Как хакеры могли подкрутить мой «Таг Хойер»?
Я лишь молча хлопала глазами.
Тут его телефон завибрировал. Звонила некая Александра. Он схватил трубку:
Алекс! Не отключайся. Так, погоди, погоди Скажи, сколько сейчас времени и какое сегодня число. Время и дату. Я тебе все сейчас объясню ты можешь сказать мне чертову дату? Я же не прошу тебя процитировать мне Декларацию незави Ну почему нельзя просто заткнуться и сказать мне, какое сегодня
Не знаю, что ответила озадаченная Алекс, но Кэннон, охваченный яростью, запустил телефоном в раздвижную стеклянную дверь. А потом рухнул на диван, с безумным видом глядя в пол. Я бросилась к своей сумочке, порылась в ней и вытащила телефон, что само по себе было очень странно: ведь в последний раз я держала его в руках там, наверху.
Дата на экране была в точности та же самая. 30 августа. Чувствуя дрожь от подступающей паники, я позвонила маме.
Привет, Бамбл
Мама. Мама? Где вы?
Едем смотреть «Его девушку Пятницу». А что?
Вы что, вчера не посмотрели?
Вчера?
Мама, какой сегодня день?
Что? Почему ты кричишь?
Какое сегодня число?
Пятница пятница, тридцатое августа.
Ты уверена?
Дата прямо передо мной, на приборной панели.
Сегодня тридцатое, вклинился в разговор папа.
Мама, я звонила тебе вчера вечером, помнишь?
Вчера вечером? Что?
Вчера вечером я позвонила тебе и сказала, что остаюсь ночевать в Уинкрофте. А ты попросила меня приехать к открытию, потому что Сонному Сэму надо к зубному.
Сэм завтра не выйдет? Он позвонил тебе? Сэм завтра не выйдет! сообщила она папе.
Он позвонил Би, хотя мы раз двадцать проверили, что у него есть наш номер?
Би, что у вас делается? Может, мы приедем и заберем тебя?
Я нажала кнопку отбоя, чувствуя, как грохочет в ушах кровь. Мама немедленно перезвонила, но я была не в состоянии с ней разговаривать.
Я уселась на диван и попыталась успокоиться. Наверняка это сон, и все. Очень реалистичный сон. Я велела себе проснуться. «Проснись». Потом стало ясно, что в доме появились Кип с Мартой. Они остолбенело застыли посреди вестибюля, словно только что очнулись и поняли, что ходили во сне. Уитли отступила обратно на кухню. Все ее движения были замедленными, как у того, кто ходит по поверхности Луны.
Эй, еле слышно прошептал Кип. Что тут землетрясение? Или конец света, о котором мы узнали последними?
И тут в дверь позвонили.
Я не стала дожидаться остальных, вскочила с дивана, метнулась мимо Кипа с Мартой к входной двери и распахнула ее.
Быть может, теперь меня пригласят на чашку чая, произнес тот самый старик.
Глава 5
Главное сохранять спокойствие, сказал Хранитель. Паника ни к чему хорошему не приведет.
Он заваривал чай.
Чая он попросил первым делом, едва переступил через порог, а поскольку все мы пребывали в крайнем смятении и не отреагировали на его слова, он, к полному нашему изумлению, занялся этим сам. Он набрал в чайник воды, поставил его на плиту, зажег газ и достал из шкафчика кружку, точно был частым гостем в этом доме.
Запомните одну вещь, возможно, это вас приободрит, продолжал он, отточенным движением поправляя узел синего шелкового галстука. В этот миг на него упал свет лампы, и я различила на шелке отчетливый орнамент в виде оленей, точно воспроизводивший скульптуру у входа в Дарроу. Многие попадали в Никогда и до вас. Многим предстоит попасть туда в будущем. Сотни миллионов завершат свой земной путь, так и не получив шанса, который выпал каждому из вас. Считайте это драгоценным даром. Шансом изменить историю, ибо, выбрав того, кто останется в живых, вы повлияете на бесконечные миллиарды будущих мгновений. Вы должны полагаться друг на друга. Каждый из вас ключ, а все остальные замки к нему. Это не кошмар и не сон. Это трещина, в которую все вы будете падать, пока не придете к согласию. Чем скорее вы смиритесь со своим положением, тем скорее покончите с ним.
