Кэролайн не хотела жить на ферме, она выбрала профессию юриста и жениха-юриста, но это была больная тема, и сестра, не решившись высказать все до конца, молча уставилась на темнеющий горизонт. Гарольд включил на крыльце свет. Для Кэролайн предложение о разделе фермы стало ловушкой. Отец продолжал сверлить ее взглядом. Теперь, при ярком свете, не было никакой возможности подать ей знак, чтобы она молчала и не спорила с изрядно выпившим отцом.
Не хочешь не надо. Вот и все, крошка! злобно бросил он, поднялся со стула, тяжело прогромыхал по ступеням и скрылся в темноте.
Никого, кроме Кэролайн, поведение отца не удивило.
Это просто смешно. Он пьян, попыталась успокоить я сестру.
Однако меня никто не поддержал, все стали расходиться, прекрасно понимая, что произошло нечто непоправимое. Гордость отца была уязвлена, и теперь бесполезно доказывать ему, что Кэролайн не отвергла его предложение, а просто выразила сомнение, вполне резонное, которое естественным образом должно возникнуть у любого юриста. Возможно, она просто ошиблась и ответила отцу как юрист, когда должна была ответить как дочь. Или же никакой ошибки нет и она ответила как женщина. Как обычная женщина. Я вдруг осознала, что мы с Роуз никогда не решались себе этого позволить.
Я зашла на кухню Кларков, чтобы выбросить собранную одноразовую посуду в мусорное ведро. Закончив, повернулась к двери и вздрогнула от неожиданности: совсем рядом со мной стоял Джесс Кларк. В свете, падающем с крыльца, было видно, что он удивлен моим испугом. Его лицо, знакомое и в то же время странное, приветливое и чужое, казалось, таило в себе знание, недоступное местным. Поспешно выходя, я задела его, и он поддержал меня под локоть.
Как ты сюда попал?
Ты разве не слышала, как стукнула дверь? удивился он и не спеша убрал руку. Мусорные пакеты кончились. Я все никак не мог понять, чего же не хватает у нас на кухне. А теперь вспомнил: раньше рядом со столом стоял бак с бычьей спермой. Я, когда ел, всегда ставил на него ноги.
Да? рассеянно пробормотала я.
Он заглянул мне в глаза и сказал:
Что ты, Джинни? Я не хотел тебя напугать. Я думал, ты слышала, как я вошел.
Просто у меня из головы не выходят слова отца. Они вгоняют меня в панику.
Про акционерное общество? Вообще, идея дельная.
Идея, может, и дельная, но совсем не в его духе. Слишком уж дальновидно и рассудительно. Так мог бы сказать какой-нибудь банкир, но не мой отец. Чтобы он сам заговорил о своей смерти и налоге на наследство
Подождем увидим. Может, он завтра проснется и ничего не вспомнит.
Джесс говорил спокойно и уверенно, будто даже и не сомневался, что так и будет.
Но все так запуталось. Очень запуталось. Буквально за пять минут.
Успокойся. Ты сама себя накручиваешь Я всегда верил, что от судьбы не уйдешь: у каждого события есть столько внешних и внутренних причин, что бороться глупо. Надо принимать все как есть. В этом заключена мудрость и красота, как учит нас Будда
Я фыркнула. Джесс смущенно улыбнулся.
Ладно, скажу по-другому. Если беспрестанно о чем-то думать, это случится.
Моя мама так говорила о торнадо.
Вот! Вековая мудрость равнин. Делай вид, что ничего не случилось.
Мы всегда так делаем.
Я устыдилась собственной откровенности и поспешно добавила:
Только это между нами. Хорошо?
У меня все внутри похолодело, когда я представила, как Гарольд Кларк, тот еще сплетник, будет трезвонить соседям о моих сомнениях. Джесс поймал мой взгляд и тихо сказал:
Гарольд ничего не узнает. Не бойся.
Я поверила ему. Я поверила всему, что он говорил, и перестала паниковать.
Предложение отца и правда было дельным: в случае его внезапной смерти нам бы пришлось продать часть земли, чтобы заплатить налог на наследство. Сто лет назад Сэм и Арабелла купили участок в сто шестьдесят акров по цене пятьдесят два доллара за акр. И то слишком дорого для земли со стоячей водой. Соседи из Мейсон-Сити зубоскалили у них за спиной: мол, молодые-глупые, не глядя, купили кусок комариного болота, приехали к шапочному разбору.
