Регина приняла душ и вышла из ванной. Впереди был целый день. Проблема в том, что она не знала, чем его заполнить.
В России дни были заняты работой. Она всегда бралась за самые сложные проекты. Чем труднее перевод, тем больше ей это нравилось. Но когда заболела мама, Регина бросила работу. Уход за ней отнимал все время, энергию и настрой. Долги по переводам копились, она смотрела на них и плакала, потому что нелепо было даже надеяться когда-нибудь с этим справиться, да и сама идея работы казалась бессмысленной перед лицом маминой неминуемой смерти. Ее любимая редактор Инга, единственная, кого худо-бедно можно было назвать близким другом после отъезда Вадика, Сергея и Вики, относилась к ситуации с большим пониманием. Она неизменно предлагала помощь, но Регина была совершенно выжата и опустошена и не в состоянии поддерживать отношения, требующие хоть сколько-нибудь затрат энергии. После смерти матери Инга все спрашивала, вернется ли Регина к работе, Регина виляла и уклонялась, а потом наконец позвонила сказать, что выходит замуж и переезжает в Америку и что нет, обратно ее не ждать. Даже по телефону она поняла, как потрясена и обижена Инга.
Когда она вышла за Боба, еще был шанс, что получится работать удаленно, но она так жаждала покончить со своей российской жизнью, что оборвала все связи.
Месяца через три Регина начала скучать по переводам. Ей снились невозможно реальные сны про работу над рукописями и сорванные дедлайны. Она просыпалась и сперва с облегчением выдыхала, потому что дедлайн, значит, не сорван, но потом испытывала разочарование.
Она написала Инге, что была бы не прочь поработать.
Не будь свиньей, Регина. Есть люди, которым по-настоящему нужны деньги, ответила Инга. Некрасивый ответ недвусмысленно показал, что Инга все еще сильно обижена.
Боб пытался заинтересовать ее политикой, но безуспешно. Регина придерживалась толстовской точки зрения, что отдельные кандидаты или даже политические партии ничего не решают, что исторические процессы определяются коллективной волей народа и никакой политик не в силах ничего изменить.
Окей, сказал Боб, пускай русский писатель девятнадцатого века наставляет тебя в вопросах современной американской политики.
Потом он предложил ей взяться за что-нибудь еще. Но ее тошнило от слова взяться. Оно значило заниматься чем-то эдаким, экстравагантным, а не нормальным серьезным делом. В кругу друзей Боба были жены, которые после замужества оставили работу и взялись за фотографию, или рисование, или писательство. Другие были целиком заняты материнскими заботами, и у них не оставалось времени на взяться за что-нибудь еще; все это была любительщина. Регина всю жизнь была профессионалом, и одна мысль о любительских занятиях вызывала у нее отвращение. Уж лучше целыми днями книжки читать.
Но что по-настоящему испугало Регину она совершенно перестала читать. В России она взахлеб читала и по-русски, и по-английски, а здесь не закончила ни одной. Весь кабинет в их квартире был завален непрочитанными книгами.
Сегодня все будет по-другому. Я обязательно почитаю сегодня, подумала Регина. Сварю кофе и засяду за книгу.
На кухне не было следов пребывания Боба. Он не любил завтракать дома. Обычно покупал какой-нибудь многосоставной смузи по дороге на работу и выпивал его, пока ассистент зачитывал отчет.
Регина поставила чайник, села на край подоконника и взяла айфон проверить почту, пока закипает вода. При виде подтверждения билета в Москву она поморщилась. Приближалась вторая годовщина со смерти матери, и тетя Маша, не настоящая тетя, а лучшая мамина подруга, настояла, чтобы Регина прилетела и съездила на могилу. Год назад Регина не приехала, потому что заболела. Но на этот раз оправданий уже не было, и она решилась и купила билет на начало ноября.