Этот старик в доме, снова в доме, одетый все в тот же темный костюм, говорящий все тем же величавым голосом, настолько не вписывался в реальность, что никто из нас не мог вникнуть в его слова. Уитли с Кипом стояли у кухонного островка и таращились на него разинув рот, словно им явился полтергейст. Марта с каменным лицом сидела на диване, казалось, будто она собирается упасть в обморок. Я изо всех сил старалась вдумываться в то, что говорит старик: вдруг это поможет понять, кто он такой на самом деле? Но все это время мой внутренний голос буквально-таки вопил: «Это розыгрыш. Просто розыгрыш!» Это не могло быть правдой. Кто-то решил сыграть с нами изощренную и злую шутку то ли международные террористы, то ли хакеры из «Анонимуса» или из другой группировки.
Еще раньше я заметила краем глаза, как Кэннон скрылся наверху. Теперь он вернулся со спортивной сумкой на плече.
Я поехал, объявил он.
Как?! немедленно вскинулась Уитли. Куда?
В аэропорт.
Но сегодня вчерашний день, сказал Кип.
Нет. Не вчерашний. Да, мы не можем этого объяснить, но какое-то объяснение существует. Наверняка на физическом факультете Гарварда ищут его прямо сейчас.
Боюсь, на физическом факультете Гарварда ничего не знают о вашем бедственном положении, вмешался Хранитель, наматывая чайный пакетик на ложку, чтобы отжать его. Сейчас там ломают голову над квантовой гравитацией. Точнее, над вакуумной катастрофой.
Кэннон послал ему холодный взгляд:
Я еду домой.
И что ты будешь там делать? поинтересовался Кип. Пожалуешься мамочке? «Мама, сегодня опять настало вчера»?
Кэннон пожал плечами:
С ним я тут хрен останусь.
Он вышел. До нас донесся хлопок входной двери. И тут Уитли неожиданно со всех ног бросилась за ним. И Киплинг. И Марта тоже. Все разом сорвались со своих мест и побежали, словно узнали, что у старика есть при себе взрывчатка, на ходу хватая ключи от машин, сумочки, кофты, телефоны. Мне не хотелось оставаться с ним наедине, поэтому я тоже схватила сумку и выскочила под дождь. Все наперегонки неслись к своим машинам. Один за другим завелись двигатели; вздрогнув, пришли в движение дворники. К тому времени, когда я раскочегарила свой старенький «додж», остальные четыре машины уже скрылись.
Хранитель вышел на крыльцо и остановился, прихлебывая чай.
Все это наше бегство, притом что в доме оставался совершенно незнакомый человек, было безумием, которое не укладывалось в голове.
Не волнуйся! жизнерадостно крикнул он мне, перекрывая шум дождя. Я обещаю не красть хозяйское серебро!
Я втопила в пол педаль газа, и «додж» с ревом рванул с места. Меня не отпускало ощущение, что за мной гонятся. И все же, завернув за очередной поворот, я увидела, что никто меня не преследует. Когда я бросила прощальный взгляд на Уинкрофт красный кирпичный особняк, притулившийся за холмом, даже Хранитель куда-то исчез.
* * *
Начинало темнеть. Дождь все лил и лил со свинцового неба. Я проехала несколько миль, пристально вглядываясь в каждого встречного водителя, желая убедиться, что все они настоящие, живые люди, а не призраки, инопланетяне или зомби (большинство из них таращились на меня, видимо гадая, что со мной случилось), и начала понемножку расслабляться. Все водители выглядели совершенно нормальными людьми, живыми, обыкновенными. Они жевали жвачку и тыкали в кнопки радиоприемников, нимало не задумываясь о том, какой сегодня день и сколько времени.
Все было в порядке.
Я снова набрала номер мамы.
Би?
Вы где?
В кино. Что случилось? В прошлый раз у тебя был такой странный голос, мы с папой даже испугались
Я поехала прямиком в Уэстерли. Родители, белые как мел, ждали меня перед кинотеатром. Я припарковалась посреди пожарного проезда, выскочила из машины, не заглушив двигателя, и обняла их.
Они настоящие. Я не сплю. Все будет хорошо.
Мама была расстроена:
Не вздумай никогда больше общаться с этими
Виктория! одернул ее папа.
Что? Ты посмотри на нее. На ней лица нет. Все! Хватит с нас одного раза. Эти ее друзья они же насквозь гнилые. Избалованные. Всю жизнь живут и никогда не смотрят на то, что наворотили, а мамочки и папочки утирают им сопли и выгораживают их.