В тридцатых годах мой дед и отец по цене меньше девяносто долларов за акр присоединили к угодьям еще два участка уже осушенной, возделываемой земли. Семья, у которой они перекупили землю, уехала сначала в Миннеаполис, а потом в Калифорнию. Та сделка стала поводом для многолетней вражды, которая продлилась до пятидесятых годов, так что даже я стала ее свидетелем. Отец Боба Стэнли, Ньют, не разговаривал с нашим отцом, потому что тот обошел братьев Стэнли при покупке земли, а ведь жена уехавшего в Миннеаполис фермера приходилась Ньюту двоюродной сестрой. Во время Великой депрессии отцу удалось еще расширить свои владения за счет упорного труда, удачи и умелого хозяйствования. Конечно, не все этому верили, и пересудов в округе Зебулон ходило много, но отец не обращал внимания на завистников. Бывшие болота оказались очень плодородными, сплошной перегной, так что к 1979 году рыночная цена за акр во владениях моего отца доходила до трех тысяч двухсот долларов дороже, чем в остальном округе и вообще во всем штате. То есть стоимость тысячеакровой фермы превосходила три миллиона, да и залогов у отца никаких не было.
Марвин Карсон надоумил его, заметил Тай, когда мы собирались ложиться спать той ночью.
А трактор Гарольда стал последней каплей, откликнулась я.
Трактор тоже был идеей Марвина, тот обрабатывал Гарольда с самого Рождества Лорен мне сегодня сболтнул. Гарольд специально молчит, чтобы твой отец думал, будто они заплатили всю сумму, но это блеф. Правда, Лорен так и не признался, сколько они заложили. Он сказал, что должок крохотный и вообще ничто по сравнению с размером их активов.
Такой трактор стоит не меньше сорока тысяч.
А их земля стоит не меньше полутора миллионов. Ферму моего отца можно продать за полмиллиона и на эти деньги увеличить поголовье свиней.
Он посмотрел на меня и пожал плечами:
Ну да, я тоже говорил с Марвином.
Для меня это какие-то запредельные суммы. Да и кто столько заплатит? К тому же все жалуются на высокие процентные ставки.
Ставки будут только расти. Но, может, и цены вырастут.
Я хмыкнула и села на диванчик у окна. Вдалеке виднелся дом Роуз. Свет у них не горел.
Когда мы расходились, Роуз выглядела совершенно разбитой, заметила я.
Эти новые стальные резервуары просто чудо. В них помещается до восьмидесяти тысяч галлонов навоза: заложил, остудил и вноси на поля. Нам непременно такой нужен. И еще новый свинарник. С кондиционером. И пару племенных хряков на развод. Знаешь, таких чистокровных, которых прям хоть за стол с собой сажай.
Он откинулся на кровать.
Хорошеньких розовых малышей. Назовем их Рокфеллер и Вандербильд.
Тай нечасто мечтал вслух, так что я не перебивала.
У нас и у самих неплохие свиньи, а если еще и парочку крепышей усыновить, так к нам за поросятами вообще очередь выстроится. Будем всем говорить: «Смотри, старина, этого малыша надо кормить с ложечки и спать рядом с собой класть», а они такие: «Конечно, Тай, как скажешь, я уже начал деньги ему на колледж откладывать». Муж перекатился на бок и улыбнулся. Или ей. Свиноматки с хорошей родословной не меньше ценятся.
Да, к счастью, свиньям дают вырасти. Меня всегда с души воротило, когда Эриксоны забивали новорожденных телят.
Они держали молочный скот?
Да, Кэл очень любил коров. Носил в бумажнике фотографии лучших буренок вместе с фотографиями детей. Если бы ему тогда удалось сохранить коров, он бы, может, и не уехал отсюда. А так
Голштинской породы?
Да, конечно. У них еще была одна джерсейская, которую они держали для себя. Мороженое из молока делали. Очень вкусное! Ее звали Лилия.
Кого?
Корову. Дочек Эриксоны назвали очень непритязательно, Дина и Рут, зато у всех коров были цветочные имена: Роза, Фиалка.
Тай благодушно хмыкнул и закрыл глаза. Ему все казалось по плечу.
Предложение отца никого не оставило равнодушным: оно расшевелило тайные желания и страхи внутри каждого из нас. Тай воспринял его как долгожданное признание своего свиноводческого таланта. Я как негласную награду за годы дочернего почтения и бытового служения. Питу, у которого не было собственной фермы, оно сулило мгновенное повышение статуса от наемного рабочего до землевладельца. Роуз же приняла его как должное: она тоже считала свою долю наградой, но только справедливой, причитающейся ей по праву, сообразной естественному ходу вещей.