Следующее письмо было от тети Маши. Она безумно рада приезду Регины! Они вместе навестят могилу, а потом устроят ужин в честь Ольги. Она хотела, чтобы Регина остановилась у нее. Немыслимо, чтобы ты жила в гостинице, туристкой в родном городе! писала она. Регина застонала. Ей вполне хватало ужаса поездки на кладбище, и перспектива жизни с тетей Машей была совсем невыносима. С самой маминой смерти тетя Маша не оставляла Регину в покое. Несмотря на то, что Регина жила в Америке и была замужем за добрым, замечательным и очень богатым человеком, тетя Маша считала своей обязанностью присматривать за Региной и заботиться о ней. Она писала длинные подробные письма и задавала до неприличия личные вопросы о Регининой новой жизни. Спрашивала, нашла ли Регина работу, довольна ли она своей жизнью в целом и хорошо ли ей с Бобом, любит ли она его? Есть ли у Боба дети? Он хороший отец? Он расстроился, что Регина не может иметь детей? Что он думает об усыновлении? Нет, тетя Маша не была деликатной. Она работала учительницей математики в детдоме, и иногда доходило до того, что она отправляла Регине фотографии маленьких сирот. Как правило, младенцев, но иногда и малышей постарше. У всех в глазах была мольба, или Регине это только мерещилось. Ей пришлось твердо написать тете Маше, что усыновление исключено, что тема детей болезненна, и если тетя Маша хочет продолжать общаться, она должна перестать донимать ее. После этого фотографии и допросы прекратились. Но что-то подсказывало Регине, что не навсегда. Тетя Маша часто приводила домой детей из детдома. Они жили у нее по несколько дней, а то и недель. Регина надеялась, что квартира тети Маши не будет наводнена чудными маленькими сиротками, когда она прилетит в Москву.
Следующее письмо было от бывшего одноклассника, Алексея Кузмина, который теперь называл себя партнером Абрамовича по бизнесу. Он сообщал, что сейчас живет в Нью-Джерси и хотел бы повстречаться. Кузмин был самым мерзким мальчишкой в их классе. Они никогда не дружили; вообще-то Регина сомневалась, перекинулись ли они хоть словом за всю школу. Было очевидно, что он прослышал про ее замужество и хочет через нее выйти на Боба. Регина закрыла почту и зашла на фейсбук. Там все было просто: совершеннейшая незнакомка по имени Анита Лапшин предлагала Регине лайкнуть страницу Анита Лапшин. Регина на секунду задумалась, но страницу лайкать не стала. Зато лайкнула фотографию улыбающегося Эрика, просто чтобы не злить Вику. Вадик определил Регину в сетевые шпики, потому что она очень редко постила что-то сама и практически никогда ничего не комментировала и не лайкала. Характеристика была не слишком приятной, как будто бы она шпионила за людьми, но приходилось признать, что Вадик прав. Для нее драмы, разворачивавшиеся в социальных сетях, были сродни сериалам, которые можно смотреть, ни в чем не принимая участия. Идея комментариев и лайков тоже была ей чужда. Или, может, она просто не научилась отвечать на то, что не обращено именно к ней, а выпущено в мир на всеобщее обозрение. Вика же была декларатор она лайкала все подряд и постила бодрые фото семейных поездок, Эрика, перемазанного мороженым или томатным соусом, а чаще всего фото их колоритных семейных завтраков. Сергей был Регина забыла, как это называется. Он никогда не писал постов, но часто встревал в дискуссии друзей с каким-нибудь длиннющим заумным комментарием, а потом комментировал собственный комментарий еще пару дней спустя. Вадик же пользовал социальные сети на всю катушку, потому как они давали возможность примерить на себя все разнообразие типажей. Он был остроумным в твиттере, обаятельным на фейсбуке, философичным в Tumblr. Когда Регина поделилась Вадиковыми соображениями на тему социальных платформ с Бобом, тот покачал головой: Зачем так преувеличивать? Социальные сети предназначены для общения, они вообще не про творчество и уж тем более не про духовные искания. Боб и Бекки были образцовыми пользователями социальных сетей. Они писали посты не слишком часто и не слишком длинно; много лайкали и умеренно комментировали; излучали искреннюю доброжелательность и очень в меру продвигали свои проекты.
На фейсбуке было сообщение от Вадика. Ему требовалось помочь истолковать внезапную идею Седжян поискать работу в Нью-Йорке, чтобы они с Вадиком могли жить вместе. Как же Регине надоело анализировать любовную жизнь Вадика! Но ты такая разумная, говорил он. И что бы это значило? Рассудочная, бесчувственная, неспособная любить?
Когда Вика бросила Вадика ради Сергея, а Сергей бросил Регину ради Вики, некоторые друзья надеялись, что Регина начнет встречаться с Вадиком. Но проблема в том, что между ними не было притяжения. Ну, по крайней мере со стороны Вадика. Все говорили, что он все еще сохнет по Вике. Для Регины это было бы катастрофой. Снова оказаться с мужчиной, который предпочел ей Вику? Нет уж, увольте! Так что, да о романтических отношениях между ними не могло быть и речи, особенно теперь, когда она с Бобом, но Регину все равно бесило, когда Вадик делился с ней своими любовными перипетиями.
