Машка очень любила Петровича. И он тоже отвечал ей искренней взаимностью. Да оно и понятноМашка была красотка: глазки голубенькие, бровки черненькие, шубка беленькая. Но настоящего «слияния двух лун», к сожалению, между ними даже теоретически произойти не могло, потому как Петрович был сильно пьющий сорокалетний мастер-краснодеревщик, а Машкасучка-трехлетка, породы лайка. Все, что было в ее жизни до Петровича, Машка помнила смутно. Какой-то теплый и пушистый бок, вечная возня и толкотня возле него. Те другие, которые были рядом, все злые и сильные, кусали за лапы и не давали приложиться к живительному кранику. Сами сосали вкусное и жирненькое молозиво, а Машка все время была голодной. Впрочем, тогда она еще и Машкой-то не былатак, непонятный писклявый и безымянный комок шерсти. Все началось в тот день, когда их всех положили в плетеную корзину и куда-то долго везли. Потом периодически в корзину опускались большие руки, хватали кого-то за загривок, и этот несчастный исчезал навсегда. Машка дрожала всем телом, вот сейчас дойдет очередь до нее, и всё!
А когда она осталась совсем одна и сил терпеливо ждать своей горькой участи больше не было, она отчаянно заскулила и описалась.
Чего это там у тебя, Колян? послышался хриплый голос.
Дык это Щенков сегодня на рынке продавал. Последний остался, ответил сиплый.
А ну, покажь!
Крупные руки стали шарить по стенкам корзины, Машка в ужасе заметалась, забилась в угол и что было сил цапнула изверга за палец.
Вот сука! Куснула, да еще и обоссалась!
Машка зажмурилась и приготовилась к кончине. Но в чувствительный собачий нос настоящей ураганной силой ударил такой разнообразный букет запахов: сивушного перегара, несвежей еды, давно не мытого тела, древесного лака, краски и всего того, чего она еще никогда в жизни не знала и не видела, что от удивления она открыла глаза и звонко чихнула. «Хриплый» громко рассмеялся:
У, какая курносая!
Да, нестандарт, с досадой отозвался «Сиплый». Все остальные кобельки в помете хорошие вышли, грудастые, мордастые, а эта недоразумение одно. Девка, одним словом!
«Хриплый» взял мокрую и дрожащую Машку на руки и прижал к груди. Ладони у него были шершавые, пальцы все в порезах, а на одной руке мизинца не хватало.
Слышь, Петрович, возьми собачку! Все равно для охоты она непригодная, не продать мне ее, и держать смысла нет, заговорил «Сиплый». Только что на помойку снести
Машка подняла морду и взглянула в лицо тому, кого называли Петровичем. Мужик как мужик, нос толстый, усы черные и лохматые, под глазамимешки, на щекеволосатая бородавка. Но Машка его уже любила, он ей казался красивым, большим и очень сильнымтем, кто спасет ее от голода, холода и страшной неизвестности в брюхе темной корзины. Машка подтянулась, докуда смогла, и лизнула Петровича в подбородок.
Гляди-ка, не дура! заржал Колян. Ну чё, возьмешь сучку?
А чё, и возьму! Все равно бабы меня не любят, так хоть собака будет, ответил Петрович.
Ну дык за это еще выпить надо. Тебе и проставляться, папаша! веселился Колян.
Нажрались мужики на славу. Сначала долго спорили, как Петровичу собачонку назвать. Колян предлагал дать ей имя, как и полагается охотничьей собаке, Тайга или, например, Ласка. Но Петровичу хотелось чего-то нежного и человеческого.
Пускай Марусей будет, нет, Марией или Машенькой. Мне девчонка одна в школе очень нравилась, вот ее так и звали, настаивал новый хозяин.
Машенькапередразнил его Колян. Ты погляди, она, зараза, уже твой ботинок грызет. Одно словоМашка!