Как бы там ни было, Тай точно заслужил то, о чем только что мечтал вслух.
А Кэролайн? спросила я. Она осталась у Роуз, не пошла ночевать к папе. Это его еще больше разозлит.
Ларри вышел из себя и наговорил лишнего. Но и ей нечего было выделываться.
Она просто сказала, что не уверена.
Сказала, что не уверена, очень уверенным тоном в своей обычной манере, пробормотал Тай полусонно, что лишило его реплику сарказма. Он хорошо относился к моей младшей сестре и часто по-доброму поддразнивал ее. Когда отец решил занять Кэролайн делом в четырнадцать лет и принялся учить ее водить трактор, Тай отговорил его, памятуя о риске аварий, что фермеров обычно совсем не заботит. Однако переезд Кэролайн в город озадачил его не на шутку: он совершенно не мог понять, как можно добровольно бросить ферму.
Тай уже спал, негромко похрапывая.
Я знаю, многие женщины жалуются, будто мужья с ними не разговаривают. В местных городках полно клубов, в которых фермерские жены якобы занимаются благотворительностью, однако их благие дела тонут в потоке бесконечной болтовни. В этом, мне кажется, и таится корень проблемы. Тай всегда мне все рассказывал: про работу с отцом и Питом на ферме, про скот и урожай, про то, что он видел на полях и кого встретил в городе. Он никогда ничего не держал в себе и не предавался унынию. Даже когда отец и Пит грозились поубивать друг друга, что случалось регулярно, раз в два года точно, Тай обычно говорил: «Пустая болтовня! Ссоры с Питом нужны твоему отцу, чтобы чувствовать себя моложе. И он сам это прекрасно знает».
Тай не падал духом даже после моих выкидышей и меня успокаивал, уверяя, что в следующий раз точно получится, что горевать не о чем, что со мной все в порядке и что он любит меня, несмотря ни на что.
Я накрыла мужа одеялом. Он заворочался, устраиваясь поудобней, и пробормотал полусонное «спасибо».
Тай знал только о трех выкидышах. Все считали, что мы бросили попытки. Однако выкидышей было пять, последний в День благодарения. После третьего случая летом 1976 года Тай сказал, что не сможет заставить себя спать со мной, если я не начну предохраняться. Он не объяснил причину, но и так было ясно, что его страшат новые выкидыши. Целый год я не разрешала себе даже думать о беременности, пока однажды мне не пришло в голову, что я могу притворяться, будто использую контрацепцию, а на самом деле возобновить попытки. В тайне ото всех. Я представляла, как буду вынашивать ребенка, не говоря никому ни слова, а Тай и Роуз, заметив мой округлившийся живот, начнут посматривать на меня с подозрением, не решаясь спросить, отчего это я поправилась. Я надеялась, что, сохранив беременность в секрете, смогу сохранить и ребенка. Однако, воодушевленная новой идеей, я, едва зачав, не удержалась и побежала обо всем рассказывать Роуз, так что, когда случился выкидыш, мне тоже пришлось ей признаться. Тай остался в неведении, в тот день он с моим отцом уехал на сезонную ярмарку. Роуз заявила тогда, что я совсем свихнулась, так что о пятой беременности я ей не говорила, и о выкидыше на следующее утро после Дня благодарения тоже. Мне опять повезло Тай ничего не заметил, ему пришлось встать затемно, чтобы помочь Питу с уборкой позднего урожая бобов. Я сложила ночную рубашку, простыню и наматрасник в бумажный пакет и закопала их в старом коровнике, где земляной пол еще не промерз. Я собиралась потом откопать их и выкинуть в мусорный бак, но так и не решилась. Если бы я это сделала, мне захотелось бы повторить попытку, а я еще не была готова. Но и окончательно отказаться от своей мечты я тоже не могла. В тридцать шесть у меня еще оставалось впереди пять лет, еще две или три попытки на то, чтобы однажды утром выйти из спальни и сказать: «Смотри, Тай, вот наш ребенок».
Решимость действовать втайне ото всех открыла для меня целый новый мир, мой собственный мир. У меня появились две жизни, два лица. Я впервые за эти годы чувствовала себя сильной, и передо мной открывалась жизнь, полная неизведанных новых возможностей. После двух тайных выкидышей у меня отчего-то было больше надежд, чем после самого первого.
