7. Ответственность за выполнение налога возлагается на каждого отдельного хозяина, и органам Советской власти поручается налагать взыскания на каждого, кто не выполнил налога. Круговая ответственность отменяется.
8. Все запасы продовольствия, сырья и фуража, остающиеся у земледельцев после выполнения ими налога, находятся в полном их распоряжении и могут быть используемы ими для улучшения и укрепления своего хозяйства, для повышения личного потребления и для обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности.
Приказ 238 от 17.03.1922 г. по Череповецкой губмилиции
В Череповецкой губернии до сего времени существует дикий некультурный обычайкулачные бои, которые особенно развиты в Череповецком уезде, те граждане в праздничные дни сходятся целыми деревнями и устраивают побоища, приводящие к членовредительству и убийствам.
Приказываю: начальникам милиции уездов искоренять таковые ненормальности, для чего иметь подробные списки местных престольных праздников и посылать в деревни вооруженных милиционеров для несения постовой службы
Все железные трости от деревенской молодежи должны быть изъяты, а также огнестрельное оружие коим нет разрешения. Уличенных организаторов кулачных боев привлекать к уголовной ответственности по ст. ст. 219 и 220 УК РСФСР.
Начгубмил Цинцарь.
Глава вторая. Вдовая солдатка
Иван проснулся на кровати, раздетый до белья. Сам не помнилни как ложился, ни как раздевался. Видимо, перетащила Марфа. И как у бабы силенок-то хватило? В глаза нестерпимо бил луч солнца, а из переднего угла, где стоял стол, доносилось хлюпанье. Встал, отдернул занавеску и обнаружил, что отец, мать и жена пьют чай. Иван хмуро кивнул и вышел во двор. Сделав утренние дела, умылся, вернулся в дом. Заметил, что после вчерашнего наведен порядок. Верно, мать с женой с утра пораньше все почистили и помыли. Только присел за стол, как подскочила Марфа. Глядя на мужа глазами побитой собаки, спросила:
Ванюш, оладушки картофельные исть будешь?
Буду, какой разговор, через силу улыбнулся Иван.
Чаю попьешь али стаканчик поднести?
Чаю, решительно потребовал Иван.
Голова после вчерашнего побаливала и опрокинуть стаканчик было бы не вредно, но Иван пересилил себя. Знал, что если выпьет, так не остановится до вечера. Лучше перетерпеть да чайку испить. Зря, что ли, тащил гостинец из Крыма? А башкахрен ли ей сделается, пройдет сама.
Это правильно, одобрительно кивнула мать, звякнув чашкой. Чай-от, скусный какой! Почитай, с семнадцатого года такого не пивали!
Отец скривился. Видимо, рассчитывал на опохмелку, но ему одному бабы не наливали. Иван, поняв батькино состояние, усмехнулся:
Старику-то налейте, попросил он жену, и та, поморщившись, все-таки вытащила бутыль и налила свекру полстакашка.
Ты чё, дура, краев не видишь? возмутился старый. Лей доверху.
Опохмелишьсятак весь день и будешь пелиться! пробурчала мать.
Пошла к черту, дура, отмахнулся отец, хватая вожделенный стакан. Отпив половину, Афиноген блаженно крякнул: Ох, ровно боженька по душеньке моей босичком прошел!
Ты чё говоришь-то, старый пень?! рассердилась мать. Неча имя Господа-то всуе поминать.
Да пошла ты на хер, со своим боженькой, отмахнулся отец и допил остатки.
Ох, нехристь старый, проворчала мать, махнув рукой. Вот помрешь, будут тебя черти в аду мучить! Языком поганым будешь каленую сковороду облизывать за такие слова! Тебе самую большую кочергу в хлебало засунут, чтобы не матерился!
Иван, сколько себя помнил, слышал вечные упреки матери, что батька-де в церкву не ходит, батюшке руку не целует, а отец отвечал на все упреки и попреки одним: «Иди на хер, дура! Как помрем, так нам ничего не будет. Пришлепнут крышкой да землей присыплют». Вроде в старое время за такое от Церкви отлучали, к причастию не допускали. Как же это отца терпели? Или попам все равно быловерят в Бога иль нет? Сам Иван не понималверит он, нет ли. Но в окопах, под австрийскими, а потом белогвардейскими пулями ловил себя на том, что целовал медный нательный крестик, просил Бога сохранить ему жизнь и бормотал «Отче наш».
Так, поставил Иван пустой стакан и отмахнулся от жены, что порывалась налить еще чаю. Рассказывай, что тут у вас творится-то?
