У Ильюшина, конечно, и Дон и беленький домиквсе сразу улетучилось из памяти, будто развеялось дымом.
Исполним всё в точности, ваша светлость в точности прохрипел Ильюшин, точно горло ему уже стягивала пеньковая петля.
Он бросился через двор за ворота. Поверх ограды зашевелились казацкие пики. А Меншиков, скинув с головы капюшон, прошел через пролом в ограде и зашагал к темневшей в отдалении купе кизила.
Стеценко понял теперь все. Он знал теперь, что не пройдет и часа, как старый мурзак будет со всеми своими чабанами и джигитами на французском либо на английском биваке. И неприятель узнает от чабана, похожего на еловый хлыст, что с Северной стороны Севастополь якобы неуязвим и город надо брать с юга. И поведут они свои полчища на юг под бастионы Южной стороны, под батареи от Килен-бухты и до бухты Карантинной. И пусть они тогда узнают, что такое Севастополь и русская доблесть!
Румяная полоска рассвета прорвалась на горизонте сквозь неподвижно стоявшие в небе кучевидные облака. Меншиков скинул плащ и сел в коляску. Он посмотрел на часы. Был пятый час.
Теперь стреляйте, лейтенант, сказал Меншиков, откидываясь на подушки. И будем продолжать наш марш.
Стеценко готов был в эту минуту простить командующему его заносчивость, его неверие в человека, все его издевательские шуточки Рука у Стеценки рванулась к кобуре, и пистолет взлетел кверху. Выстрел, огонь из дула, свист со стороны хутора и бешеная скачка двух десятков казачьих лошадейвсе это слилось вместе и гулом отдалось по широкой степи.
Меншиков и его ординарец были уже на бахчисарайской дороге, когда они снова услышали гул, и крики, и скрип колес. В розоватом рассвете неслись степью татарские маджары, и скот бежалкоровы и овцы, и кричали люди Стеценке показалось, что он разобрал их крик.
Аллах акбар! кричал в передней маджаре седобородый татарин в чалме, воздевая к небу руки.
И вся толпа вопила ответно:
Аллах акбар!
Меншиков уже задремал в коляске на подушках. А Стеценко вдыхал полной грудью запах степной полыни и дикого укропа и улыбался.
XXVIСабля капитана Стаматина
К вечеру неприятельская армия начала обходить Северную сторону, оставляя ее вправо от себя. На другой день с укреплений Южной стороны можно было увидеть в подзорную трубу французские разъезды. В это же время английские стрелки начали марш на Балаклаву. Когда с развалин старинной крепости в Балаклаве часовой заметил на дороге красные мундиры англичан, он ударил в колокол. Городок сразу словно вымер: жители бросили всё и бежали в окрестные сады.
Дать отпор англичанам должен был балаклавский гарнизон. Он состоял из одной роты русских солдат и греческих добровольцев. Командовал ротой капитан Стаматин, бойкий старичок с бронзовым крестом двенадцатого года на груди.
Капитан Стаматин выстроил свою роту на берегу Балаклавской бухты. Он прошел вдоль фронта роты, высоко выбрасывая правую ногу и откидывая левую руку далеко в сторону. Пулю Стаматину всадил в правую ногу французский гвардеец еще в 1812 году, в Бородинском сражении. Когда портупей-прапорщик Стаматин, не выпуская из рук сабли, упал на правое колено, француз с трехцветной кокардой на шапке перешиб Стаматину прикладом левую ключицу. С тех пор Стаматин выбрасывал ногу и откидывал руку. Особенно хватко это получалось у него, когда он выводил свою роту на плац для ученья или в дни парадов.
Пошла вертеть мельница, говорили балаклавцы, глядя, как старый ветеран ведет свою роту на плац.
Капитан Стаматин, получив новый сигнал о приближении неприятеля к городскому шлагбауму, тотчас скомандовал:
Повзводно то самое стройсь! И повел свое войско с набережной, за шлагбаум, по севастопольской дороге.
Капитан Стаматин уже хотел скомандовать, как обычно, «То самое стой!», но за поворотом грохнули барабаны английских гренадер первой дивизии герцога Кембриджского. Тогда Стаматин мгновенно сообразил, что неприятель в двух шагах, и крикнул:
Беглым шагом то самое рассыпься марш!
