Кто там? послышался недовольный визгливый голос жены соседа.
Это твой сосед, ответил Платон и еще раз стукнул по стене злобно, позови своего Семена сюда!
Встряхивая своей единственной рукой с волос и с бороды ячменные ости, из-за угла пристройки появилась фигура Семена. Не здороваясь, видимо для того, чтобы не подавать руку соседу, прямо на виду у него он стал мочиться на угол своего гумна, встав боком к Платону.
Что надо? выдержав паузу под грозным взглядом Платона, наконец Семен выдавил из себя слова.
Что ж ты озлобился на меня, Семен? поведение соседа немного позабавило Платона, и он решил не начинать разговор сразу с выяснения вопроса относительно наглого нарушения межи. Вместо того чтобы по-соседски поздороваться, ты начал опорожнять свой мочевой пузырь. Тебе от этого стало приятно?
А то? с издевкой ответил Семен, поправляя свой пояс, смастеренный из старых вожжей, на кафтане.
Ну ладно Бог тебе судья, махнул на него Платон, но скажи мне: зачем ты вырубил сирени и шиповники, посаженные Катей, на моей земле? В Писании сказано, что тот, кто нарушает межу, приравнивается к убийству человека, а ты нагло перешел границу, которую проложили наши родители и еще вырубил единственную память о моей первой жене. Ладно, ты меня ненавидишь, хотя непонятно за что? Но неужели память о Кате тоже для тебя ничто? Мы же с тобой вместе гуляли на нашей свадьбе что на тебя нашло, Семен?
Не знаю, о чем это ты говоришь? равнодушно ответил Семен. Начнем хотя бы с того, что мне твой брат разрешил в начале лета построить гумно в эту сторону. Я забоялся снести старое, не построив нового, вот и попросил у Николая сделать именно так, как сейчас есть. Тебя же не было в деревне со времен начала войны, говорят. А брат твой вообще мне сказал, что ты укатил к немцам жить. А тебе, Платон, все мало, смотрю! Ты за время войны столько нахватал, что хватит на тысячу лет жизни, а я вернулся из войны калекой в марте этого года, а в доме дети жрут лепешки из желудей пополам с лебедой! И ты меня еще укоряешь, что на пустыре, который никому не нужен, я сделал пристройку к своему овину? И ты меня обвиняешь в смертных грехах? Тебе земли мало?
Не в земле дело, Платон уже начал жалеть, что позвал Семена, а в памяти Кати. Ты мог с таким же успехом пристроить гумно к овину с другой стороны, но ты же злонамеренно вырубил сирени и шиповники скажешь не так? Катя похоронена на чужбине, а это место для меня было вместо ее могилы.
Ахинею несешь, Платон, так же равнодушно ответил Семен. Это всего лишь были одичавшие кусты, затоптанные козами да овцами. Да еще наши молодцы щупали баб здесь ночами какая тут уж память? Ладно, у меня времени нет с тобой балагурить.
Смотри, Семен: этот твой сарай находится на моей земле и законы никто не отменял, спокойно, но с угрозой ответил Платон. Так что на самом деле он мой: захочу возьму лом и снесу прямо сейчас, захочу подпалю к чертям собачьим!
А ты меня не пугай, Платоша, так же в тон ему грозно ответил Семен. Думаешь, у меня от твоих слов поджилки затряслись? Как бы не так! Я и с одной рукой метко стреляю из винтовки если что. А старые законы уже того нет их! Как и нет старой власти. Иди, поговори со своим братом он тебе объяснит, какие нынче законы, а у меня снопы сушатся. И смотри, Платон: подойдешь к моему овину убью! Я к тебе не лезу, но и ты не лезь ко мне!
Семен повернулся спиной к Платону и исчез за углом своего гумна. Платон в задумчивости постоял после ухода своего соседа еще с минуты три и затем медленно зашагал вниз к дому. Уже подходя к калитке забора, Платон чуть не ойкнул, встретившись взглядом со своим братом, который сидел на жерди изгороди возле дальнего углового столба рядом с домом в тени нависших веток старой черемухи. У Платона после неприятной перепалки с соседом не было никакого настроения сейчас беседовать с Николаем, но просто пройти также было невозможно. Он подошел к брату и, пройдя молча мимо него, нырнув между второй и верхней жердинами изгороди, уселся на доску импровизированной лавки, кем-то прикрепленную скобами к стволу черемухи с одной стороны и к старому пню клена с другой.