Ее отношения с Сергеем и Викой были куда сложнее. После их разрыва еще там, в России, Регина никак не ожидала, что они станут друзьями. Так получалось, что эту дружбу ей навязали, потому что она общалась с Вадиком, а Вадик, Сергей и Вика некоторым образом шли в комплекте. А здесь, в Нью-Йорке она никого толком не знала и не могла позволить себе разбрасываться друзьями. Особенно ей не хватало женской компании. Была Бекки, и она милая и умная, но из другого поколения, и к тому же ребенок Боба, нельзя же быть по-настоящему откровенной с дочерью мужа. Поэтому Регина попробовала сблизиться с Викой, но все попытки натыкались на суровое сопротивление. И всякий раз, как они встречались вчетвером, Вика то и дело исподтишка внимательно поглядывала на Регину, явно опасаясь, что та все еще любит Сергея. Сергею, похоже, тоже так казалось. А она его не любила! Больше того, она уже не была уверена, что вообще когда-либо любила его. Но хуже всего то, что Вика с Сергеем каждый раз пытались продвинуть Бобу очередную идею дурацкого приложения. Они пытались использовать его, и Регина себя тоже чувствовала использованной. Ее коробило, когда Вика принималась намекать на ее беспечный образ жизни, жалуясь на свою работу, мотания туда-сюда со Стейтен-Айленда, кучу домашних забот и на то, что у нее, по сути, двое детей Эрик и Сергей. Вика что, пыталась вызвать в ней чувство вины и желание им помочь? Это было бы совсем нечестно. И все же Регина чувствовала себя виноватой по той простой причине, что у Вики с Сергеем были трудности с деньгами, а у нее нет. Сергей все спрашивал ее, есть ли шанс, что Боб передумает насчет Виртуальной могилы? Нет, отвечала она, нету. Но даже если бы и был, она бы и пальцем ради этого не пошевелила. Ей была отвратительна идея Виртуальной могилы. Смерть омерзительная, тупая, страшная шутка. И нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы сделать ее более осмысленной, красивой, удобоваримой. Единственный способ взаимодействия не замечать ее столько, сколько это будет возможно.
Чайник начал закипать. Регина насыпала кофе во френч-пресс, налила воду, перемешала, дала настояться немного и опустила поршень. Налила себе чашку и отправилась на террасу. Чтобы открыть дверь, нужны были обе руки, поэтому она прижала чашку животом, кофе расплескался и забрызгал футболку.
На улице ее ослепил весь этот поток света от неба, реки, лодок и милой разноголосицы домов в Нью-Джерси. Погода была тоже под стать восхитительно прохладная, с легким сентябрьским ветерком.
Ты, наверное, даже мечтать о таком не могла? спросил отец, когда как-то приехал к ней в гости.
Они вдвоем стояли на террасе. Он был невысокого роста, ниже Регины, жидкие пряди седых волос трепыхались вокруг облысевшей головы. Когда-то он был писателем. Его первый рассказ опубликовали в «Новом мире»! поведала Регине тетя Маша. Когда Регине было пять, он поехал в Канаду и решил там остаться, по сути бросив жену и ребенка. Сейчас он жил в Монреале и преподавал русскую литературу.
Простая русская девчонка, и вдруг нате вам королева Манхэттена!
Регина чуть не поперхнулась. Она не была ни простой, ни русской (в ней текла еврейская и польская кровь с примесью французской), и уж точно не была королевой Манхэттена. Ей надоело объяснять людям, что Боб не настолько богат. Когда до отца дошли новости про движение Захвати Уолл-стрит, он позвонил узнать, входит ли Боб в один процент. Да, входит. Регинин отец был невероятно горд. Он даже близко так не гордился, когда она сообщила ему о своей последней премии за перевод. Именно он дал ей это дурацкое нелепое имя. Наверное, надеялся, что она в конце концов станет королевой. Регина никогда особо не любила отца, а теперь вдобавок не могла простить ему, что он жив, а мать умерла.
