Как и прежде, Радамист и его люди должны были пойти в качестве разведки перед основной колонной, расчищая препятствия и находясь наготове иметь дело с любым противником, который мог попытаться воспрепятствовать движению. Повозки с запасами и осадными механизмами были распределены между каждой преторианской центурией, которым предстояло добавлять свои силы к упряжкам мулов всякий раз, когда дорога преодолевала крутой уклон. Вернувшись к фургону с его личным снаряжением, Катон показал Бернише свой отороченный мехом плащ и обратился к ней по-гречески.
- Дай мне это.
Она протянула к нему руку, затем резко остановилась и указала на плащ, затем на Катона и приподняла бровь. Он кивнул, и она передала плащ, прежде чем свернуться в углу повозки и накрыть себя одной из запасных туник Катона.
Накинув плащ на плечи и застегнув застежку, он почувствовал себя немного лучше защищенным от непогоды, и быстро потер руки, прежде чем подуть в них, чтобы предотвратить некоторое онемение, проникающее в его пальцы.
- Достаточно холодно, чтобы отморозить тебе яйца, не так ли? - Макрон ухмыльнулся, стоя рядом со штабной группой во главе когорты. - Тем не менее, мы все разогреемся достаточно скоро, как только ты отдашь приказ выдвигаться.
Катон оглянулся на ближайших солдат, которые, как и он, пытались согреть руки. Некоторые использовали полоски ткани, обвязанные вокруг рук, как импровизированные рукавицы, и Катон пожалел, что не приобрел предусмотрительно стоящую вещь, прежде чем покинуть Антиохию. Тонкая дымка выдыхаемого воздуха кружилась вокруг людей, упряжек мулов и лошадей, и впервые за много дней Катон почувствовал искру радости. Да, было холодно, и его калиги хлюпали, но было что-то волнующее в зрелище солдат, построившихся и готовых выступить на рассвете нового дня. Более того, было чувство привязанности и принадлежности к этим людям, в основном к закаленным ветеранам, которые видели столько же боевых действий, сколько и он. В некоторых случаях даже больше. Было также чувство привилегии командовать преторианцами, пращниками и погонщиками мулов, всего более тысячи человек. Катон чувствовал, что это сила, с которой нужно считаться, если ему представится шанс доказать это.
- Будем надеяться, - ответил он Макрону, глядя в небо. Было в основном ясно, обещая ясный день, но облака собирались над горами на дороге впереди. Если здесь, на берегу реки, было холодно, то была большая вероятность, что снег все еще будет лежать выше, даже в это время года под конец весны. Он молился, чтобы дорога не была завалена сугробами.
- Просто жду последнего из иберийцев, - продолжил Катон. - А, вот и они.
Оба офицера повернулись и оглянулись через брод, когда катафракты и копейщики прошли по берегу и нырнули в холодные воды Мурад Су. Лошади сначала пытались интенсивно вышагивать, поднимая мелкие брызги, но затем сдались, когда река достигла их боков, а затем их груди поднялись в потоке, направляемом сидевшими на них людьми в доспехах. Копейщики перебрались вброд на небольшое расстояние вниз по течению, используя боевых коней в качестве волнолома, чтобы облегчить себе переход. Когда они присоединились к ожидающим римлянам на дальнем берегу, всадники прошли вдоль колонны и двинулись вслед за отрядом конных лучников, уже хорошо продвинулись по дороге. Копейщики заняли места в тылу колонны, и когда последний из них вышел из реки, Катон сел на коня и отдал приказ выступать.
Сначала дорога вилась через предгорья с легким уклоном, что позволяло повозкам грохотать без посторонней помощи, и Катон был доволен скоростью продвижения. Четко обозначенные колеи доказали, что Радамист говорил правду о частом использовании дороги, и было немного камней, которые нужно было бы выкорчевать и отбросить в сторону, чтобы они не привели к резкой остановке колес транспортных средств. Последние весенние полевые цветы расцветали на склонах холмов желтыми и пурпурными гроздьями среди валунов и выступов скал. Стрижи порхали над головами и наполняли воздух своим щебетанием, а утреннее солнце показывалось над горами и заливало пейзаж своим румяным сиянием. Хотя они продвигались с тяжелыми грузами, люди были в прекрасном располодении духа, счастливые покинуть пыльную равнину и дышать чистым воздухом, пропитанным запахом вереска и сосен с обеих сторон.
Макрон шел на небольшом расстоянии позади лошади Катона, счастливо насвистывая, предаваясь непристойным воспоминаниям о Петронелле и время от времени сметая головки цветов своим витисом. Он был рад видеть Катона, выходящего из темного мрака, накрывшего его в Лигее. Это была сторона его давнего друга, которую он никогда раньше не видел, и это потрясло Макрона, так как он не мог понять, через что прошел Катон. Изнурение тела, с которым он был знаком, и сопровождающая его мимолетное отупление. Физический и умственный крах Катона был гораздо более серьезным и сопровождался мраком души, который нашел свое выражение в разрушении города и резне его жителей. Когда он вспомнил подробности разграбления Лигеи, свист изчез из уст Макрона, и он глубоко вздохнул.