Здорово, Николай, поздоровался Платон так, как будто бы сказал сам себе. Ты слышал весь наш разговор с Семеном?
Здравия желаем, таким же тоном ответил Николай. Да, слышал.
Братья замолчали. Со старой черемухи под порывами ветра осыпалась пожелтевшая листва, подчеркивая своим еле слышимым шорохом это напряженное молчание между родных по крови, но врагов по духу мужчин.
Тебя, Колька, все же потянуло поговорить со мной наедине после долгой разлуки или же у тебя есть иные причины, спросил Платон через некоторое время.
Николай опешил от, казалось бы, простого на первый взгляд, вопроса. Он вздрогнул, и жердина, на которой он сидел, чуть покачнулась. Платон по легкому колыханию этой жердины все понял и стал ждать, что же ответит брат на его вопрос.
Я засиделся сегодня у Степана в сенцах в сушиле овина, начал уклончиво Николай, и так там и остался ночевать. Товарищ мой, Ян Лоозе, поскакал в соседнюю деревню по делам, а мне стало так неохота в осеннюю ночь выходить из теплого сушила, что просто смерть. А утром Степан мне сказал, что к тебе приехал мельник Малинин, и я решил поглядеть, чем вы тут занимаетесь. Зачем это он у тебя сына забрал?
Матвей сам захотел прокатиться с ним, настороженно ответил Платон, скоро они должны вернуться. Провизию нам Петр Кириллович привез. Тяжело старику в одиночестве. А твой этот якобы «товарищ» чьих будет? Фамилия странная латыш, эстонец? Да и какие дела у него в наших селах ночами? Странно и непонятно.
Ты же умный Платон, все так же глядя в противоположную сторону от своего брата сказал Николай, неужели ничего не понял до сих пор?
И что я должен был понять?
А то, что власть царя уже давно сгинула, и власть Керенского висит на волоске, Николай повернул голову в сторону Платону и посмотрел ему пристально в глаза. Теперь власть переходит к нам.
К «нам» это к кому, чуть насмешливо спросил Платон.
К народу, презрительно ухмыльнулся на улыбку брата Николай, а мы большевики и социал-демократы и есть представители нашего народа.
И кто, по-вашему, есть ваш народ? Или вы сами за себя решили, что являетесь настоящей народной властью. Что-то я не помню, чтобы меня спрашивали.
А вас никто и не спросит, перебил его Николай. У вас уже была власть и что вы с ней делали, а? Вам нужна постоянная война то с Японией, то с Германией, чтобы увеличивать свои капиталы. Притом заметь, что это не они нападали на нас, а мы лезли в войну. Я вот проливал кровь под Порт-Артуром, потом меня морили газом в польских болотах и кому это было надо? Миллионами клали народ, не спросив его: нужна ему эта война или нет? Теперь наступают иные времена: все старое будет уничтожено раз и навсегда, и войны прекратятся.
Что за сказки ты рассказываешь, Колька? рассмеялся Платон. Ты это серьезно мне говоришь или тебе приснилось сегодня от угара в овине у Степана? Под «уничтожением старого» ты что подразумеваешь, интересно?
Уничтожение это уничтожение, строго ответил Николай, не обращая внимания на смех брата. Что тут можно иное подразумевать.
То есть ты хочешь убить меня, мою жену, моего сына, и от этого жизнь народа тут же станет лучше?
Ты берешь через край, но в целом суть ты высказал правильно, мрачно выдохнул Николай.
То есть все, кто не примет вашу идеологию «новой» жизни, будут расстреляны?
Ну почему так радикально? Конечно, самых ярых придется пустить в расход, а тех, кто, ничего не делая, всю жизнь сладко жрал и пил шампанское, отправим в специальные лагеря работать, чтобы они были ближе к народу и через труд постепенно встали на путь исправления.
Ну да, тихо про себя стал говорить Платон, не обращая внимания на дальнейшие слова брата, вот значит, почему вам Христос не угодил, а ведь он был больший коммунист, чем вы, так называемые большевики.
Бога нет, услышав слова Платона, прервал свою речь Николай, а все церкви мы разрушим и вместо них построим школы, библиотеки, большие дворцы для народа.