Они ведь совсем дети.
Из-за этих «совсем детей» наша дочь два месяца не могла ни есть, ни спать, если ты не забыл.
Это был шок. И горе.
По моим щекам текли слезы, но родители, конечно, не догадывались о том, что это слезы облегчения. Дня, который уже был, на самом деле не было.
А все это было.
Я кое-как успокоила родителей, и мы поехали ужинать в «Шейкдаун». Мы поболтали с Арти, который угостил нас яблочным пирогом за счет заведения. Мы прогулялись по дощатому настилу вдоль набережной, обсуждая очередное предложение от застройщиков: продать «Капитанскую рубку», чтобы на ее месте выросли жилые дома. Родители были встревожены не столько моим внезапным появлением, сколько неожиданным энтузиазмом по поводу перспективы провести с ними вечер: на протяжении всего лета я относилась к ней холодно. Но вслух они ничего не сказали, сделав вид, что поверили в объяснение моего внезапного отъезда: «Я не могла больше там оставаться. Мы просто переросли друг друга, понимаете?»
А еще они всю дорогу добродушно посмеивались над моим маниакальным стремлением продлить этот вечер, полюбоваться каждым морским пейзажем в каждой витрине каждой галереи, прогуляться к старым качелям на пляже, рядом с которыми, на стене, краской из баллончика была выведена надпись: «Жизнь всего лишь сон», оттягивая необходимость ехать домой и ложиться спать.
Я боялась спать, потому что мысль о том, что я уже прожила этот день, не выходила из моей головы, точно случайно привязавшаяся дурацкая песенка.
Домой мы приехали слегка за полночь. За рулем моего «доджа» сидел папа: я сослалась на усталость, хотя на самом деле не желала оставаться одна в машине. Мы ввалились в дом. Папа отчаянно зевал. Мама отправилась загружать посудомойку.
Ты посидишь со мной, пока я не усну? попросила я ее.
Ну конечно, улыбнулась мама, хотя моя просьба явно встревожила ее. В прошлый раз я просила ее об этом сразу после гибели Джима.
Она присела на краешек моей кровати, и мы поговорили сначала о том, что надо бы поменять меню в «Рубке», потом о сносе разводного моста: муниципалитет вынес этот вопрос на голосование. Я понимала, что маме очень хочется расспросить меня о них, о моих старых друзьях, и о том, что произошло сегодня, но она не решается.
В какой-то момент она встала и принялась внимательно разглядывать белые в цветочек обои на стенах моей комнаты.
Нет, ты только погляди. Папа сказал, что он с этим разобрался.
Она поскребла ногтем стык обоев в углу и пальцем поддела краешек. Часть бумаги немедленно отошла от стены.
Что?! Да здесь все в плесени.
Это знак. Вам нужно продать «Рубку» и переехать во Флориду.
Мама скрестила руки на груди:
Я что, похожа на пенсионерку?
Я почувствовала, как меня одолевает сонливость. Мама говорила что-то о папиной больной спине, о том, как ему тяжело и как он скрывает это. Держа ее за руку, я начала проваливаться в сон.
Мамина рука была настоящей. А то, что случилось до этого, нет. Ну решил день повториться. Тоже мне, событие.
На какие только ухищрения не пойдет разум, чтобы уберечь тебя.
Разум изо всех сил старается смягчить последствия любой катастрофы, делая все возможное и невозможное. Но потом разрыв между действительностью и искусно сплетенной иллюзией становится слишком большим, и даже разуму не под силу это выдержать. Все попытки самоуспокоения и самовнушения, все надежды на то, что все закончится хорошо, неминуемо расползаются в клочья и обращаются в ничто.
И тогда прозрение оборачивается кошмаром.
* * *
Проснулась я опять под дождем на заднем сиденье «ягуара», зажатая между Мартой и Киплингом. Когда я выскочила из машины и бросилась в дом, меня так колотило, что пришлось сесть на диван, опустить голову между раздвинутых коленей и продышаться, стараясь не потерять сознание.
Я снова очутилась там же. В Уинкрофте. Хорошо хоть живая.
Но разве это жизнь?
Гэндальф с лаем носился кругами по гостиной.
Нет. Нет. Нет! закричала я Кэннону.
Он снова стоял за кухонным островком и что-то набирал на клавиатуре своего ноутбука, но явно после того, как увидел все ту же дату, захлопнул его и бросил в другой конец комнаты.