Но скоро про Машку они забыли. Принялись пить за любовь, за дружбу, за мир во всем мире. Потом по какому-то вопросу не сошлись во мнениях, поссорились, маленько подрались. Помирились и опять выпили. Опосля Колян заснул на матрасике, брошенном в углу, который Петрович для Машки приготовил. А сама Машка заснула на подушке Петровича, которая, видать, хозяину была не нужна, во сне он с дивана навернулся и до самого утра на полу сладко похрапывал. Днем Машка хорошенько огляделась, и хозяйство Петровича ей очень понравилось. Домишко хоть и маленький, но крепкий. Прихожая, при ней кухонька, а из нее выход прямо в комнату. Там Петрович ел, пил, спал и гостей своих принимал. Была еще пристройка на улице, где хозяин своим столярным ремеслом занимался, табуретки и столики соседям мастерил, если с перепоя головой не маялся. Но самым главным достоинством её нового жилища был большой двор, это Машка сразу оценила. По нему можно было побегать, в снегу и земле порыться, нужду справить и прохожих из-за забора облаять. Петрович сначала стал для нее будку мастерить, но потом бросил. Сказал, что Машутку, кровиночку свою, на улицу нипочем не выгонит. Так и спала Машка с Петровичем на одном диване. А уж кормил-то он ее прямо как на убой, от всей души! Правда, однажды Машке чего-то от его угощения совсем плохо сделалось. Пузо раздуло, а уж крутило так, что хоть со двора не уходи. Так плохо было, думала, вот-вот лапы откинет. Она тогда совсем еще малая была, поэтому хозяин ее в сумку положил и в город к доктору повез.
Ты, дед, чем собаку кормишь? строго спросил молодой очкастый доктор.
Так это Что сам ем, то и ей даю, замялся Петрович. Ну, сосиски, рыбку копченую, консервы разные
А пива или водки не наливаешь?
Да вы чё, доктор! Маша непьющая, не на шутку обиделся Петрович.
Собака хорошая, породистая, а у тебя она от гастроэнтерита за неделю подохнет.
Петрович опустился на стул, крупные слезинки скатились по щекам и оставили две светлые бороздки. Машка подняла голову, глянула на хозяина и слабо тявкнула: «Мол, чего там, в порядке я!»
Как же это?.. Как?.. Помрет?.. Что делать-то, доктор? шмыгал носом Петрович.
Молодой ветеринар, видать, сжалился над непутевым мужичонкой, доходчиво объяснил, как Машку лечить и чем кормить. Слова, правда, все мудреные говорил: режим питания, сбалансированный рацион, плановая вакцинация и прочее. А Петрович так напугался, что аж неделю не пил, за Машкой ухаживал. Выходил, на лапы поставил!
Но потом все на круги своя вернулось.
Народ у него собирался разный, заходили постоянные собутыльники, но бывала и публика залетная. Застолье ближе к вечеру начиналось и, как правило, на следующий день утром заканчивалось. А Машка тем временем подросла, окрепла, упитанная и пушистая сделалась, ушки торчком встали, хвостик колечком завернулся. Характер она имела спокойный, покладистый, да и с чего бы ей было на жизнь обижаться и злобиться? Хозяин ее любил, ни в чем не отказывал, сам недоест, ей косточку с мясом отдаст. Все гладил да за ухом чесал и пальцем никому тронуть не позволял. Как-то раз гость один настойчиво Машке в нос кусок селедки пихал, угостить хотел, но она брать не стала, не приучена была. Мужик этот оскорбился и пребольно ногой ей в бок двинул. Машка взвыла не от боли дажеот обиды.
Вот сука избалованная, жрать не хочет, в сердцах сплюнул на пол гость.
Петрович как-то разом протрезвел, быстрехонько сбегал в сарай, вернулся с топором и еще долго с криками гостей своих по поселку гонял.
Короче, хорошо они жили, душа в душу! Только вот чего-то Петрович совсем слабеть стал. Бывало, и до дивана дойти не может, где сон его прихватит, там и свалится. Машка тогда рядом ложилась, укладывала ему голову на грудь и всю ночь своим теплом согревала, чтоб в нетопленом доме от холода насмерть хозяин не околел.
Но тут появилась Лёля.
Под вечер Петрович заявился домой не один, а с дамой.
Проходи, проходи, Лёлик, не стесняйся. Ща я собачку покормлю и нам чего-нибудь закусить соберу, ворковал хозяин.
Тетка неопределенного возраста (возможно, ей было лет тридцать или пятьдесятпод толстым слоем синих теней и розовых румян этого было не разобрать) остановилась на пороге и уставилась на Машку.
Ух ты, какая красотка! Я таких только в кино американском видала! Там таких собак в сани запрягают и гонки устраивают.
Петрович гремел чем-то на кухне:
Чего говоришь, не слышу? Это Машенька, доча моя
Лёля сделала осторожный шаг в сторону Машки, присела на корточки:
А не укусит? Погладить можно?
Гладь. Она добрая, незлобивая. Прямо как я Мысль усекаешь?