И побежал вперед, выбрасывая ногу и размахивая рукой. Англичане остановились, увидя русского офицера с обнаженной саблей, подвигавшегося к ним навстречу столь необыкновенным способом. А капитан Стаматин, не добежав до англичан, шагов за сто до них, сразу рванул в сторону. За ним бросилась вся рота и в полминуты рассыпалась за камнями на скалах.
Больше часа удерживали двести человек балаклавской роты экспедиционную армию королевы Виктории. Капитан Стаматин скакал, как кузнечик, от камня к камню и вел прицельный огонь по наступавшему противнику.
Залпом то самое пли!
И круглые пульки камешками падали на дорогу и подшибали копыта кавалерийским лошадям из бригады лорда Кардигана.
Спустя час капитан Стаматин убедился, что неприятель намного превосходит его численностью и вооружением. Штуцерные пули английских стрелков так и роились над каждой ямкой, где бы ни укрывался храбрый балаклавский солдат.
«У меня под командой рота разгадывал Стаматин. Орлы В каких боях не бывали! Есть такие, что еще Суворова помнят».
Действительно, дряхлых стариков в роте Стаматина было больше чем нужно. Капитан Стаматин любовно поглядел из укрытия на своих боевых товарищей, устроившихся по ямкам и за камнями. Потом перевел взор вниз на дорогу. По ней на версты и версты змеей вились полки в невиданном дотоле обмундировании: красные куртки, мохнатые шапки, петушиные перья И конница гарцевала: уланы с цветными значками на пиках, гусары с нашитыми на мундирах шнурками и драгунылегкая кавалерия на стройных, тонконогих конях. Девять артиллерийских батарей неприятеля насчитал на дороге капитан Стаматин и в каждой батарее по шесть полевых орудий. И капитан Стаматин пришел к окончательному выводу, что орлам-балаклавцам не одолеть врага.
«Сила ломит то самое солому ломит», решил капитан Стаматин и выбросил из своего укрытия левую руку.
Свистнула штуцерная пуля и, отскочив от камня рикошетом, хлопнула Стаматина в ладонь.
Горнист! вскрикнул Стаматин. Труби, горнист! Орлы! Отступление с боем.
И орлы балаклавской роты начали правильное отступление, отстреливаясь на ходу от наступавшего неприятеля круглыми пульками из гладкоствольных ружей.
Стаматин благополучно провел свою роту через город и засел с нею на горе, в развалинах старой крепости. Вооружение крепости составляли четыре полупудовые мортирки.
С обвалившейся крепостной башни капитан Стаматин взглянул на море. Оно было густосиним, как всегда в сентябре. И солнечные блики вспыхивали на его поверхности, и оно переливалось большими серебряными блестками. Но в глазах у капитана Стаматина зарябило не от блесток на воде, а от кораблей английской эскадры, подошедшей к Балаклаве с моря. Армия и флот ее величества королевы Британии должны были соединенными силами дать бой орлам капитана Стаматина. Потому что капитан Стаматин был не из тех, кто сдается без боя.
И четыре полупудовые мортирки балаклавской крепости, злые, как овчарки, стали тявкать, изрыгая из жерл крохотные ядрышки. Ядрышки шлепались в воду близ самого берега. А большой корабль британского флота повернулся к городу левым бортом и дал залп по крепости из всех повернутых к ней бортовых орудий.
Огромные старинные кирпичи посыпались с башни, и одна такая кирпичина угодила капитану Стаматину в голову, в самую маковку. Стаматину показалось, что море, грохоча, обрушилось на неготяжелые густосиние волны в сверкающих блестках.
Повалившись на кучу битого кирпича, окутанный тучей известковой пыли, капитан Стаматин слышал новые залпы и с моря и с сушисо стороны шлагбаума. Но в крепости пальба прекратилась: мортирки не тявкали, ружья не стреляли.
«Почему, подумал Стаматин, то самое не стреляют почему?»
Огонь! закричал он, пытаясь подняться. Целься!.. Пли!
Но огня не последовало. Стрелять было нечем: ядрышки и пульки были все.
А по дороге и всем тропинкам, которые вели в крепость, уже двигались красные мундиры. Англичане шли с барабанным боем и с ружьями наперевес. Потом капитан Стаматин услышал «ура»; красные мундиры бросились на штурм; вот они уже ворвались в башню И безоружные инвалиды балаклавской роты предпочли отступление постыдному плену. Капитан Стаматин видел с башни, как полетели его орлы прочь, перемахивая через крепостные стены и через крепостной вал и через крепостной ров И капитан Стаматин снова подумал, что «сила ломит то самое солому ломит». И он решил, что и ему пора отступить, а то как бы ненароком не попасть в плен к англичанам.