Конечно, перебил его громко Платон, Бог запрещает убивать, а у вас впереди постоянная война со своими ближними. Вам нужно море крови, чтобы потом посреди этого моря построить райский остров, так? Ты, Колька, что-нибудь читал про Французскую революцию, а?
Да, а что? Это великий пример для нас.
Изучи на досуге потом, когда вместо церкви построишь библиотеку, чем она закончилась. Если вам все же удастся взять власть в стране, то вспомни наш этот разговор, когда твои же «товарищи» объявят тебя врагом и запихнут твою глупую голову под гильотину.
Николай встал и злобно пронзил взглядом своего брата.
Иных слов я от тебя и не ожидал, сказал он и зашагал в сторону овина Семена.
Ладно, спокойно вздохнул Платон, я так понял, что скоро ты придешь меня убивать вместе с твоим другом Яном.
От этих слов Николай встал как вкопанный и стал ждать, что скажет брат еще.
Только зачем ты позволил Семену вырубить кусты сирени и шиповника, посаженные Катей, а, Колька? продолжил Платон. Они-то чем помешали делу твоей революции? Межу, проложенную нашими родителями, тоже почему-то порушили вместе с Семеном: была красивая тропинка, приятная беседка среди зарослей сирени почему, чтобы что-то сделать, вам обязательно нужно все вырубать?
Николай так и не повернулся лицом к брату: простояв с минуту спиной к нему, ничего так и не сказав в ответ, он заторопился прочь и скрылся за постройками соседа Семена.
Платон, проводив взглядом Николая, остался сидеть, погруженный в тяжелые, хаотично сменяющиеся друг за другом, мысли. То, во что фанатично верил Колька, казалось абсолютно фантасмагоричным, но разве мог хоть один человек в здравом уме не только в Российской империи, но и во всем мире, еще год назад даже предположить, что царь вот возьмет и откажется от престола? Но это произошло! И Николай так твердо говорил слово «мы», когда речь зашла о власти в стране, что Платон даже сжался от этого слова во время разговора с братом, словно попал под тяжелый пресс. Неужели они почти уже взяли действительно власть в государстве в свои руки? Он между делом в свое время пытался вникнуть в идеологию социал-демократов, но посчитал ее совершенно утопической, особенно в такой патриархальной стране, как Россия. Да, они убили царя Александра Второго, потом убили его пятого сына, Сергея Александровича, но эти террористические акты, на его взгляд, лишь говорили о том, что такие люди никогда не могут стоять у власти. И вот не кто иной, а его родной брат один из этих террористов-большевиков без тени сомнения и без зазрения совести говорит, что Бога нет, что всех, кто мешает новой жизни, необходимо просто взять и ликвидировать, а всю частную собственность обобществить и раздать бедным. Насчет раздачи богатств бедным и Иисус Христос говорил, но он предлагал это делать добровольно во имя любви к Богу, а эти в первую очередь хотят Бога отменить. «Если так, думал про себя с горькой ухмылкой Платон, значит все, что я делал за свою жизнь, сейчас превратилось в ничто. Может, этот дом мне оставят и не отберут» Платон чувствовал чуть ли не физически, как удача, всю жизнь сопутствовавшая ему, отвернулась от него. Какая-то искра удовлетворения теплилась, правда, в сознании, что она ушла от него к Николаю и, таким образом, хоть она не изменит их семье.
Много чего передумал Платон, сидя на старой импровизированной скамье под старой черемухой. Вот уже и мелкий дождь заморосил, а он, погруженный в глубокие мысли, не замечал ее. Только знакомый звук подъезжающего тарантаса привел его в себя. Платон вскочил со своего места и быстрым шагом заторопился, огибая свой дом с левой стороны, навстречу Матвею и Петру Кирилловичу.
Что-то про твою княжну пока ничего не слышно, чтобы не отвлекать Матвея упоминанием о его матери, сказал тихо Петр Кириллович, слезая со своей повозки.
Может, с Таубе что-нибудь случилось? неуверенно ответил Платон, подхватывая с сиденья своего сына. Хотя мы приняли в расчет все возможные задержки в пути. Если и сегодня их не будет, то, думаю, завтра надо будет что-то предпринимать. Может, даже сам съезжу до Уржума, если, Петр Кириллович, ты дашь мне свою коляску.