Лёля протянула руку и осторожно погладила Машку между ушей. Машке такое панибратство особо не нравилось, опосля таких ласк полдня во дворе надо в сугробах валяться и шкуру чистить. Но из уважения к хозяину стерпела, только покосилась посмотреть, чистые ли у гостьи руки. Так себе руки оказались, да еще ногти бордовым лаком измазаны. Просто жуть! А Петрович уже миску с едой ей к порогу поставил, а сам ринулся тарелки, притом самые приличные, на стол выставлять. Лёля из своей авоськи бутылку водки достала и к столу церемонно присела.
Ну, давай за знакомство! Чтоб не заржавело, произнес тост Петрович.
Давай, ответила Лёля и смачно, одним вздохом опрокинула в себя рюмку.
Ты где живешь-то?
На Ярославском, но бывает и на Казанском ночую. Там у меня связи, гордо заявила женщина.
А у меня, видишь вот, хозяйство, хвастливо квакнул Петрович. Повторим?
Давай, согласилась покладистая Лёля.
Машка наблюдала за всем этим со своим обычным философским спокойствием, люди сюда приходили, выпивали, закусывали и уходили. Ничего особенного не происходило. Странности начались чуть позже. Машка сбегала во двор «до ветру», а когда вернулась, как обычно, со всего размаху прыгнула к Петровичу на диван, чтоб вместе ко сну отойти. Но вместо привычной радости хозяина и ласковых поглаживаний раздался оглушительный женский визг.
Что это?! Ой, она меня сейчас покусает, я боюсь! Ой, убери ее!!!
Петрович вскочил, чувствительно огрел Машку по загривку попавшимся ему под руку сапогом и закричал:
Машка, кыш на улицу!
Машка присела на задние лапы и прижала уши, могла б говоритьот удивления бы дар речи потеряла. Это что же происходит?! Её законное место рядом с любимым Петровичем какая-то марамойка вокзальная заняла? А её, Машку, гонят и видеть не хотят! От расстройства бедная Машка, поджав хвост, побрела во двор, как приказал хозяин. Ночь была ясной, сугробыбелыми, лунаполной. И такая вдруг тоска на Машку навалилась, такая собачья безысходная грусть, что она подняла морду и длинно утробно завыла. Соседские собаки, с которыми Машка обычно никаких сношений не имела и считала их существами низшего порядка, дружно ответили ей заливистым ехидным лаем: «Получила, сучка, ты кем себя вообразила? Человеком? Знай свое место собачье!» Гремя сапогами, во двор вывалился Петрович, запалил сигаретку и виновато глянул на Машку:
Машенька, доча Что ж ты мне душу на изнанку выворачиваешь
Машка, едва-едва помахивая хвостом, подошла к нему, легла на землю и положила морду на сапог: «Хозяин, что хочешь делай, только не гони!»
Петрович долго ей что-то говорил, уговаривал, трепал и чесал за ухом, но потом все равно в дом ушел. А Лёля у них так и обосновалась.
Машка сначала страдала, все думала, как бы отомстить сопернице. Можно было, например, в талом снегу поваляться, а потом на диван в разобранную постель запрыгнуть. Петровичу все равно, а Лёлька визжать будет, что только вчера белье стирала. Или, как она по-малолетству делала, в боты разлучнице написать, косметичку утащить и во дворе закопать. Но потом от этих коварных планов Машка отказалась: не тот характер у нее был, не подлый, и любви в собачьем сердце гораздо больше, чем ненависти. Да, в общем-то, и пользы от Лёли было больше, чем вреда. Супы она отличные варила. Бывало, поставит благоухающую миску на пол и зовет: «Иди, Машутка, покушай»
Машка сперва думала: «Отравить хочет! Не буду есть!» А потом решила: будь что будетпопробовала, очень даже вкусно оказалось. Компашки пьяные, правда, по-прежнему захаживали. Лёля и сама бухнуть была не дура, но, как только полночь пробьет, она отчаянно голосить начинала:
А ну пошли все вон, выпивохи! Мы спать ложиться будем! А то собаку на вас спущу!
Машка сначала даже не поняла, что это за шутки такие, на кого ее спускать будут?
Она у нас помесь овчарки с волком, как у Джека Лондона, зараз всех вас в клочья порвет. Машутка, покажи зубки! верещала грамотная Лёля.
Ну, раз просили, Машка послушно морщила нос, скалилась и показывала свои мощные желтые клыки. Повторять, как правило, не приходилось. Гости вприпрыжку к дверям бежали. Петрович от относительно размеренной семейной жизни даже работать опять начал, деньги появляться стали. Лёля прикупила тоненький ошейник, а к нему цепочку серебристую и, нарядив во все это Машку, горделиво по поселку прогуливалась. А у самойкуртка розовая, шапка зеленая, шарфик в крапинкуэдакая нарядная дама с собачкой. В магазине под завязку затарится, пакеты полиэтиленовые с выпивкой и закуской на тротуар поставит, а сама в кусты по малой нужде нырнет:
Машутка, сидетьстеречь!
