Нет, не может идти конь! Чудится ему, разверзается справа водяная бездна, приливает море, шумит, а под ногами камнине уйти, не убежать! Останавливается он в ужасе, храпит, скалит желтые зубы. Сердится Никишка, дергает, тянет изо всех сил за повод. «Но-о!»кричит. Не идет конь, глядит на Никишку фиолетово-дымчатыми дрожащими глазами. Стыдно становится Никишке, подходит он, гладит коня по щеке, шепчет ему что-то ласковое, тихое. Слушает конь Никиткин шепот, звон моря слушает, дышит тяжело, носит боками. Куда идти? Справа море, слева горы, сзади камень и спереди камень. Набирается конь решимости, снова скачет вперед, и снова щелкают подковы.
Наконец выбрались из осыпей, подвел Никишка коня к большому камню, забрался в седло, и опять захрупали копыта по песку, по водорослям. А земля впереди все мысы в море выставляет, будто длинные жадные пальцы. Едет Никишка, впереди далекий голубой мыс, доезжает до него, любопытно: а что там, за ним? А за нимновый мыс, еще дальше выпяченный в море, там еще и еще, и так без конца.
Началась незаметная тропа, конь сам на нее свернул. Никишка задумался, смотрит вокруг, хочет тайну такую понять, чтобы все, что видит, разом открылось ему. Да не понять этой тайны, смотри только с тоской, впитывай глазами, слушай ушами да нюхай. И смотрит Никишка зачарованный, думает, а тропа все дальше в лес забирается, тихо становится, золотисто. Под ногами коня языки желтые, красные, оранжевые. Мхом пахнет, грибами, янтарные рыжики везде, румяные волнушки. Весь лес горит, елочки только зеленые, да вереск стелется приплюснутыми островками. Красен лес, а из-под земли камни обомшелые, темные и бурые, выпирают, да стоят особняком серые, изуродованные, скрученные елки и березы, странно похожие на яблоню.
Попался бы кто-нибудь навстречу! Но никто не попадается, один Никишка в мертвом лесу. Скоро ли жилье? Не у кого спросить, молчат сосны и елки, загадочно смотрят на Никишку камни из-под земли. Все тут камень да сырость Только тропа глубоко в земле выбита, старая, глухая. И вспоминает Никишка, рассказывала бабка, давно это было, шли по мертвым лесам странные люди, шли беглые, больные, несчастные, обиженныевсякий народ шел. И шли они все к одному месту, в одно место тропы глухие прокладывали, в пресветлую обительСоловецкий монастырь. А где этот монастырь, Никишка не знает, там где-то, где солнышко закатывается, а где, поди-ко узнай!
И вдруг среди этого безмолвия, тишины мертвой, звуков неживыхпесня. И слышно, топором кто-то постукивает, слышно, дымком попахивает. Коньуши торчком, заржал звонко, рысью, рысью вперед: жилье чует. Выезжает Никишка из лесу, перед ним избушкатоня отцовская. Все новое, все крепко и ладно, из трубы дымок курится, на вешалах сети сушатся, рыбой пахнет, на катках карбас лежит, черным боком маслится. На пороге отец сидит, топором постукивает, весло кормовое ладит да песню поет.
2
Увидел Никишку, встал отецогромный, бородатый, в высоких сапогах, с ножом на поясе, в брезентовой робе. Руки у него красные, лицо бурое, борода светлая, а глаза резкие, пристальные, под густыми бровями.
Сынок приехал! говорит радостно отец. То-то сон мне снился Ну, как же дома у нас там? Все ли живы?
Живы! отвечает Никишка, слезает с коня, качается, ногами топает. Председатель коня дяде Ивану дал, мамка меня послала, я и поехал Ехал-ехал, весь заболел, спину больно.
Ах ты, молодец у меня! ласкает отец Никишку, волосенки льняные ручищей своей гладит. А я слышу: топ какой-то, а кто такое, и не толкую. А это вон Никишка! Не боялся ехать-то?
Не, ничего! Птиц видал, грибов видал, с конем говорил. Конь-то умный. На вот тебе, мамка наклала, снимает Никишка кису. А почто это камни на меня смотрели? Они тоже думают? Небось ночью-то переваливаются кому неловко лежать, за день-то вон как бок отлежишь!
Камни-то? задумывается отец. Камни, они, надо думать, тоже живые. Все живое!
А ты понимаешь, об чем березы говорят?
Дак они по-своему, по-березьи небось говорят! Надо язык ихний знать. А то где понять!
А дядя Иван где?
Дядя Иван на соседнюю тоню поехал, на Керженку. Давеча рыбаки туда бежали на доре, так и его взяли, баня у них там, у нас-то нету ее, вот дядя Иван и поехал.
