Вера и правда
Часть перваяЗАЛОЖНИК
Глава IПредсказание Фатимы
Ля-иллях-илль-Алла!звучит протяжно-заунывный призыв с высоты башни мусульманского храма.
Ля-иллях-илль-Алла!вторит ему эхо недоступных горных стремнин и глубокие тёмные бездны.
Ля-иллях-илль-Алла!снова выкрикивает высокий, бронзовый от загара старик в белой одежде, медленно поворачиваясь лицом к востоку и, помолчав немного, добавляет тем же певучим, гнусавым голосом:
Магомет-рассуль-Алла!
Это мусульманский священникмулла, призывающий правоверных к обычной утренней молитве.
Солнце медленно и плавно поднялось над горизонтом и, брызнув целым потоком лучей, окрасило пурпуром и мечеть, и аул с его крошечными хижинамисаклямив виде ласточкиных гнёзд, прикреплённых к вершинам огромной недоступной скалы. Утро начиналось. Аул оживился.
Плоские кровли саклей стали покрываться молящимися. Один за другим спешили правоверныекак называют себя мусульманесовершать утреннюю молитвусабах-намаз. Быстро совершив обычное омовение, они расстилают небольшие коврики, так называемые намазники, и, примостившись на них, шепчут молитвы. Лица их повёрнуты к востокутак как на востоке находится священный город Мекка, где родился и умер Магомет, святой пророк мусульман, основатель их веры. И, приступая к молитве, они повторяют те же слова, которыми мулла призывал прежде всего к намазу: «Ля-иллях-илль-Алла, Магомет-рассуль-Алла!»«Нет Бога, кроме Единого Бога и Магометапророка его!»слова, составляющие основу мусульманской религии.
Из внутреннего двора сакли или, вернее, нескольких саклей, соединённых между собою крытыми галереями, обнесённых каменною стеною и носивших громкое название сераля, то есть дворца, вышла небольшая толпа женщин. Некоторые из них укутаны чадрами или покрывалами, плотно охватывающими весь стан и голову и имеющими лишь маленькие отверстия для глаз. Это замужние: по закону Магомета они не имеют права открывать лица вне дома и при мужчинах. Рядом с ними, держась немного поодаль, следуют девушки, с открытыми лицами, с длинными чёрными косами, перевитыми золочёными и металлическими бляхами, в то время как у женщин даже волосы скрыты под чадрой.
Двое из женщин, шедших впереди, одеты наряднее остальных, и держатся они как-то особняком от толпы. Прочие, следуя за ними на почтительном расстоянии, несут на своих сильных плечах глиняные кувшины. Впереди женщин бегут два мальчика, одетые в длиннополые кафтаны, обшитые галунами и перетянутые поясами серебряной чеканки с чернью. За пояса заткнуты маленькие кинжалы. В блестящих, пришитых на груди патронниках заложены патроны. На бритых, по горскому обычаю, головёнкахмохнатые папахи из белого барана.
Один из мальчиков выше и стройнее. У него красивое, тонкое личико, прямой, точёный нос и чёрные глаза, сияющие искренностью и добротою. Другойрыжеватый и плотный, с лицом, исполненным лукавства, далеко уступает первому в стройности и красоте лица и фигуры. И всё-таки и чёрненький и рыжий мальчики похожи друг на друга как два родных брата Они и есть братья, сыновья великого имама, вождя, первосвященника и полновластного повелителя горцев, от одного слова которого зависит жизнь тысяч преданных ему воинов. С мальчикамижена и сестра имамаих мать и тётка и целая толпа караваш, то есть служанок.
Маленькое шествие не вышло на улицу, а боковым ходом, проложенным между пристройками, окружавшими дворец имама, стало спускаться по уступам к пропасти. Прыгая с утёса на утёс и скользя по горным тропинкам, с чрезвычайной ловкостью минуя валуны и камни, они достигли, наконец дна пропасти, где бешено металась, ревела и стонала пенящаяся река Койсу.
Шедшие впереди женщины уселись над крутым отвесом реки и отбросили с лиц покрывала.
Одна из них, черноокая стройная красавица лет двадцати трёх, с наслаждением вдыхала свежий горный воздух и с детски беспечной улыбкой смотрела на небо. Другая, тоже ещё далеко не старая горянка, была бы не менее красива, нежели её спутница, если б не выражение глубокой печали, смешанной с озлоблением, Не искажало её исхудалых черт. Первая из нихпостаршебыла жена имама и носила имя Патимат; втораяеё золовка по имени Фатимабыла женою Хасбулата бека, одного из старших начальников-наибов и приближённых имама.