Так чё рассказывать-то? Жеребчика моего в девятнадцатом году в армию забрали, дали распискувот кончится война, вернут его в целости и сохранности. Война кончилась, а мне хрен на лопате, а не коняшка. Я в волисполком ходил, а там говорятдед, мы твоего коняшку на фронт не посылали, кто забирал, с него и требуй. А кто забирал-то? А забирал его Лямаев со товарищи. Так расстреляли Лямаева за миродерство и шкурничество, а с покойника какой спрос? В уезд пошел, а мне и там отворот-поворотмол, погиб твой жеребец за светлое будущее, так радуйся, что лошадь коммунизму послужила. Велели в кассу идти, получить деньзнаками два «лимона». Это чё, две буханки хлеба? Тьфу ты, едрит твою в дышло и с просвистом.
Услышав про расстрелянного Лямаева, Иван усмехнулся. А ведь хотел отыскать эту тварь да поквитаться Что ж, может, оно и к лучшему. Неча о всякое такое руки пачкать.
Не то от жалости к жеребчику, не то от выпитого у старого Николаева задрожал голос, а по небритой щеке прокатилась слеза.
Иван кивнул жене, и Марфа торопливо налила деду еще полстаканчика.
Лошадь-то сколько нынче стоит? Скоко-скоко, с куриное коко! пьяно ухмыльнулся отец, которого уже развезло. Ежели краденую у цыган сторговать за рожь, так, может, пудов за двести отдадут, а жеребенка, некраденоготак пудов за пятьсот. Если лет пять покопимможно купить.
Украсть, что ли?.. в задумчивости изрек Иван.
Как этоукрасть? всполошилась мать. Поймаютв тюрьму посадят.
Это он шутки шуткует, успокоила Марфа свекровь и с опаской улыбнулась мужу: Ниче, картошка и лук есть, до осени протянем, не привыкать.
Можно корье драть. Шорники черемуху да иву берут кожи дубить, подсказал отец. За два пуда ивового корья фунт соли дают, а за дубовое корьееще больше. Сколько, не знаюхреново у нас с дубами. Картошку скоро огруживать надобно, а там сенокос, можно в батраки идти. На хутора кудав тот же Романов, к Оленичевым или к Очеленковым, там работники всегда нужны. Кормежка бесплатная, ночлег. А по осени рожь убирать наймешься. Там, глядишь, заработаешь пудов тридцать, а то и боле.
Иван почувствовал себя так, словно ему на голову вылили ушат холодной воды. Это что же такое? Родной отец предлагает идти в батраки? Ему, кто воевал за Советскую власть? Отмахнувшись от укоризненного взгляда матери, кивнул жене на бутыльналивай, мол. Кажется, глоток самогонкито, чего не хватало. Но, как только поднес стаканв нос шибануло сивухой, пить расхотелось. Удивившись самому себена фронте, бывало, голимый спирт пили, махоркой закусывалии ничего. А уж самогонки-то, какой только ни доводилось питьи яблочную и ржаную. И даже довелось попробовать барские вина, из графских подвалов Кислятина! А самогонка, она, конечно, дрянь, но пить можно.
Ты, Ванюшка, не переживай, вздохнула мать. Мы-то еще ничего живем, с голодухи не пухнем, как другие. У Яшки лошадь есть. Старая, правда, зато в армию не взяли! Яшка с нас немного за пахоту беретполпуда с десятины.
С отца да с матери берет? Вот куркуль! удивился Иван.
А как не брать-то? заступилась Марфа за сына. Лошадь-то у него своя, не казенная. Нам дай, тому дай, еще и соседи просят. Так вот и выкручиваемся помаленьку. Может, в городе пойти работу искать? размыслил Иван вслух.
Да где ты ее найдешь-то? усмехнулся отец. В городе-то таких, как ты, знаешь сколько? Солдаты-то уже с прошлого года все идут и идут, работы просят. Была бы у нас лошадь, можно на заработки податься. Вон Спиридон Кочетов, в прошлом годе в Пошехонье ездил, всю зиму бревна возил, так еще одну лошадь купил.
Ну, вы тут сидите, а нам с Марфой на огород пора, закряхтела Ульяна, поднимаясь из-за стола. Солнце-то вон уже где. Все добрые люди работают.
Супруга дернула щекой и засуетилась, убирая со стола. Отец, ухватив недопитый сыном самогон, быстро опрокинул стакан. Окончательно окосев, развалился на скамейке и попытался ухватить Марфу за обтянутую выцветшим ситцем задницу. Та равнодушно и привычно вильнула, стряхивая руку, а мать словно и не заметила.