Большой дом тоже стоял без огней. Я вспомнила, что мы с Роуз не договорились, кому на следующее утро идти к отцу и готовить завтрак. Когда Кэролайн ночевала у него, она с удовольствием брала на себя эту обязанность, но после ссоры она осталась у Роуз. Я открыла окно и стала вглядываться в темноту. Машина отца стояла рядом с хлевом, машина Пита у их дома. Крыша нашего пикапа поблескивала под окнами. Лягушек и цикад еще не было слышно, и только бриз раскачивал сосны на северной границе фермы. В хлеву свиньи тихо громыхали кормушками. Привычная, тихая, умиротворяющая картина, которую я любила и которую так боялась потерять, что не решилась уехать после окончания школы. Она успокаивала и убаюкивала, однако внутри у меня по-прежнему горели желания тайные, страстные желания. Я сидела у окна, наслаждаясь бризом и грезя, что этот напористый ветер, разворачивающий море вспять, сможет однажды вынести долгожданное дитя на мой берег.
5
К семи я приготовила завтрак. Позвала отца, но он не откликнулся. Тогда на цыпочках я поднялась в спальню, однако его там не оказалось. Смятая постель не разобрана. Похоже, отец ушел куда-то в ботинках сапоги стояли внизу, поэтому я и решила, что он еще не вставал.
Капот его машины был холодным. Я уже подумала, что он отправился к Роуз, когда к дому подкатил большой бордовый «понтиак». За рулем сидел юрист Марвин Карсон, в костюме и при галстуке, заспанный, но готовый к работе. Отец ехал на пассажирском кресле. Выйдя из машины, Марвин поспешно засеменил за моим отцом к дому.
Джинни, Марв будет завтракать со мной, бросил отец. Марв, иди умойся.
Войдя в дом, Марвин принялся растерянно озираться, вероятно в поисках раковины.
Думаю, ты и так чистый, Марвин, проходи, успокоила его я.
На завтрак были сосиски, яичница, картофельные оладьи, кукурузные хлопья, булочки, тосты, кофе и апельсиновый сок. Отец сел на свое место, набрал полную тарелку еды и принялся за нее с обычным аппетитом. Я все никак не могла понять, переоделся ли он со вчерашнего вечера. Заметив мой взгляд, он раздраженно спросил:
Ты ела? Что смотришь?
Я завтракала с Таем, папа.
Садись за стол или убирайся. Нечего стоять и пялиться.
Я налила себе кофе и села за стол.
Не нравится еда? бросил отец Марвину.
Нравится, все вкусно.
Тогда что ты ковыряешься?
Марвин покраснел, но мужественно ответил:
Важно не то, что ты ешь, а в каком порядке.
Важно для чего?
Для пищеварения, для усвоения, для выведения токсинов.
Ты не жирный.
Жир меня больше не заботит. Я столько лет с ним боролся, но теперь осознал, что это лишь самый первый уровень телесного контроля. Подсчет жиров и калорий это, скорее, прием, но не решение в целом.
Решение чего?
Теперь моя главная забота токсины, вернее, их регулярное выведение. Я справляю нужду от двенадцати до двадцати раз в день. Потею. Слежу за процессом дефекации, сообщил Марвин, нимало ни смущаясь. Это придает мне сил. Например, раньше я рассматривал физические упражнения исключительно как способ получить аэробную нагрузку и накачать мышцы, поэтому и мотивации у меня не было; зато теперь, когда я знаю, что они ускоряют ток жидкости и очищают клетки, я тренируюсь с удовольствием, а когда пропускаю тренировки, чувствую себя ужасно из-за того, что в мозгу копятся токсины.
Это как? удивилась я.
Появляются дурные мысли. Начинаю нервничать из-за ситуации в банковском секторе. Крушение надежд и все такое. Раньше вообще не мог спать. И теперь людей, отравленных токсинами, за километр чую.
Какие продукты токсичны? поинтересовалась я.
О, Джинни, токсины везде. В том-то и дело. От них не уберечься. А если думаешь, что уберечься можно, это явный симптом отравления токсинами. Раньше я старался есть только здоровую пищу, буквально с ума сходил. Говядину в рот не брал, не говоря уж про шоколад и кофе. И мне становилось все хуже. Каждый месяц я сокращал рацион, стремясь оставить только полезное. Я худел, но в мышцах и органах накапливались токсины.
Когда это было? спросила я. Что-то не замечала.