Обитательницы двора имама не имеют права выходить на улицу и показываться на глаза народу, но сегодня они нарушили дворцовый обычай: зная, что их повелитель находится в храме джамии, на священном таинстве, они решили воспользоваться случайной свободой. Их служанки отошли в сторону, чтобы наполнить кувшины гремучею струёю потока. Мальчики тоже занялись между собою, бросая мелкие камешки в Койсу и весёлыми звонкими голосами будя утреннюю тишину.
Патимат, оставшись наедине с золовкой, по-прежнему мечтала, не отрываясь глазами от неба.
«Слава Аллаху, хорошо здесь!думала она.Правда, далеко не так хорошо, как в родимых Гимрах, а всё-таки лучше и привольнее, нежели в духоте сераля Гимры! Далеко они! Родные Гимры, дорогой аул, взятый и сожжённый русскими, где она выросла и расцвела на воле, откуда шла замуж. Тут всё так пусто и уныло; там всё покрыто нежной растительностью Там и чинары, и дубы, и каштаны растут в изобилии А в мае цветут куполообразные миндальные деревья и раины, кроваво-красные цветы граната мелькают там и сям среди пушистой зелени ветвей; белые азалии и голубоватые очи горных цветов красиво ласкают глаз Здесь, в этом мрачном Ахульго, ничего этого нет»
Далеко уже не радостно взглянула она на повисшие отвесно над бездной скалы и, глядя на укреплённые бойницы башен, вдруг улыбнулась лукаво и самодовольно.
«Зато здесь они в безопасностии великий имам, и она, и дети! Сюда врагам-русским не пробраться. Недоступен для них Ахульго. Обо всём позаботились защитники-горцы. Одна Сурхаева башня, что на берегу Койсу, против старого замка, способна навести страх. Пусть разгораются у них очи, у проклятых гяуров как у диких шакалов на добычу, а Ахульго не взять им, не взять!» И она рассмеялась по-детски заразительно и звонко. Потом вдруг сразу осеклась, неожиданно встретив на себе взгляд золовки, весь исполненный мрачного отчаяния и тоски.
Что-то больно кольнуло в самое сердце Патимат «Ну можно ли радоваться и смеяться, когда рядом с нею такое беспредельное горе?»
В два прыжка она очутилась подле золовки и, обняв её и заглядывая ей в глаза, залепетала ласково и сердечно:
Фатима-джаным бедная ласточка горных ущелий, не тоскуй! Я знаю, о чём ты горюешь Судьба сына твоего Гамзата мучает тебя. Ты страдаешь потому, что его отдали русским в аманаты, в заложники. Они, как победители, потребовали, чтобы имам послал им своих близких родственников в обеспечение, что не будет воевать с ними больше. Что было делать? Пришлось согласитьсяи отдать им вместе с другими твоего Гамзата Но успокойся: и твой Гамзат, и племянник Кибит-Магомы в безопасности у гяуров. Ведь русский саиб, приехавший за ними, чтобы взять их в заложники, поклялся головою, что мальчики будут живы
Поклялся головою, говоришь ты!прервала невестку с бешенством Фатима, и глаза её вспыхнули, как у волчицы.Разве ты не знаешь, что клятва гяурапустой звон горного потока, а голова его, которою он поклялся, не значительнее головы глупого ишака. Нет, чует моё материнское сердце, что нет в живых моего Гамзата, света очей моих, моего азиса, и что чёрный Азраил вычеркнул его имя из книги жизни Четыре года прошли со взятия русскими Тилетля, четыре года с той минуты, когда его отняли у меня, а душа моя всё тоскует и плачет, как горная орлица по выпавшем из гнезда птенце
Успокойся, сестра моя Фатима-джаным! Придёт время, разобьёт наш великий имам полчища русских и выручит твоего Гамзата. Постой, вот придут они под Ахульго, шашками и кинжалами встретят их наши орлы; нечистой их кровью зальют они утёсы и горы, и русский сардар, выкинув белый флаг, будет просить мира и тогда
Нет! Нет!прервала её глухим голосом Фатима и страшным блеском загорелись её чёрные глаза.Придут русские и возьмут Ахульго, как взяли Гимры, как взяли Тилетль и как, не далее двух недель, взяли Аргуань Ведь и он казался недоступным, и вокруг него высились горы, и он также стоял на недосягаемой вершине! Эти шайтаны урусы обладают силою льва и быстротою молнии Они налетают как коршуны и побеждают наших горцев И теперь они придут со своими железными пушками и
Кесь-кесь, дели! Тёмные джины бездны смущают твою душу!в ужасе прошептала обезумевшая от страха Патимат.Горе омрачило твой рассудок! Молчи, именем Аллаха заклинаю тебя!