Вскинув глаза, я ошеломленно поняла, что Уитли мечется по дворику, охваченная очередным припадком ярости. До нитки промокшая, она выдергивала белые зонтики, прикрепленные к садовым столикам, и швыряла их за ограждение. О ее бешеном темпераменте в Дарроу ходили легенды.
Психичка ненормальная, шипели самые злоязыкие из девчонок.
Я всегда завидовала этому уму и красоте Уитли в сочетании со способностью, совершенно не заморачиваясь приличиями, закатывать сцены и давать волю своим первобытным эмоциям. Это казалось несправедливо шикарным, словно она была неукротимой героиней викторианского романа. (Даже затертая фразочка, ходившая по школе, «темперамент Лэнсинг» казалась восхитительно старомодной, чем-то вроде названия экзотического недуга, от которого не существовало лекарства.) Такой же необузданной вот какой я мечтала быть. Уитли бросалась в бой очертя голову. Я цепенела. Уитли открывала рот и вопила. Я немела. Ее припадки ярости были монументальными, пятизвездочными, мультиплатиновыми. Они исходили из какого-то клокочущего источника внутри ее, происхождение которого Уитли не могла объяснить. Раскрасневшись, сверкая глазами, она разносила свою комнату в общежитии, раздирала в клочья тетради, молотила кулаками по стенам, переворачивала столы, в пух и прах ругалась с учителями, нимало не задумываясь ни о такте, ни о жалости, ни о последствиях. В такие моменты мне всегда казалось, что Уитли видит другой мир, незримый для всех остальных, настолько уродливый и бескрайний, что он не вмещается в рамки английского языка.
Из-за этих припадков она вечно попадала в изолятор. Ее вышибли бы из школы, если бы не ее мать, Линда, генеральный директор фармацевтической корпорации «Лэнсинг драгс», которая прилетала из Сент-Луиса в роскошной норковой шубе и все улаживала: например давая деньги на очередное крыло школьной библиотеки. Благодаря этому Уитли разрешили выезжать за пределы школы к психологу в Ньюпорте. Когда на нее в очередной раз находило, я всегда бросалась к ней и крепко обхватывала руками, как астронавт, преграждающий товарищу путь в открытый космос.
Теперь же, глядя, как Уитли хватает садовый стул и с воплем выкидывает его за ограду, я лишь тупо смотрела на нее, будучи не в состоянии сдвинуться с места. Я была не в силах ей помочь. Я была не в силах помочь себе.
В кухне появились Киплинг с Мартой и принялись озираться по сторонам с видом людей, оценивающих ущерб после торнадо.
Надо куда-нибудь обратиться, дрожащим голосом сказал Киплинг. В ФБР? В ЦРУ?
И что мы им скажем? поинтересовалась у него Марта. Что время заело как пластинку?
Не может же быть, чтобы мы одни так попали. Это ЧП национального масштаба.
Андерсон Купер наверняка уже весь в работе, пробормотал Кэннон. Он сидел на полу, обхватив шею сцепленными руками, словно был в бомбоубежище. «Сегодня. Экстренное сообщение. Сегодня это вчера. Снова. Подробности развития событий, которого не происходит. Делитесь с нами вашими историями в Твиттере, хэштег День сурка наяву».
Киплинг схватил пульт, повернулся к телевизору и принялся переключать каналы. Везде шла обычная дребедень. «Далее в программе: как приготовить омлет-трехминутку». «Белое белье остается белоснежным, а цветное сохраняет яркость».
В дверь позвонили.
Никто не сдвинулся с места.
Через несколько секунд в комнате появился Хранитель с сочувственным, даже слегка отеческим выражением на лице. Теперь в его облике сквозило что-то неуловимо пугающее: тот же костюм, тот же галстук. Меня затошнило.
Этот день будет самым трудным, пояснил он. Второе пробуждение переживается тяжелее всего.
Скажите нам, что делать, подала голос Марта.
Я уже говорил. Проголосуйте.
«Проголосуйте». Как будто речь шла о том, чтобы свернуть налево, а не направо.
Уитли, видимо, заметила Хранителя через окно: раздвижные стеклянные двери разъехались, и она выросла на пороге, тяжело дыша, буравя старика взглядом, омываемая струями дождя. Ни дать ни взять сцена грозы из старого фильма. Прежде чем кто-нибудь успел вмешаться, она подскочила к столику, схватила китайскую вазу и запустила в голову старика.