А в деревню когда он поедет?
В деревню завтра поедет, полечится. Ноги-то, вишь, совсем у него разломило, на лошади и поедет по сухой воде.
А я как же?
Ты со мной останешься. Останешься? Семгу будем ловить.
Останусь!
Ну вот! Пойду лошадь расседлаю
Пошел отец, коня поймал, расседлал, потом веревку вынес, привязал коня к березе, чтобы в лес не ушел. А Никишка в избу заходит: сильно пахнет рыбой, в печке угли тлеют, на столе хлеб, миски да ложки. Стены плакатами оклеены, на полке газеты ворохом лежат, чисто в избе, подметено, на веревке рукавицы, портянки да штаны сохнут. Выходит Никишка, обходит избу вокруг, в сарай заглядывает, сарай открыт, не запирается, не от кого запирать. Только хотел было Никишка в сарай забраться, посидеть, подумать о сегодняшнем, вдруг Что-то живое в сарае показалось, темно-рыжее, будто тусклый пламень. Глазами светит, в глазах блеск красноватый вспыхивает, как солнце предзакатное. Собака! Большая, лохматая
Сел Никишка на корточки, смотрит во все глаза на собаку, оглянулся, отец не видит, заговорил с ней:
Адя Уууурр! Гу-гуррр Гам!
Собака молчит, нюхает, голову набок склонила, одно ухо вверх, другое повисло, хвостом молотитнравится ей Никишка. Наговорившись, выходит Никишка из сарая, собака за ним бежит, будто век его знает. Смотрит Никишка на отца, какой он большой, красный, солнцем освещенный, как царь лесной.
Ну, сынок! весело говорит отец. Поедем сейчас за семгой! Только постой, весло доделаю.
Отходит Никишка немного, ложится на теплый песок, собака подбегает, рядом ложится тоже, дышит часто. Закрывает глаза Никишка, качает его, все кажется, на коне едет и чайки бесконечно над морем взлетают, а мимо горы, да леса, да кресты черные, лешаки из избушки выглядывают, болбонят: «Гляди ты! Никишка-то к отцу едет семгу ловить, чай-сахар везет!» И песню кто-то тонко поет, голос то распухнет, то утончится, баюкает, солнышко светит, а море все: «шшшшу!»накатывает, «сссс!»Отходит. Тлеющие водоросли крепко пахнут, дурманят голову, а кулики стеклянно кричат: «пи-пии, пи-пии!»
Лежит Никишка, ни спит, ни дремлет Песок теплый, собака теплая, смотрит на Никишку огненными глазами, говорит: «Пойдем, Никишка, в лес!»«Я в море пойду, семгу стеречь!»Никишка отвечает. А собака свое: «Пойдем в лес, я тебе тайны открою! Об чем березы шепчут, послушаем, что камни думают, узнаем». Любопытно Никишке, сомневается он уже, то ли в море идти, то ли в лес, но тут отец как раз подошел с веслом новым в руке.
Вставай, сынок, поедем!
Встал Никишка, идет с отцом на берег, а море радуется, вспыхнет, заиграет, заголубеет, так и манит, так и расстилается. Налег отец грудью на карбас, столкнул в воду, Никишку посадил в корму, сам сапогами по воде бухает. Но вот и сам в карбас залез, на веслах умостился, Никишке кормовое дал, от берега отвалили, развернулись, и пошло качать-покачиватьвверх-вниз, вверх-вниз. Берег качается, собака на берегу качается А отец шибко гребет, волна по скулам карбаса шлепает, взлетает брызгами вверх.
Подплывают осторожно к ловушке, привязывают карбас к жерди, встает отец, чутко вниз глядит, в тайникнет ничего!
Пусто шепчет отец и садится, спокойный.
Оглядывается Никишка, тихо кругом, ни звука, ветерок легкий ровно дует, солнце светит, слепит глаза море, а берег далеко, темный, в обе стороны уходит. И кажется Никишке, был он здесь, сидел давно годами, семгу ждал, думал о чем-то. Или снилось ему это?.
Прилив начался, говорит отец. Вода пошла, прибывает.
Светла погода, тихонько откликается Никишка. Хорошо! Донушко видать
А как же! Она донушко светлое любит. Ей камни там или водоросли не надобны. Любит она по дну идти, в полводы. Полная вода или сухая водаэто ей неподходяще, не любит она этого, а идет, говорю, в полводы.
А это колотушка?
Это? Колотушка, сынок. Ее бить. Она здоровая, сильная, так не вытащишь, упаришься, вот и бьем мы ее колотушкой.
А если она выскочит?