А верхом не разучился ездить? Так, если уж надумаешь поехать в Уржум, будет проще. Видишь, мелкий дождь чуточку заморосил тарантас будет вязнуть в грязи. Да и стоит ли ехать: вдруг вы разминетесь по дороге, а? Как ты думаешь? Впрочем, не мне тебя учить.
Пойдем, отец, в дом, ответил Платон, направляясь с Матвеем в руках к боковой калитке, я сейчас открою ворота, а ты заезжай внутрь. Ты хоть сейчас, надеюсь, задержишься с нами до вечера? О многом мне с тобой надо переговорить, Петр Кириллович.
Малинин, покачивая горестно головой, тяжело вздохнул и, взяв за узды своего коня, стал ждать открытия ворот.
Платон вскипятил небольшой свой дорожный самовар и выставил на стол. За это время Петр Кириллович разобрал два короба с едой, которые он привез с утра, затем занес из тарантаса еще два холщовых мешка и туески с медом и вареньями. Все это время оба мужчины молчали, и только маленький Матвей, подходя поочередно то к отцу, то к гостю, постоянно спрашивал о разных несущественных пустяках, как и положено любопытному ребенку. Уже сев за стол, Платон и Малинин молча налили чай и также молча стали пить его из стеклянных стаканов.
Что ж мы, Платон, как на похоронах, ей-богу! нарушил первым напряженную тишину Петр Кириллович. Рано еще хоронить Россию и нас вместе с ней.
Да вот все один к одному начал Платон, но, задумавшись, снова замолк.
Да-а, положение, конечно, очень странное: тысячу лет жили с царями и никогда такого не было, чтобы он взял вот так и отказался от престола. Убивать убивали, но вовсе без царя на Руси никогда не жили. Надо бы постепенно что ли Ну хоть для церкви должность патриарха бы ввели! Такой разброд и шатание уже началось, а что будет дальше одному Богу известно. Ты, Платон, с братом виделся, нет?
Виделись, горько улыбнулся Платон, и даже поговорили по душам. Вот оттого и тошно мне, что не знаю, о чем и говорить. Да еще тревожно мне из-за моей Ксении: они выехали две недели тому назад из Москвы в Вятку и должны были вчера утром выехать из Уржума от Таубе сюда. Мы должны были чуть ли не одновременно приехать сюда, но их почему-то нет. Что могло приключиться с ними в дороге не знаю.
Я вот про твоего брата и его сотоварища хотел предупредить, перешел на шепот Петр Кириллович. Я все достоверно не могу знать: в основном сороки на хвостах до мельницы новости мне приносят, но все же подумать о них следует. Появился Николай вместе с этим черным человеком в конце мая. Тогда же в основном стали возвращаться солдаты с фронта, или дезертировать, если правильней говорить. Эта пара побыла тогда неделю у нас в округе, а потом вроде бы перебралась в Кукарку. Конечно, они не совершенно одни, а есть у них множество приспешников, но они вдвоем, словно какая-то непотребная зараза, толкают их на разные злые дела. Вот к тебе, Платон, раньше, до войны, когда приезжал в свою родную деревню, помнишь, чуть ли не все мужики приходили выразить свое почтение. Тогда они гордились тем, что их сельчанин выбился в люди и стал богатым, а сейчас хоть кто-нибудь с тобой поздоровался по-человечески?
Платон посмотрел в глаза своему бывшему тестю и отрицательно покачал головой.
Вот! воскликнул Петр Кириллович. И это они совратили народ, а еще посеяли страх. Помнишь Мирона Скулкина? Он у вас тут самый хозяйственный мужик был, за сотского считался, а как только эти двое появились, так он будто бы сам, когда собирал майские грибочки за томашовским ольховником, взял да и повесился. Мирон через такие невзгоды в жизни прошел, да ты и сам про него все знаешь, а тут он, глубоко верующий человек, ни с того ни с чего решился на самоубийство. Все знали, что этого быть не может, но все молчат. И все догадываются, кто это сделал, самое главное. Они и к нам сунулись, да у нас в Шумкине вовремя подстраховались, но все же Полякова-отца, который маслобойку держал, когда он возил товар в Кукарку, убили и ограбили. Его кучер смог в ночи убежать, и он поведал, что видел опять же твоего брата во время разбойного нападения.
Платон, продолжая слушать невеселые истории, молча встал, покопался в кожаном дорожном кофре и достал оттуда небольшую бутылку коньяка и две рюмки, завернутые в бумажные салфетки.