Но Фатима уже не помнила себя; вся охваченная своим мрачным предчувствием, она стояла теперь, выпрямившись во весь свой стройный рост, и глаза её горели диким пламенем.
Придут урусы,говорила она глухим голосом, не обращая ни малейшего внимания на страх невестки,придут, и горы вздрогнут от основания до вершины И сердце гордого имама обагрится кровью; он почует своё бессилие пред могучим врагом. Будет час, и он заплачет кровавыми слезами, когда из-под крыла орла отторгнут его орлёнка!.. Гамзата отнял он у матери и отдал русским в заложники; придёт время, когда одного из собственных его птенцов постигнет та же участь
Молчи!с новым отчаянием и мукой вырвалось из груди Патимат.Твой язык зловещ, как каркающая ворона, потому что сердце твоё полно злобы на имама за сына. Шайтан говорит твоими устами Но сила шайтана ломается о непреклонную волю Аллаха! Мой Джемалэддин останется при мне. Я никому не отдам моего орлёнка!..
И с криком, исполненным любви, ярости и страха, молодая женщина кинулась к сыну.
Глава 2Джемалэддин. Гяуры
мой азис! О мой белый розан из цветущих аварских ущелий! О золотое счастье моих очей!лепечет вне себя от любви и гордости Патимат, обнимая своего мальчика.
Джемалэддин не ожидал ничего подобного. Он только что собрался запустить камешком в Койсу, как неожиданно попал в объятия матери. Ему и хорошо и стыдно у неё на груди. Хорошопотому что он больше неба и гор, солнца и родины любит еёсвою красавицу-мать Любит за её нежность и доброту, любит за те чудные песни, которые она ему пела в дни детства, сидя над его колыбелью Но стыдно ему прижаться к ней и сказать ей это. Ведь он будущий джигит, абрек, а может быть, и кадий или даже имамвождь народа, могучий и смелый, как его отец. Недаром же он проходит все нужные для этого премудрости, изучает в мечети все книги Корана, заучивает все молитвы, старается вникнуть во все тайны веры. К науке его тянет больше, чем к битвам. Только он ещё никому не говорит об этом Узнаютзасмеют Цель горцавойна Какой же он будет джигит, если вместо кинжала и шашки возьмёт в свои руки книгу? А может быть, на поприще учёного он также сумеет заслужить уважение своего народа к себе?.. То или другоеодинаково почётно среди горцев. Всё равно! А вот что его, будущего воина или учёного, целует, как самого крошечного ребёнка, женщина, матьвот уж это харам. Ещё, не приведи Аллах, увидит Кази-Магома и расскажет в ауле, и сыновья наибов, их кунаки подымут его на смех
И он, стыдливо уклоняясь от ласки матери, говорит ей, напрасно стараясь сделать свой нежный голосок резким и твёрдым, как у взрослых:
Ступай, мать, тётка Фатима скучает!
А у самого глазёнки так и светятся лаской.
Патимат не обижена нисколько. О, она отлично понимает его: он будущий джигит, мужчина, не может же он быть пришитым к суконной поле её бешмета! Она приласкала его, и довольно. Теперь на душе её так же мирно, как в саду Аллаха. Он с нею, её первенец, её орлёнок, её белый кречет! О, пусть себе каркает эта безумная Фатима, сколько ей угодно, она ничего не боится теперь. Аллах сохранит ей её сына; она не отдаст его никому. Она до безумия любит его Никого, никого, ни мужа, ни Кази-Магому, её второго ребёнка, она не может так любить и лелеять!.. Всё её сердце от края до края заполнил сплошь этот черноглазый мальчик с огненным взором и ласковой душой
А черноглазый мальчик уже подле брата.
Зачем подходила к тебе мать?спрашивает его тот лукаво.
Хотя Кази-Магоме только шесть лет, но он понимает больше, чем следует ребёнку. Заносчивый и хитрый, он лукав, как кошка, и труслив, как горный олень.
