Здравия желаю! не удержался от молодецкого выкрика Кречетов и с механической точностью, точь-в-точь как юнкер офицеру, отдал честь военному оркестру. Кто-то из усачей подмигнул ему, точно говорил: «Молодца, братец, премного благодарны!»
Попадались, правда, в толчее и уже основательно сизые, и свекольно-бурые носы, оступающиеся, скользящие на льду ноги и заплетающиеся языки. Нет-нет да и слышались перченые саратовские словечки, тут же рожденные и тут же для пущей остроты посыпанные крепкой солью. Алешке сами собой слетели на память кем-то брошенные прежде слова: «Отойди, мораль! Прочь, ценза́рь! не мешай Волге-матушке ковать свое слово!»
Но во всей круговерти этого прекрасного действа, среди разноцветных гирлянд и шаров, которыми по воскресным гуляньям наряжался бульвар, среди торговых рядов со снедью и их зазывалами, взгляд и внутреннее стремление Кречетова искали иного.
Справа от него вдруг послышался девичий смех, призывно пахнуло духами, до ушей долетело умышленно звонкое:
Ах, и красавец каков! Уж ты побереги себя для нас!..
Кречетов с жадным любопытством юности обернулся. Три веселые молодки в заячьих мещанских тулупчиках, чуть под хмельком не то от винца, не то от морозца, угревшись под руки, подняли на смех Алексея:
Ой, дру́жки, да он никак душечку ищет!
Глянь-ка, братец, нет ли ее среди нас?
Алая краска быстро разбежалась по его щекам. Спасибо морозцу, иначе Алешка готов был провалиться сквозь землю.
Ну что камнем взялся? Нашел свою душечку, кавалер?
Ой, да он засмущался, девки! Какая ему зазноба?
Гляди-ка, какие мы нежные! Мал еще молоко на губах не обсохло!
Подружки, закинув назад головы, зашлись на три голоса, шибче и ходче заскрипели снежком по аллее, приостановились на миг, порывисто стрельнули смеющимися глазами в его сторону и растворились в толпе.
Ой, ванёк ты ванёк, паря! Таких краль растерял!.. Прямо халва! А та, что в центре, черноглазая, слаще других была! Беги, догоняй! Ишь, девки-то какие ладные да пышные, прям шаньги из печи. Одно словолюфам! Алексей вздрогнул от неожиданности, оглянулся и зарделся еще сильнее. Прямо перед ним, опираясь на костыль, в тощей шинельке внакидку, под которой болтался сиротливый крест, стоял старый одноногий солдат и лыбился щербатым ртом, глядя на него веселыми пьяными глазами. На его глянцевитой усатой роже, помимо разлившегося по жилам водочного тепла, читалось еще и выражение солдатской гордости и въевшееся, как смола, презрение ко всему гражданскому, ко всему, что не вписывалось в понятие его бивачного бытия.
Однакось швыдко бегають, стервы, теперя и конем не догонишь. Штудент разве? сунув жилистую руку в карман зеленых нанковых штанов и нашарив там заготовленную цигарку, мимоходом поинтересовался он.
Что-то вроде того
Эва ты, братец вроде у тещи в огороде. Лапоть ты, смоляная куртка. Сразу видать, мирской человек, не наш
А чем же гражданские хуже военных?
А всем, дерзко хохотнул бывший солдат и забористо выругался. Что с ых, гражданских, толку-то? С паршивой овцы хоть шерсти клок, а энти?.. Болтаются тутось, аки козлы на веревке. Свистять свиристелями под окнами. Тьфу, срамота! Речной табачок-то, наш, волжский Уважаешь разве? Не брезгуешь, штудент?
Да, адское зелье Кречетов с благодарностью кивнул и угостился протянутой цигаркой.
Закурили. Табак люто драл горло. Сыпал нежный снежок. Вокруг было шумно и весело. Душа жадно требовала новых впечатлений. Но этот одинокий, крепко сбитый ветеран чем-то не отпускал от себя Алешку. Ему хотелось еще минутку-другую постоять с этим дядькой, от которого так и веяло сожженным порохом, опытом тяжелой солдатской доли, да и просто житейской мудростью.
Однако шинель на тебе синяя добрая, как я погляжу, с уважением к армейскому покрою обронил солдат. А воть на «ушках», чой-т не пойму, гусли, чо ли, али другой какой анструмент?
Алексей бросил взгляд на свои пуговицы и невольно улыбнулсяна синем вицмундире воспитанников были военного образца посеребренные пуговицы, на которых красовался вычеканеный барельеф греческой лиры.