Но! У нас ведь ловушка на то. Вишь, полотно-то? Сеть то есть. Это вот стенки на кольях с оттягами, а внизу Глянь-ко, глянь!
Свешивается Никишка за борт, руками глаза свои разноцветные огородил, смотрит в воду, в глубину, видит блики зеленоватые на дне, тонкие ячейки сети видит.
Вишь? Вишь, внизу тоже сетьэто доно. Стенки да доно, это вот тайник, а там ворота, эвон где жерди две рядом торчат, ворота там Она идет, в ворота зайдет и в тайник, а в тайнике мы ее бьем. От ворот заезжам, выход загораживам, доно подымаем и бьем.
Знаю, говорит Никишка, вспомнив что-то.
Я и то говорю, знаешь, соглашается отец. Ты у меня все знаешь!
А почто меня ребята дразнют?
Они дурачки, не слушай их. Озорники они, все им баловство, а ты хороший, смирный да умный, вот они и дразнют. Не слушай их, ты всех умней.
Это потому, что я думаю много.
А ты много не думай и мало не думай, а так: захочетсядумай, не захочетсяне думай.
А я думаю вот, куда это вода в море отливает, а после обратно приливает. Реки, те в море утекают, а море куда утекает?
Море? Гм скребет отец бороду, на горизонт глядит, соображает. Море, надо думать, в горло уходит, в Ледовитый океан. А из океана еще и в другие океаны переливается.
А много других океанов?
Много, сынок, и стран всяких много на земле.
А ты был там?
Был! В Италии и во Франции был, и в Норвеге, когда моряком ходил.
А какая Италия?
Италия-то? Италия, сынок, хорошая. Жарко там, солнца много, фрукты всякие растут, сладкие да вкусные. Все там черные от солнца ходят, раздетые, а зимы вовсе нет.
Как нет?
А так, снегу нег, морозу нет, ничего. Солнце круглый год.
Хорошо! вздыхает Никишка. Пожить бы там!
И поживешь, говорит отец. Вырастешь, на капитана пойдешь учиться, дадут тебе пароход большой в Архангельске, и побежишь ты мимо Норвеги, вокруг земли, прямо в Средиземное море.
А ты капитаном был?
Нет, я был матросом. Всем я был: лесорубом, охотником, рыбаком, зверобоем
Ой, глянь-ко, что это?
Где?
Эвон кажется
А! То тюлень. Тюлень, сынок, подплыл на нас поглядеть.
Знаю. А где он живет?
В море живет. Днем рыбу промышляет, а ночью к берегу плывет, на камнях спит в местах глухих на съемных коргах.
А почто его бьют? Его ведь не едят.
Шкура у него хороша и жиру много. Его легко бить, глупый он; подкрадаются и бьют из винтовки. А ходим за ним всяко: другой раз на карбасах, другой раз на ледоколе. Теперь-то все больше на ледоколе.
А если темна погода, страшно на карбасе?
Ой, страшно! Вот вырастешь, возьму я тебя на зверобойку, узнаешь тогда наше северное морюшко. Эвон там, где блестки, показывает отец рукой, где солнушко стоит, там островок есть махонький, Жижгин называется. Тюлени там стадятся. На Жигине этом поморы всегда промышляют. Стоит там избушка зверобойная на корге, прибегают туда поморы на карбасах, живут, хлеб жуют, поветрия ждут, погоды, значит. В хорошую погоду в море бегут, тю-лешков стреляют, ночью на льдине спят. Быват, падет темна погода, так уж понесет, так понесетзаревишь на голос, с жизнью простишься. Кто посчастливей, того и отпустит скоро, ветер напеременку пойдет, утихнет, а кого и в горло вынесет, мимо Канина носа пронесетда в океан А там только если с самолета заметят, спасут, а так
Семга! шепчет вдруг Никитка.
Но! встал отец на носу на коленки, наклонился над тайником. А и верно! Ну, господи благослови, я буду доно подымать, а ты карбас сдерживай
Быстро отвязывает отец карбас, гребет по борту в объезд ловушки, к воротам. Заходят со стороны ворот, нагибается отец, руки в воду опускает, Никитка за жердь держится. А в глубине что-то беззвучно мечетсяогромное, сильное, живое, вздрагивают жерди, как струны дрожат оттяги. Шуршит капроновая сеть, подтягивает ее отец к карбасу; Никишка шею вытянул, смотрит вниз. Вот все меньше семге места остается, вот она уже два раза поверху плеснула, держит отец одной рукой подобранное доно, другой колотушку шарит. Нашел, руку вымахнул, ждет, когда ударить можно, а семга бьется все яростней, все сильнее, гулко по дну карбаса стукает, не дается, водой рыбаков окатывает. Вот уже вся она на виду, как в чаше пенной, могла бы кричать, закричала бы от ужаса. Бьет отец с размаху ее по голове, и сразу все обрывается, обмякает семга, заваливается набок. Хватает отец ее за жабры, с усилием втягивает в карбас, шлепает вниз, под ноги Никишке. Смотрит Никишка на нее остановившимися глазами, а она еще жива, еще жабры вздрагивают, чешуя еще сжимаетсяогромная, серебристая рыба, с темной спиной, с загнутой вверх нижней челюстью, с черным крупным глазом.
