизни, я имею в виду самую известную. Но если вы о ней еще не слышали, учтите: сказкаложь, да в ней намек. В ассоциацию необходимо вступить, заплатить весьма немаленький членский взнос и предоставить медицинское заключение, просмотрев которое, их собственный врач может подтвердить, что надежды на выздоровление действительно нет никакой. Затем, прибыв на место, клиент размещается на единственной имеющейся в распоряжении у этой организации площадитак называемой «квартире для отхода»: это комната с диваном, кроватью и столиком, на котором волонтер оставляет стакан с помещенным в него пентобарбиталом натрия. Его необходимо выпить, добровольно и без посторонней помощи.
Когда речь заходит о смерти, Розалию вряд ли можно чем-то удивить. Двоюродный брат ее первого мужа пустил себе пулю в голову, не потрудившись выяснить, насколько в реальности трудно убить себя таким способом и каков процент выживаемости. Угол выстрела был выбран неверно, и он еще несколько недель промаялся без нижней челюсти и в состоянии овоща. Сестра ее подруги Лоры четыре раза пыталась наглотаться снотворного. Всякий раз она принимала дозу побольшеи всякий раз приходила в себя в луже собственной рвоты и испражнений. Наш организм силен, а способность к выживанию у него выше, чем мы можем предположить в самые мрачные часы нашей жизни. Племянник Розалии Франк, родной брат Лары Гаспар, повесился одиннадцать лет тому назад. Шея его вся почернела от отметин, а на потолке остались глубокие следы от ногтей. В общем, нет ничего дурного в том, чтобы прибегнуть к помощи профессионалов, подумала Розалия и села на телефон.
На том конце провода трубку снял некий господин Фрейтаг. Говорил он негромко, вежливо, скорее даже учтивопо всей видимости, опыт в такого рода беседах у него имелся.
Тут следовало бы упомянуть, что господина Фрейтага я выдумал. Сам я в эту организацию не звонил и не знаю, кто у них подходит к телефону и что говорит. Я даже собирался это выяснить, но всякий раз меня останавливал некий смутный страх и возникало такое чувство, словно я вот-вот совершу нечто непристойноесловно я вызываю духа, чтобы тот меня ублажал. Ну и вдобавок, я не отношусь к тому роду писателей, в творчестве которых все соответствует действительности. Кто-то, может, бывает и рад, если ему удается исследовать материал до мельчайших подробностей, а вывеска магазина, мимо которого их персонаж как-то раз прошествовал, не обратив на него ровным счетом никакого внимания, воспроизведена в точном соответствии с реальной. Мне же это совершенно безразлично.
Все очень просто, произносит герр Фрейтаг. Он называет ей адрес и номер факса; от нее требуется лишь послать им медицинское заключение, и с ней тотчас свяжется психиатр, чтобы убедиться в ее способности принимать осознанные решения. Затем по факсу ей направят заявку на вступление, которую необходимо заполнить; как только ассоциация получит от нее документы назад, можно назначать дату.
Имеет ли смысл тут он впервые за весь разговор запнулся. Имеет ли смысл говорить о срочности?
Розалия передала ему слова врача: речь идет о считанных неделях.
С того конца ответили, что в таком случае ее запрос будет обработан со всей возможной поспешностью.
Голос герра Фрейтага звучит невозмутимои в то же время в нем слышится участие. Он отлично справляется со своими обязанностями. «Ну а почему бы и нет, думает Розалия. Положим, в другом месте он мог бы зарабатывать и большено вдруг это и в самом деле его призвание?» Несмотря на обстоятельства, она даже чувствует нечто вроде благодарности.
Ночью ей снятся сны, какие не снились вот уже много лет. В венах пульсирует горячая кровь, а от чувственного возбуждения, воспоминания о котором после пробуждения чуть ли не повергают ее в шок, Розалию бросает в жар. Толпа народа вокруг, много шума, душные объятия. Вдруг возникают люди, о которых она уже лет пятьдесят не вспоминалате, что, казалось, канули в Лету вечность тому назад; может, никого в живых и не осталось, кто помнил бы ее. Как же все это было давно. Видать, и впрямь пришел ее черед.
И все же она не может полностью покориться судьбе. А потому в этот ранний час Розалия обращается ко мне и молит о снисхождении.
Но Розалия, это не в моей власти. Я не могу.
Разумеется, можешь! Ведь это твой рассказ.
Но это рассказ, в котором ты пускаешься в последний путь! Если бы не это обстоятельство, мне нечего о тебе было бы сказать. Этот сюжет
Мог бы принять иной оборот!
Ничего другого мне в голову не приходит. Не в твоем случае.
Она отворачивается, но так и не смыкает глаз до самого рассвета. В этом ничего удивительного нетв последний раз ей хорошо спалось более четверти века тому назад.
Проходит еще несколько дней, так, словно бы ничего не случилось и у Розалии еще много времени впереди. Страх постепенно отступаетили, вернее, он все еще присутствует, но ощущения утратили остроту и обернулись неким ровным, тупым, давящим чувством, не сильно отличающимся от болей в животе, с которыми она уже столько времени существует, что не может даже припомнить, каково этокогда у тебя ничего не болит. Вот онажизнь человека, разменявшего восьмой десяток: тут тянет, там жжет, вечный дискомфорт и скованность суставов.
Дочерям Розалия решила ни о чем не говорить. Надо быть реалистом и понимать, что они давно уже ждут ее кончины. Она абсолютно уверена в том, что они подробно обговорили, на кого лягут заботы по организации похорон и где она должна упокоиться. Из чувства долга они не раз пытались уговорить ее прислушаться к голосу разума и отправиться в дом престарелых, но, поскольку удовольствие это недешевое, а Розалия все это время неплохо справлялась сама, дочери не проявляли достаточной настойчивости. Так к чему было обременять их теперь? К чему устраивать семейные сходки, к чему слезы, объятия и прощания? Будет гораздо лучше и гигиеничнее, если о том, чего все давно уже ждали, их известят из Цюриха официальным письмом.