Что ты все, братец, на мой костыль-деревяшку пялишься? Энто нончесь у меня ноги нет. А когда-тось у меня были крылья.
Где это вас, дядя?
Известно где на Капказе, сынок. Под Кизляром, крепостца есть такаяВнезапная Слыхал разве?
Нет, честно, с некоторым смущением, признался Кречетов.
То-то и оно, что не слыхал. Кази-Мулла тамось был заводилой большим человеком в Чечне слыл Вот тамось и случилось.
Инвалид, наморщив в тяжелую, крупную складку лоб, глубоко затянулся, по всему погружаясь в воспоминания. Лицо стало жестким, серьезным, и только едва приметное подрагивание скул да игра желваков под загорелой, плохо пробритой кожей выказывали значимое выражение состояния его души.
Командир наш, отец родной, Царство ему Небесное, объехал нас тогдась верхом и сказал, соколик: «Умрем, ребята, а Внезапную не отдадим!» И наши все как один надсадили глотки: «Умрем! Ура-а!»
Калека ухватистее переставил костыль, нахохлился седой галкой, на серых, точно выгоревших глазах заблестели скупые слезы.
Нет, братец, тамось, скажу я тебе, никакой пудры, никакого франзерству не было одно сердце и православная душа Так-то А позжее татары налипли во главе с аварским ханом страсть как много Нас-то всего ничегогорсть была. Слава заступнице Божьей Матери и святым угодникамнасилу отбились. Ну и репьи эти гололобыежуть! А потом оне, сволочи, густо трахнули по нам из пушек Бандировкапальба была, команд не слыхать Вот тогдась меня и шарахнуло под колено, рассказчик глухо постучал костылем по струганому чурбаку, что заменял левую ногу, и сплюнул изжеванную цигарку, бытто с крыльца упал, оступился. Глядь, братец, а ноженьки моей-то и нету. Веришь, штудент, боль такая, что и незнатко, бытто ее и нет вовсе.
Что ж, совсем-совсем не чуяли боли? не мог поверить Алексей.
Не-ка! Солдат весело зажмурил котом один глаз. Ровнехонько как в бане из шайки кипятком жахнули. Баба-солдатка моя, покойница так прежде меня окатывала. И все Тутось, голубь, главно не маять себя соображением, думками разными. Без них оно кабысь и ничего. Уж сколь годков унеслось, с родственной откровенностью вздохнул он, выше натягивая тощий ворот шинельки, а ведь, прикинь, братец, так ить стоит перед глазами, зараза ноженька-то моя валяется вот так, в сажени от меня в грязи а на ней сапог.
Слушая незамысловатую горькую исповедь калеки, Алешка давил в себе ком дурноты, слепленный из стыда, смущения и глупой боязни оскорбить своим любопытством того, к кому испытывал сейчас глубокое уважение.
Но солдат, напротив, с какой-то странной торопливой готовностью продолжал распахивать душу, видя сочувствующее лицо, и был, как видно, откровенно рад поделиться своим наболевшим, своим пережитым, услышав в ответ слова участия и доброты.
Вот за энту стычку, что выстояли не дрогнули перед краснобородыми мне и был даден сей «кренделек». Солдат с хмурой улыбкой щелкнул коричневым от табаку ногтем по Георгиевскому кресту и хмыкнул: А батюшка наш, командир, был гибло ранен аварской пулей в живот близёхонько к паху оттого и помре в телеге, сердешный. Даже до лазарету не свезли, как есть весь измок кровью. Земля ему пухом
Ветеран, глянув на подсвеченные золотым месяцем купола Богородице-Владимирской церкви, перекрестился и посмотрел в глаза Алексея:
Ты толькось не молчи, сынок. В наше темное времечко каждо добро словомолитва. Ты мне по сердцу пришелся У тебя на лице значенье написано. Я уважаю таковых Ты уж поверь старику, я понятие в сем имею. Ты часом не из благородных будешь? Не барчук ли? Вона как девки глазьми стреляли.
Нет, опять честно и простодушно качнул головой Алешка, хотя ему и было приятно в тайниках души, что за внешность и славную выправку его частенько путали с барином.
Так о чем, бишь, я лясничал? Ах, да! Как там в твоем лицею, шибко муштрують?
Алешка взвесил этот нежданный вопроспрежде его задавали лишь Митя да маменька.
Надеюсь, изрядно. Он пожал плечами и, подбивая меж пальцев перчатки, спросил: А вам-то не холодно так, внакидку?
Ну, выдумал тоже! отряхиваясь уткой от снежной крупы, снова застужено хохотнул солдат. Деревяшки не мерзнуть, братец.