Опускает отец доно, выталкивает карбас из ловушки, рукавом лицо вытирает и руки, рыбой пахнущие, вытирает о штаны, весело смотрит на семгу, на Никитку.
Вот как мы ее!
Никишка бледен, поражен, опомниться не может. И опять привязан карбас к жерди, качается на волне вверх-вниз, молчит отец, сложив на коленях могучие красные кисти рук, отдыхает. А Никишка, привыкнув немного к семге, вспоминает отцовские слова о тюленях.
Не, я лучше капитаном буду! Не хочу тюленей бить, они смирные
Можно и капитаном, соглашается отец и смотрит на небо. Глянь, тучи натягиват, солнушко скрыват. Скоро домой поедем. Можно капитаном, а можно инженером тоже
А почто инженером?
Как почто? Строить чего-нибудь будешь, этотоже дело! Да вот хоть бы у нас: выстроим дорогу по берегу асфальтовую, причалов настроишь, огнягореть будут, машины гудеть
Никишка задумывается, глядит на далекий берег: какой он темный, безлюдный.
Ладно, решает, буду инженером.
Ну вот! Посидим еще идомой. Там у меня рыбка есть, давеча утром рюжу осматривал по сухой воде, так рыбки немного попало. Ухи мы с тобой наварим да чай вскипятим, оно и хорошо спать-то будет. А теперь давай-ко помолчим-дак Семгу надо сторожить.
Молчит все: молчит море, карбас беззвучно качает, молчит берег, не доносится оттуда ни звука. Низкое уже солнце скрылось в облаках, потемнело все кругом, запечалилось. И никого нигде нет! Пусто везде, безлюдье, летают редкие чайки, на берегу в лесу рябки притаились да качаются в карбасе два рыбака и с ними семга заснувшая.
3
Гудит печка, потрескивает, тепло в избушке, за окошками сумерки. Зажег отец лампу, между ног ведро поставил с водой, шкерает на уху пятнистую тресочку, темную, горбатую рявшу, тонкую навагу. А Никишка дремлет, наговорился за день, нагляделся, наслушался, накачался, усталдремлется ему, думается бог знает о чем!
Круто меняется погода. Дует верховой обедник, шумит море, все зеленеет и зеленеет на западе, просинь открывается, воздух стекленеет: настает вечер необыкновенной чистоты, со звездами и смутным небесным светом.
Лежит рыжий пес у печки, спит, подрагивает во сне. Никишка встрепенется, слушает вполухаотец чего-то говорит мирное, давно знакомое, родное: о рыбе говорит, о море, о ботах, о деревне, о ветрахполуношнике, побережнике, шалоннике, обеднике Большой отец, склонился низко над ведром, волосы, как у Никишки, белесые на глаза свесились, борода распушилась, сам неподвижен, руки только двигаются, нож сверкает, рыба в ведро с плеском падает; тень отцовская на стене вздрагивает. Говорит, говорит отец низким голосом. Никитка глаза закроет, видит землю родную с морем, лесами, озерами, солнце видит, птиц молчаливых, зверей странных, кажется ему, вот-вот тайну какую-то узнает, никому не ведомую, слово заветное произнесет, и нарушится молчание, заговорят все с Никишкой, все ему разом понятным станет. Но нет слова, не раскрыта тайна, слышит Никишка ровный отцовский голос, и еще многое видит он и слышит.
Видит он, что псу рыжему снитсялес ему снится, звери страшные, неизвестные со всех сторон кидаются. Бежит пес, лает от страха, одно ему спасение Никишка. Слышит, камни шептаться начинают, море шумит, деревья в лесу шевелятся, крикнет кто-то Видит, вот отец в шторм на льдине качается, ревит; еще видит, семга огромная, сердитая бережает, по дну плывет, по чистому донушку, а за ней другиетайник отцов ищут.
Гудят в печке дрова, потрескивают Отец из избы выходит воду вылить из ведра, слышно, за стенкой ходит, дрова собирает, потом в избу входит, грохает дрова у печки. Вскакивает пес рыжий, вздрагивает Никишка, глаза открывает.