Но Джемалэддин и не слышит вопроса. Всё его внимание привлечено любопытным зрелищем. На соседнем утёсе бьётся что-то круглое и мохнатое, испуская жалобные крики.
В три прыжка достигнуть утёса, вскарабкаться на него и узнать, что это такое,для мальчиков дело одной минуты.
Кричащее, распростёртое существо не что иное, как орлёнок, выпавший из гнезда
Алая струйка крови вытекает из пораненного при падении крыла и струится по камням, оставляя кровавый след на утёсе.
Оба мальчика быстро склонились над несчастной птицей и, затаив дыхание, смотрят на неё. И вдруг Кази-Магома, протянув руки, неожиданно схватывает за лапу орлёнка.
Что ты хочешь делать?недоумевая, спрашивает его Джемалэддин.
Хочу играть в гяура!со смехом отвечает ему брат.Пусть это будет раненый урус.И с этими словами он, извернувшись, как кошка, припал к земле и, заглядывая в самые глаза орлёнку, стал медленно выворачивать ему когти, отрывая их и приговаривая каким-то свистящим голосом, прерывавшимся от волнения и дикой радости:Яхши! Яхши! Это ты, который уничтожаешь наши пастбища и сады, сжигаешь наши посевы и аулы. Так вот же тебе!И он с дьявольской жестокостью продолжал свою ужасную работу. Глаза его горели, грудь высоко вздымалась под тонким сукном бешмета. Папаха сдвинулась набок и обнажила круглую, как шар, бритую головёнку.
Несчастный орлёнок всеми силами старался вырваться из рук своего мучителя; он бился о камни и бессильно хлопал крыльями, ещё не успевшими достаточно отрасти и окрепнуть, то испуская дикие крики, то жалобно пища от боли. Все когти его были облиты кровью. Теперь Кази-Магома оставил их в покое, в достаточной мере изуродовав ноги птицы, и принялся выщипывать из её крыльев перья, одно за другим.
Джемалэддин с глазами, полными слёз, и с разрывающимся от жалости сердцем долго крепился. Он стыдился выказать чувствительность, неприличную горцу, вступившись за несчастную жертву, и в то же время душа его обливалась кровью при виде мучений орлёнка. Наконец, когда Кази-Магома, выхватив из-за пояса крошечную шашку, готовился выколоть птице её круглые и странно вытаращенные на него глаза, Джемалэддин быстрее молнии выхватил из его рук орлёнка и далеко отбросил его на соседнюю скалу. Орлёнок, почувствовав себя на свободе, поспешил укрыться за выступом горы.
Как смеешь ты харамзаданачал было взбешённый Кази-Магома, со сжатыми кулаками подступая к брату, как вдруг отчаянные крики, внезапно раздавшиеся в стороне берега, заставили его сразу умолкнуть.
Со всех сторон к ним бежали женщины, вопя во весь голос:
Гяуры! Гяуры!
Словно обезумевшая устремилась к детям Патимат и, быстро схватив обоих мальчиков за руки, стала спешно подниматься с ними по горной тропинке.
Вся толпа караваш, побросав кувшины, кинулась врассыпную за ними.
Одна только Фатима как была, так и осталась стоять на прежнем месте, прислонясь к громадному выступу утёса.
Она первая увидела чёрные точки, в изобилии покрывшие окрестные скалы и точно мухи облепившие их. Она знала, что это были за мухи. Такие же точки четыре года тому назад налетели тучею к Тилетлю и увели её сына Гамзата за собою. Может быть, они уже убили его и пришли за новой жертвой О проклятые, когда им будет конец?
Она медленно подняла свою смуглую руку и погрозила сжатым кулаком по направлению чёрных точек, облепивших скалы. Потом с мрачно горящим взором и застывшим в отчаянии лицом стала медленно подниматься по уступам в горы.
Глава 3Первые мюриды
равоверные! Жители Дагестана! Настал час, когда для истинного мусульманина, желающего достигнуть райских блаженств, обещанных нам пророком, мало одних молитв, соблюдения постов, исполнения обрядов и добрых поступков: мечом и огнём должны мы отстаивать завещанные нам истины. Правоверные! По учению пророка, мусульманин не может быть ничьим рабом, не должен никому подчиняться. Кто мусульманин, тот должен быть свободный человек, и между всеми мусульманами должно быть равенство. И ради этой свободы и этого равенства мы обязаны бросить семейство, дом и не щадить самой жизни, как это начертано в нашей священной книге, Коране!..»