Но тут старик, к ужасу своему, заметил, что без посторонней помощи не способен подняться на ноги. А по лестнице в башне уже топали ноги, звякали шпоры, стучали ружейные приклады Капитан Стаматин моргнуть не успел, как увидел себя окруженным рыжеватыми молодчиками в красных мундирах, и один из них уже отстегивал у капитана Стаматина саблю.
Стаматин рассвирепел.
Прочь! крикнул он и, сидя, привычным движением выбросил вперед правую ногу.
Солдат, посягавший на саблю капитана Стаматина, отскочил в сторону. Но тут выступила вперед какая-то личность с красным носом и в штатском сюртучке.
Ви ест пленный, молвила личность. Ви э-э-э
Но капитан Стаматин выбросил ногу, откинул руку и крикнул:
Я русский офицер! Я саблю мою передам только офицеру только штаб-офицеру!
Он поднялся наконец с битого кирпича, на котором сидел, и, шатаясь, снова закричал:
Начальник гарнизона я! Главнокомандующему только главнокомандующему я передам мою саблю! И никаких!
Нашалник гарнизона, встрепенулась красноносая личность. О-о!
А Стаматин, задыхаясь от негодования, хотел что-то еще сказать, но сказал только:
То самое да.
И снова опустился на битый кирпич.
Красноносая личность, видимо служившая в британской армии переводчиком, наморщила лоб и обратилась к капитану Стаматину с вопросом:
Господин официр, что ест «то самое»?
Но старый воин поглядел на сизый сюртучок переводчика, на его красный нос и просто не удостоил незнакомца ответом.
«Рвань, подумал капитан Стаматин о человеке с красным носом:шушера».
И, размахнувшись одновременно рукой и ногой, поднялся с места.
Когда капитана Стаматина вели по улицам Балаклавы, он не узнавал родного города, в котором прожил с 1814 года ровно сорок лет. Точно полая вода, растеклись по улицам, по дорогам и садам чужие люди, множество людей, странно одетых и перекликавшихся друг с другом на чужестранном языке. Они обламывали деревья за садовыми оградами, обрывали фрукты, тащили из покинутых жителями домов подушки, перины, одежду, посуду, кухонную утварь Капитан Стаматин видел это, хотя и делал вид, что не видит ничего. Окруженный полувзводом английских стрелков, он шагал посередине улицы, размашисто выбрасывая правую ногу вперед и откидывая левую руку далеко в сторону. И капитана Стаматина все время не покидало гордое сознание, что его сабля еще при нем, его старая сабля, и на нейбольшой серебряный офицерский темляк.
По дороге капитан Стаматин заметил на воротах лучших домов в городе новенькие дощечки, а на дощечкахкрупные надписи латинскими буквами. Стаматин пытался разобрать, что написано на этих дощечках. И переводчик в сизом сюртучке, все время тершийся около капитана Стаматина, стал ему переводить. Узнал тогда капитан Стаматин, что на дощечке, прибитой к дому городничего Лихошерстова, написано: «Штаб полка шотландских стрелков». И верно: у подъезда, где всегда дремал полицейский десятский Гапоненко, стояли теперь два дюжих молодца в клетчатых юбочках, с голыми коленками, со штуцерами к ноге.
У ворот хорошенького домика вдовы штаб-лекаря Надежды Васильевны Полис ожидали маджары с дровами и сеном. На воротах была дощечка с надписью: «Комиссар 1-й бригады генерала Кемпбела».
Все изменилось за каких-нибудь два часа. Еще утром капитан Стаматин, проходя мимо этого увитого плющом домика, разглядел в открытое окно вдову штаб-лекаря в кисейном платье за всегдашними пяльцами. Теперь вдовы и след простыл. У того же окна сидел какой-то белобрысый бакенбардист в красной расстегнутой куртке. Бакенбардист дымил сигаркой и считал на счетах.
Но больше всего был поражен Стаматин, когда его через плацпарадное место подвели к собственному дому. С кровли дома, который капитан Стаматин выстроил себе двадцать четыре года тому назад, свесилось полосатое, как матрац, полотнище флага. Это был флаг враждебной державы; английский флаг.