«Может, у нее не только с комбедовцами чего было? хмыкнул Иван про себя. Может, еще и с батькой?»
Не бзди, Ванька, на твой век баб хватит! засмеялся отец. Верно, Марфа?
Да пошел ты! выругалась баба и выскочила из избы.
Ой, дурак старый! плюнула мать в сердцах. Намелешь тут бочку арестантов!
Чё бочку-то? Хе-хе-хе Сама-то сколько раз с батькой моим на сеновале валялась, а? А Яшка от меня али от батьки?
А хоть бы и от батьки твово! разозлилась мать. Яшка-то самогоновку не лакает, как ты. И хозяин хороший, не то что всякие-разные!
Повернувшись к Ивану, виновато улыбнулась сыну:
А ты, Ванюшка, не слушай его. Нажрется, так и мелет языком-то, мелет. У, падеретина! Вот так вот, взяла бы ухват, да дала бы тебе по башке-то!
Николаев-старший сложил руки на груди и запел, гнусаво и противно:
Эх, ёли по рамамвылетали косяки!
Неужели нас посадят за такие пустяки?!
Стукнув кулаком по столу, запел еще противнее:
От полиции скрывалси,
Во дворе с теленком спал!
Б корова доказала
бык пришел, арестовал!
Э, старый пень, беззлобно сказала мать, укутываясь в платок. Всю ночь его карало, а туда ж Куда и влезает-то? Ты, Ваня, не будь таким, как батька-то.
Ивану было грустно и смешно. Мать ему говорит, как непутевому парню, а не мужику, тридцати с лишним лет, который прошел и Крым и Рым.
Из-за лесу выезжаить конная полиция,
Становитесь девки задом, будить репетиция!
Отец, допев складуху, свалился со скамьи на пол и захрапел.
Ой, Вань, ты его на брюхо положи, запричитала мать. А самогоновку-то эту надо подале прибрать. Найдет, выжрет всю. Околел бы, от самогоновки-то, так я бы и реветь-то не стала! Похоронила бы, да и ладно, без него и жить лучше.
Оставив отца спать, Иван решил пройтись по деревне, посмотретьчто там и как. Набросив на плечи шинель и, по въевшейся в плоть и кровь привычке, сунул за пояс армейский наган, пошел от одной околицы до другой. Иван шел, осматривая покосившиеся дома, заброшенные колодцы. По сравнению с девятьсот седьмым или даже семнадцатым годомгрустное зрелище. Парочка построек, выглядевших приличнеепод железными крышами и с крашеными ставнями, дело почти не меняло. От гулянки стало тоскливо. Так тоскливо, что пожалел недопитый самогон, и накатилась досада на отца.
«Вот сволочь старая, подумал Иван. Бабу мою драл, самогон выжрал». Но, рассудив здраво, решил, что обижаться грехне пропадать же добру? (Хошь самогонке бесхозной, хошь бабе.)
Эй, мужик! Стой, кому говорят! Документы покажи! услышал Иван грозный окрик и нехотя поднял глаза на смирную кобыленку, на которой сидел некто в кожаной тужурке. Судя по ремню с провисшей кобуройначальник. Под фуражкой с синей звездой имелась и мордатолстая, с короткими белесыми усиками. Таких вот, толстомордых и наглых начальников Иван не любил. Вроде плохого ничего они ему не сделали, а все равно не любил.
Ты чё, оглох?! рыкнул толстомордый. Я кому сказалдокументы покажи!
А ты что за прыщ, чтобы я тебе документы показывал, а? усмехнулся Иван, не особо испугавшись. Судя по чалой лошадкеэто и был начальник тутошней милиции. Ну, не хрен и начальник!
Тебе по уставу положенопрежде чем документы требовать, самому представиться надо!
Ты чё, мужик, против Советской власти идешь? вызверился толстомордый, кладя руку на кобуру. А ну-ка, руки живо поднял и встал смирно! Э, да ты че
На начальника смотрело дуло нагана. Иван, не расстававшийся с оружием ни днем, ни ночью, выхватил свой револьвер раньше, чем начволмил отстегнул непослушный клапан.
Ну вот, а теперь с лошади слезай, мандат показывай, приказал Николаев толстомордому.
Зотин слез с кобылы с кряхтением, как столетний старик. Чувствовалось, что ему страшно, но продолжал хорохориться. Разворачивая мандат, милиционер пригрозил:
Ты знаешь, что тебе будет за угрозу оружием представителю власти? Под трибунал пойдешь!