Как вас зовут-то хоть, дядя? все более проникаясь симпатией к ветерану, искренне желая хоть как-то удобрить сердце старика, вставил Алексей.
Ты вот что, сынок, уясни. Я ни у тебя, ни у Христа ничегошеньки не прошу Мне и осталось-то, может, всего ничего Но однось ты мне заобещай, красавый, что когдась доберешься до стола со своими дружками выпейте водки за дядю Ваню и за победу наших ребятушек, что там, на Капказе, и нынче свою кровушку льють
Алешка не задержался с ответом, тут же заверил старика уверенным и ответственным «да», однако не удержался и задал последний наболевший, что ноющий зуб, вопрос:
Дядя Ваня, а так трудно жить на свете только в юности?
Всегда, вдруг отчего-то помрачнев скулами, почти зло сплюнул солдат и, не говоря больше ни слова, тяжко наваливаясь всем корпусом на костыль, заковылял прочь.
Глава 6
Кречетов еще некоторое время смотрел на развевающиеся полы шинели, на деревянный костыль, что натужно тыкал белый искристый снег, когда бой городских часов, заглушая веселья гам, заставил екнуть сердце Алексея. «Черт! Половина десятого!.. Пора восвояси!» На все удовольствия у него оставалась в запасе лишь жалкая четверть часа, еще столько жепоймав извозчика, добраться до училища и через окно, отворенное Гусарем, по-тихому забраться в палату. За вечернюю поверку голова не болела. Уж там, как пить дать, кто-то из своих гаркнул за него «я» потешные не подведут.
Не теряя времени даром, он рванулся на пруд, к городскому катку, там была настоящая толчея и веселье. Времени брать напрокат коньки не было, да и медяков в кармане бренчалокот наплакал, поэтому Алешка решил не отказывать себе хоть пару раз «пролететь с огоньком» в шумной толпе сверстников с ледяной горы. Снежный городок в Саратове всегда ставился с русской душой и размахом, благо снегу и воды в России вдоволь: тут тебе и сказочные из цветного льда фигуры в пять сажен высотой, и гроты, украшенные светящимися фонариками, и катушки с названием «царь горы», и лабиринты не хуже критского, чего только нетодно загляденье!
Ноздри снова защекотал сладкий, волнующий запах духов. Глаза разбежались от румяных девичьих лиц и светлых улыбок, от ярких посадских платков и лихо сбитых на затылок шапок, от пестрых варежек и меховых рукавиц За краткий миг ураган тревожно-радостных, бессознательно будоражащих мыслей и чувств пролетел в его голове, заставив пыльче стучать юное сердце.
Оскальзываясь на ступеньках, с тычками и смехом, с перекриками и охами, извозюканная снегом толпа подхватила Алексея, сжала в тиски разгоряченных объятий и, увлекая в водоворот круговерти, взнесла на ледяной гребень.
Поберегись, православныя! Разлетись, народ!! Ко́тим!
Веселый поезд из шуб и шапок с восторженным «Ура-а!» ахнул вниз по сверкающему языку горытолько дух захватило! Перед слезящимися от ветра глазами заискрились огни, мелькнули золотыми рублевиками фонари и лица стоящих внизу.
В неразберихе веселья Алешка ухватился рукой за рукав какого-то молодца, напиравшие сзади спрессовали массой, нос уткнулся в чей-то ворот беличьей шубки, лаская прохладным ворсом щеки и лоб. Взгляд выхватил лишь узкую полоску белой шеи и золотистый локон, выпавший из-под кожаной с ушками шапочки на воротник. Чудное мгновенье длилось недолго, в следующий момент волшебство скольжения рассыпалось, как карточный домик, обратившись в хаос смеха и кучу-малу.
Он и сам не понял, как вдруг оказался лицом к лицу с беличьей шубкой. Потеряв равновесие, он вместе с другими дружно повалился на снег, и опять его лицо уткнулось в пушистый дымчатый мех, но на этот раз он губами и подбородком ощутил краткое прикосновение к нежной, чуть влажной щеке, пахнущей талым снегом и тонкой ванилью. Вопрошающие и вместе с тем смеющиеся бирюзовые глаза, окруженные темной тенью ресниц, с укоризной смотрели на него.
Простите Я я не хотел Вы не ушиблись? Давайте я помогу!
Алексей быстро вскочил с колена, открыто протянул руку и заботливо помог подняться совсем еще юной, растерявшейся положением барышне.