Машка сидит и стережет. Она умная, ей не трудно. Вот так славно они и жили!
Как-то Петрович и Лёля в Москву поехали, чего-то им там прикупить понадобилось. Долго их не было, Машка во дворе сидела и прислушивалась, как электрички одна за другой приходили и уходили, а хозяева все не появлялись. Наконец нарисовались, дело уж за полночь было. Петрович совсем на рогах, еле ногами передвигает, Лёля тоже сильно «веселенькая», а с ними еще два каких-то ухаря незнакомых. Парни эти Машке почему-то сразу не понравились. Пахло от них странно. Обычно приятели Петровича брагой да спиртом благоухали, а у этих запах какой-то удушливо-спертый, будто не один год в закрытом помещении просидели и на улицу не выходили. Бритые оба, глазки из стороны в сторону бегают, словно ищут чего-то. Но Лёля их, видно, раньше знавала, потому как по именам называла и за стол гостеприимно усаживала.
Ты, Славик, когда откинулся? Давно?
Да с неделю будет, пробасил тот, что постарше.
Лёлик, ты замуж, что ли, за этого ханурика вышла? захихикал молодой. А меня, шалава, совсем забыла!
Петрович как раз в это время утробно рыгнул, скатился с дивана, встал на четвереньки и пополз к выходувидимо, решил проветриться. Машка для порядка поплелась за ним.
Хорош, опять оскалился молодой. А деньги-то у него есть, а то мы со Славкой совсем на мели.
А чё сразу деньги? окрысилась Лёлик. Я вас как людей в дом позвала, посидеть, выпить, молодость вспомнить!
Да ладно, не гоношись, одернул её Славик. Не в деньгах счастье, у бабы всегда найдется, чем мужика порадовать
На улице Петровичу стало лучше. Он ласково взял Машку за уши, притянул к себе и смачно чмокнул в черный нос:
Пошли, Машенька, пожуем чего-нибудь. Чего-то развезло меня
Но, когда они вошли в дом, было уж не до закуски. Гости завалили Лёлю на диван, один держал за руки, а второй стягивал с нее юбку.
Петрович, миленький, помоги! истошно визжала Лёля.
Петрович нетвердой поступью, но бесстрашно шагнул вперед и тут же получил от молодого крепкий удар в челюсть. Отлетел к печке, шарахнулся головой об угол и затих.
Убил, убил ты его, сволочь, хрипела придавленная к дивану Лёля. Посажу вас обоих!
Молодой весь как-то сжался, задергался, руки у него затряслись, лицо перекосило.
Славка, да отцепись ты от нее, я точняк его грохнул! Тогда и эту кончать надо
Да погодь, дай оттянуться! Потом все решим.
Молодой вытащил из кармана нож и шагнул к Петровичу. И тут с Машкой случилось даже не чудо, а какое-то наваждение. На нее словно пелена опустилась: смирная и послушная собака, привыкшая всю жизнь терпеть и повиноваться, вдруг разом куда-то испарилась. Возможно, стальной блик с острия ножа гипнотическим блеском разбудил в ней так глубоко запрятанный инстинкт зверя или запах крови из раны горячо любимого хозяинане важно. Но в один момент все поколения ее предков, которые ходили на охоту, бежали в погоне по рыхлому снегу, бесстрашно кидались на медведя или вступали в схватку со стаей волков, вырвались на волю и свободно вошли в ее сознание. Машка хрипло зарычала, оскалила пасть и прыгнула. От неожиданного и мощного удара парень не удержался и упал, но успел махнуть ножом и полоснуть Машку по груди. Но это ему уже не помогло, собака вцепилась ему прямо в горло. Он катался по полу, бил ногами, двумя руками вцепившись в мохнатую собачью шерсть, старался оттащить, оторвать свою беспощадную смерть.
Славка, Славка, помоги! Убей эту тварь!!! сипел он.
Второй, отпихнув в сторону Лёлю, резко вскочил с дивана. Одной рукой он пытался застегнуть штаны, а второй схватил бутылку и шарахнул ею об угол стола. Осколки разлетелись в разные стороны, и смертоносная «розочка» оказалась зажатой в кулаке. Сколько времени для этого ему понадобилось: минута, две? А Машкесчитаные секунды, не успел отморозок даже охнуть, а она уже висела у него на руке, сжимая мощные челюсти на его запястье