Я же не знаю, кто ты такойможет, бандит с большой дороги?! возразил Николаев, забирая мандат: Щас прочитаю, там и решим Так предъявитель сего, Зотин Владимир Иванович, действительно является начальником Абакановского волостного отделения милиции Череповецкого уездупрамилиции Череповецкой губернской милиции Народного комиссариата внутренних Подписьначальник отдела управления Череповецкого губисполкома Курманов. Курманов раздумчиво повторил Иван, возвращая мандат Зотину. Это не Лешка, тьфу, не Алексей ли Николаич будет?
Ну, настороженно кивнул начволмил, забирая документ и посматривая на оружие, которое Николаев до сих пор не выпустил из рук.
Вона протянул Иван, убирая наган и доставая свои документы: Ну, тогда, мил-друг, извини! Вот справка моя.
Зотин, жадно схватив бумажку, зашевелил губами, читая. С трудом осилив сведения о том, что справка выдана демобилизованному командиру взвода РККА, не то чтобы подобрел, но успокоился. А успокоившись, обнаглел:
Оружие сдай и шагом марш со мной, в волость!
А чего я там не видел? хмыкнул Иван. Никак контрреволюцию мне пришить хочешь? Нет, мил-друг, не выйдет. Справку ты мою видел, а на оружие у меня тоже документ имеется. Вишь, оружие-то у меня какое?
Начволмил отшатнулся, когда Иван вновь выхватил револьвер, но, углядев серебряную пластинку на рукоятке, украшенной гравировкой: «Командиру взвода РККА тов. Николаеву И.А. от командующего фронтом М.В. Фрунзе», сник и зачмокал толстыми губами.
Видал? Ты что, начальник милиции, против товарища Фрунзе? Или супротив самого товарища Троцкого? Али ты демобилизованных красных командиров не любишь?
А! протянул начволмил после паузы. Ну, тогдада. Тогдаошибочка вышла
Иван кивнул и, слегка повеселев, решил подшутить над милицейским начальником.
Я, товарищ, на тебя жалобу напишу! неожиданно строго изрек бывший комвзвода.
За что? опешил тот.
Как за что? Во-первых, за то, что револьвером мне в харю тыкал, не представившись как положено. Я ж человек темный, тебя в личность не знаю. А вдруг ты бандит? А ежели бы я тебя пристрелил? Это что ж, из-за тебя я должен под расстрельную статью идти? Ну, под расстрел бы меня, красного командира, не подвели, но и в допре из-за тебя сидеть невелика радость. А во-вторых, за хамство, проявленное по отношению к рядовому гражданину, которого рабоче-крестьянская милиция должна всемерно защищать. А в-третьих, за самогонку, которую ты сегодня с утра пораньше выпил у неизвестной мне гражданочки деревни Демьянка!
Ну, ты, мужик, даешь я хотел сказать, поправился начмил, ты, товарищ Николаев, кругом неправ! Не обязан я представляться, коли подозрительную личность вижу, понял? И самогонку не пил!
Вот видишь! Бывший красноармеец с фронтов Гражданской войны пришел, на которых кровь проливал, а ему наган в харюподозрительная, мол, личность! Мне-то что, по политической части мне все равно ничего не будет. Я ведь на голову раненый, у меня и справка есть. Под политику меня и Чека подвести не сможет. Не, теперь-то точно на тебя жалобу накатаюи Курманову и в губком партии! Курманов-то Алексеймой старый фронтовой друг.
Ладно, ладно, товарищ, затряс ручонками Зотин. Ты меня не видел, я тебя не знаю. Прости, уж так вышло. У Алексея Николаевича Курманова дел непочатый крайчего ему с каждой жалобой разбираться?
Ну, подумать надо, почесал Иван затылок, делая вид, что думает. На самом-то деле он не собирался ничего писать, а уж тем паче жалобиться. Только знал эту породу мелких начальников, которые при первой же возможности постараются напакостить. Решившись, махнул рукой: Ладно, уговорил.
Да ты и сам, говорят, в ВЧК служил, пока не выгнали? обронил Зотин, с любопытством посматривая на отставного солдата.
«А начмил-то не так прост», хмыкнул про себя Иван, но вслух сказал:
Не выгнали, гражданин начальник волостной милиции, а я сам как есть добровольно ушел в Красную Армию! со значением поднял палец. Потому, коли я ныне обратно в Чека попрошусь, они меня к себе взять должны. И не просто должны взятьа обязаны!
В Чека, говорят, паек в два раза выше, чем у нас, и жалованье не в пример больше, неожиданно вздохнул Зотин.