Благодарю, совсем кратко, точно смущаясь и сей малости, сказала она. Затем торопливо высвободила свою облепленную снежным репьем варежку из ладони Алешки и, ловко стянув ее, поправила разметавшиеся по плечам волнистые волосы. И это почти бессознательное движение маленьких, изящных, розовых на морозце пальчиков, полное наивной естественной грации, это ласковое выражение рта и улыбкив одночасье пленили Кречетова.
Съедаемый страхом неминуемого расставанья, не обращая внимания на сыпавшийся снег и шумное мельтешение вокруг, он первым пошел в атаку:
Еще раз прошу извинить, будьте со мною без церемоний Меня зовут Алексей, а вас?
Отчего же? проворно одергивая шерстяную юбку и застегивая скрытые английские крючки распахнувшейся шубки, с легкой краской на щечках парировала незнакомка. Довольно того, что я знаю ваше имя
И все же? Алешка с молитвенной надеждой ловил в ее многоцветных зрачках какие-то задорные искры и терпеливо ждал. Она же ответила, капризно дернув губкой, с едва сдерживаемым смехом:
Представьте, не помню. Как видно, забыла. И вообще, что может быть хуже уличного, безответственного знакомства? Фи
Нет, погодите! Ради бога сбитый волнением, путаясь в длинных полах своей щегольской шинели, едва не поскользнулся на припорошенном льду Кречетов.
Не смейте идти за мной. Это дурно. Я вам сего не позволяю! резко заявила она, но вместе с тем ее чарующие темно-бирюзовые глаза непринужденно смеялись.
Затем она топнула изящной ножкой, стряхивая с высокого взъема белого сапожка на шнуровке снег и, более не говоря ни слова, поспешила на требовательный окрик стоящей неподалеку на посту гувернантки.
«Ах, пудра! Ах, кокетка! против воли сорвалось в обиженной душе Алексея, но тут же в груди зазвучали другие струны: Господи, но как она хороша! Какая прелесть Какая душенька Эх, жаль. Видел бы Гусарь Доведется ли встретиться еще?..»
Расстроенный Кречетов, дергая перчатки, проследил цепким взором за уходящей беличьей шубкой. Мелькая коротенькими белыми сапожками, грациозно лавируя между отдыхающими, она торопливо перешла на другую сторону липовой аллеи и остановилась у беседки, под снежным куполом. Там ее дожидалась наставница с недовольным постным лицом иностранки, кутая свой шведский или британский нос в лисий воротник. Алексей видел, как гувернантка что-то выговаривала своей воспитаннице, и та, еще строже выпрямив спину и виновато склонив голову, покорно выслушивала нарекания.
Вот старая вобла! Чтоб тебе повылазило да разбило!
Мрачный Кречетов, нервно пощипывая пробивающийся пушок на верхней губе, поймал брошенный в его сторону холодный и строгий взгляд гувернантки, до напряженного слуха долетело что-то рваное, с акцентом: «возмутительно должно быть стыдно! Еще военный бонвиван варварская страна варварские обычаи!»
Сердце мучительно сжалось, когда он увидел, как прелестная барышня, так и не открывшая своего имени, под патронажем неумолимой бонны направилась к центральным воротам. Проходя стороной мимо продолжавшего стоять молодого человека, юница чуть-чуть, осторожно косясь, еще раз взглянула на Алексея. И он, конечно, поймал этот краткий взгляд прекрасных глаз. А потом они смешались с другими людьми и навсегда исчезли из жизни Алешки, как и тот одинокий солдат, что угостил его волжским табачком.
Удобный момент был упущен, и ему не суждено вернуться. Кречетов пал духом. Все ему стало не милым: ни резвые, скачущие в галоп звуки лихой польки, ни бравые оркестранты, ни яркие фонари, ни радостные лица на качелях, ни дразнящий желудок запах жареных пирожков Мир рушился, и ему, Алексею Кречетову, в нем не было места.
«Как же так?.. Как же так?.. терзался он, не находя себе места. Только-только объявился, стал распускаться и расцветать подснежник настоящего счастья и на тебе Все Все кончено, все в прах Какой дурак! Какой стоеросовый, неловкий! Следовало настоять, найти правильные слова, добиться, а я в кусты А еще романы о рыцарях, мушкетерах треплешь Забил себе голову! Где ж твоя шпага? Мальчишка! Птенец! Теперь уж поздно после драки кулаками махать. Ах, если бы не путы проклятой потешки!.. Я бы выследил, где она живет, на какой улице, в каком доме И придушил бы эту чертову шведку с рыжей кларой на плечах. Ведь насмерть встала между нами терновником Бездушный синий чулок! Не тетка, а гильотина! Еще и с кадетом меня перепутала, дура»