Она села на красивый железный стул и отпила глоток. Сиденье еще не просохло после вчерашнего дождя, но ей было все равно. На том берегу виднелись гигантские буквы Lackawanna. Она не знала, что это значит, но слово завораживало. Еще глоток. Кофе вышел не очень вкусный, но хотя бы еще не остыл и приятно горчил. Это мать приучила ее пить черный кофе: Черный кофе на вкус как наказание, которое закаляет.
В переводах Регине было далеко до талантов матери. Она все делала хорошо, но не могла похвастать каким-то особенным даром. Особенным даром матери было чувство комического. Она умела найти в романе крупицу смешного и проявить ее чуть-чуть сильнее, придав яркости, выпуклости, но не в ущерб легкости. Регина прочла всю Джордж Элиот в переводе матери, улыбаясь, посмеиваясь, а иногда и хохоча как ненормальная. Прочитав романы по-английски, была сильно разочарована. Они оказались довольно морализаторскими и скучными.
Мать не только была блестящим переводчиком, у нее еще явно завязывались очень личные отношения с каждым из покойных авторов. Она прочитывала все их биографии, дневники и переписку. Называла по имени и говорила о них как о членах семьи.
Ты знала, что сотворил отец Шарлотты после ее смерти? Шарлотты Бронте, спрашивала она за завтраком, помешивая кашу в тарелке. Он нарезал все ее письма и распродал по кусочкам ее поклонникам, чтобы побольше заработать!
А потом, когда они сидели за соседними столами и работали, она вдруг вскрикивала: Вот мерзавец!
Кто, мам? спрашивала Регина.
Папаша Шарлотты, кто ж еще! отвечала мать.
Они жили в двухкомнатной квартире в Лялином переулке. В кухне было темно и пахло плесенью, а на карнизе вечно толклись голуби, заглядывали в окно, стучали по стеклу. Больше всего она любила гостиную. В полдень сквозь закрытую балконную дверь в нее всегда проникал широкий сноп солнечного света и ложился прямо посреди комнаты. Девочкой Регина обожала запрыгивать в него и, застыв, ловить сверкающие пылинки, которые вились вокруг, как снежинки.
В глубине комнаты стоял старый диван, мама любила устроиться на нем с маленькой Региной и разбирать с ней всякие семейные реликвии. Фотографии, письма, разные старые побрякушки. Больше всего Регине нравились пуговицы. Они хранились в большой жестяной коробке, и до чего же здорово было открыть крышку надо тянуть изо всех сил, но иногда она заедала, и Регина поддевала ее кухонным ножом и погрузить руки в эту мешанину форм, материалов и цветов. А потом Регина так и эдак раскладывала пуговицы на столе по размеру, по цвету, по узорам, в художественном беспорядке, и мама, бывало, посмотрит и скажет: О, а эту я помню! Она от моего старого синего шерстяного платья. Или Эта золотая от формы твоего дедушки. На этом диване Регина спала и на нем несчетные часы проплакала по Сергею. Она так много плакала, что обои рядом с подушкой отсырели и покоробились. Именно мама в тот ужасный период была все время рядом. Она не донимала вопросами, не говорила гадостей про Сергея, в отличие от всех друзей не требовала, чтобы Регина разобралась с Сергеем, отомстила Вике или отвлеклась на кого-нибудь. Она просто выводила Регину гулять, кормила, приносила почитать разные книжки, но самое главное не дергала и не приставала. Мама дала лишь один совет: Не показывай ему, как тебе плохо. Это не поможет, а тебе станет только хуже. И Регина прислушалась. Она максимально отдалилась от Сергея с Викой, а если они все же случайно пересекались, как могла, старалась держаться как ни в чем ни бывало. И это сработало. Она столько усилий потратила, изображая, что ничуть не страдает, что это отвлекло от страданий.
Регина научилась жить работой, с головой уходить в тексты. Случались дни, когда она работала по двенадцать, а то и по четырнадцать часов, когда буквы уже начинали плыть перед глазами, а задница немела и от долгого неподвижного сидения казалась куском замороженного мяса. Может, поэтому Регина так преуспела. Ей доверяли все более важных авторов, а однажды выпал по-настоящему счастливый билет: книга знаменитого русского писателя в изгнании, который писал исключительно на английском. Он был в таком восторге от ее перевода, что прислал рекомендательное письмо и был готов устроить в любую из европейских творческих резиденций, где у него имелись связи. Посыпались предложения преподавательской работы, приглашения на семинары и в резиденции для писателей. Последние были единственным местом, где у Регины намечалось что-то похожее на личную жизнь.