И не только флаг заметил капитан Стаматин. Вся площадка перед домом была забита повозками, каретами, открытыми колясками, верховыми лошадьми. А сквозь решетку ограды видны были толпы солдат, по-разному одетых, но одинаково белобрысых, с бульдожьими мордами и лошадиными зубами. По всему двору стояли в козлах ружья и громоздились кучей ранцы. Под ветвистым каштаном, где капитан Стаматин обедал и пил чай, были брошены два латунных барабана с пестрыми перевязями из плетеного гаруса. Какая-то рыжая баба, тоже с лошадиными зубами и с подоткнутым подолом, кричала что-то из дверей кухни, а из кухонной трубы валил синий дым.
Капитан Стаматин подошел к подъезду. Двери были широко раскрыты. По обеим сторонам застыли штуцерники в красных куртках. Английские офицеры, гремя палашами и звякая шпорами, то входили в дом, то выскакивали оттуда как ошпаренные. Они хватали лошадей с устроенной в стороне от дома коновязи и бешено мчались куда-то, будя эхо в обступивших Балаклаву горах.
К дому капитана Стаматина была прислонена лестница, и, взобравшись на нее, два солдата приколачивали к каменной стене большую доску. И на этой доске тоже была надпись. И ее тоже перевел капитану Стаматину услужливый переводчик. «Главная квартира главнокомандующего»было написано на этой доске.
Капитан Стаматин выбросил ногу и шагнул через парадные двери в прихожую собственного дома. В прихожей, как и утром, как и месяц назад, висела на оленьем роге старенькая офицерская шинель капитана Стаматина, а в углу стояла его трость с резным набалдашником в виде волчьей головы. Но в зале за прихожей все было перевернуто вверх дном: сдвинуты столы, опрокинуты стулья, нагромождены какие-то ящики, исчез диван и унесена с этажерки флейта. Только три предмета остались на месте: стенное зеркало и по обеим сторонамдва портрета. На одном портрете был изображен Суворов в пудреном парике; на другомКутузов в фуражке ополченца 1812 года.
Оглядев все это, капитан Стаматин остался стоять посреди зала. Голова у него тряслась, и он чувствовал, что стоячий ворот мундира стал ему тесен. Мимо Стаматина с громом и звоном пробегали английские офицеры. Бросив любопытный взгляд на пленного командира балаклавской роты, они исчезали в дверях, которые вели в коридор. Один из них что-то шепнул переводчику, и тот, тщательно подбирая слова, торжественно возгласил:
Его милост э-э-э главнокомандующий лорд Джеймс-Генри Раглан!
И указал на среднюю дверь между окном и печкой.
Капитан Стаматин выбросил ногу и, сделав несколько шагов, очутился в собственном кабинете.
В кабинете все было на месте. На письменном столе, как всегда, стояла начищенная кирпичом медная чернильница в виде пушчонки на лафетике. Весь подоконник был попрежнему занят цветочными горшками с бальзаминами и душистым горошком. И по стенам на коврах висели те же кинжалы, пистолеты, собачьи арапники и трубки с длинными чубуками. Но в кресле Но в кресле перед письменным столом В кресле капитана Стаматина за его письменным столом сидел не капитан Стаматин. Капитан Стаматин остановился в дверях, и по бокам у него стояли конвойные солдаты с красноносым переводчиком. А в кресле за письменным столом сидел пожилой толстяк, бритый, рыхлый, с пустым рукавом, заправленным в карман просторного сюртука.
Толстяк, отдуваясь, откинулся на спинку кресла. Он заговорил вяло, лениво обмахиваясь крохотным костяным веером. Капитан Стаматин из его речи не понял ни слова.
Но тут на помощь явился красноносый переводчик. Он кашлянул, потер себе кулаком вспотевший лоб и сказал:
Господин главнокомандующий лорд Джеймс-Генри Раглан говорит: ви э-э-э ви безумец. Переводчик вздохнул и повторилДа ви безумец. И неужели ви думаль с маленький с маленький горсточка ваших зольдат остановить э-э-э остановить цели армия? О! заключил переводчик. Он грозно взглянул на капитана Стаматина и добавилВас спрашивайт господин главнокомандующий. Отвечайт.
Я русский офицер, сказал капитан Стаматин и потрогал левой рукой темляк на своей сабле. Я русский офицер слуга отечества. Что сделано, так это, значит, по долгу присяги, по совести. Чтобы совесть была спокойна. А ты спроси главнокомандующего: у него то самое совесть есть? В моем доме, в моем кресле, незваный-непрошеный