- Нельзя было этого делать, - пробормотал он про себя. По его мнению, было достаточно справедливо разграбить город, поскольку, если бы у людей было немного времени, люди оправились бы от потери и вернули бы его к жизни, восполнив эту неудачу. Но разрушение города было расточительным. Лигея никогда не воскреснет из пепла. Ее улицы никогда больше не узнают шума людей, занимающихся своими делами, не услышат ни пронзительные крики играющих детей, ни песнопения местных священников. Теперь Лигея превратилась в обугленный памятник, почерневшие руины, медленно заростут сорняками, а дикие собаки и вороны разбросают кости мертвецов. Такие мысли тяготили Макрона. Он не мог отделаться от мысли, что каким бы богам ни поклонялись лигейцы, такое злодейство наверняка возмутило бы их. Кто знал, какие несчастья они уготовили осквернителям их храмов?
Он быстро помолился Фортуне, чтобы та избавила его и его товарищей от любого несчастья, затем прищелкнул языком и повторил: - Нельзя было этого делать
Когда солнце достигло зенита, уклон начал увеличиваться, и их продвижение замедлилось, поскольку преторианцам приходилось часто опускать свои фурки и подпирать плечом фургоны, чтобы помочь упряжкам мулов тащить свои повозки вверх по крутым участкам дороги. Еще более обременительной была необходимость тщательно контролировать спуск фургонов на спусках. Мужчины использовали веревки, тянущиеся из задней части повозок, чтобы замедлить темп, в то время как другие стояли наготове с противооткатными упорами на случай, если скорость фургонов представит какую-либо опасность раздавить упряжки мулов тяжелыми колесами или качнуться в сторону с угрозой перевернуться. Это было непростое дело, и оно подвергло серьезному испытанию рассудительность и терпение опционов и центурионов, наблюдавших за процессом.
Радамист и его конные лучники не были обеспокоены такими опасениями, поскольку они вели разведку впереди и высматривали любые признаки врага, скрывающегося в засаде. Парфяне продолжали бродить вокруг них, отступая перед иберами и время от времени появляясь на гребнях холмов и хребтах, обрамляющих дорогу. Их присутствие не слишком беспокоило Макрона, но задерживалось на обочине его мыслей, как постоянная неприятность, и его первоначальное веселое настроение начало уступать место усталой и внутренней настороженности, когда он одним глазом смотрел на врага, а вторым следил за продвижением повозок в его ведении.
В конце первого дня Катон подсчитал, что они продвинулись не более чем на тринадцать километров, то есть половину расстояния, которое они преодолевали каждый день на равнине. Они разбили лагерь на гребне холма над линией деревьев, окружив свою позицию заостренными кольями, поскольку земля была слишком усыпана валунами, чтобы можно было вырыть лагерный ров. Когда солнце село, температура резко упала, и люди забились в свои переполненные палатки в попытке заснуть. У лошадей не было укрытия, и когда поднялся ветер, они отвернулись от него и опустили головы, пока он стонал сквозь камни, распирал кожанные пологи палаток и хлестал плохо привязанные створки с резким треском, сопровождаемым протестами, расположившихся за ними людей.
Убедившись, что лагерь безопасен и что часовые полностью несут охрану, Катон удалился в свою палатку. Единственная свеча, прикрытая стеклянным колпачком, давала едва достаточно света, чтобы разглядеть интерьер, когда он снял доспехи и пояс с мечом. Он увидел, что Берниша приготовила его походную кровать и накинула на нее запасные плащи. На столе стояла небольшая миска с сыром, хлебом и сухофруктами. Она указала на это с извиняющимся выражением лица. Это была лучшая еда, которую можно было съесть в данных обстоятельствах. Он с жадностью поел, затем снял калиги и улегся под одеяло. Берниша взяла миску и прикончила корочку и кусочек сыра, которые оставил Катон, а затем убрала миску в свой дорожный сундук, прежде чем взять одеяло и улечься в углу палатки.
Катон перекатился на бок к свету свечи, и, хотя он был измучен, сон так и не пришел к нему. Вместо этого он мысленно восстанавливал события кампании, постоянно вращаясь вокруг образа мальчика, умирающего у него на руках. Наконец он осознал, что девушка также не спала, дрожа под одеялом. Он некоторое время наблюдал за ней, прежде чем прочистить горло.
- Берниша ...
Она слегка опустила одеяло и выглянула через покрывало в тот момент, когда Катон откинул одеяло и поманил ее. После недолгого колебания она поднялась, поспешила и села рядом с ним. Кровать скрипнула, и Катон освободил для нее место, откинув одеяло. Она продолжала дрожать, и ее зубы слегка щелкнули, когда она зарылась в его грудь. Он уловил незнакомый запах ее волос, вспомнив, что прошло больше года с тех пор, как он лежал с женщиной, женой сенатора, которая одаривала своими ласками награжденных солдат, когда она не могла найти гладиатора, который бы соответствовал ее аппетиту. Он обнял ее за спину, и как только Берниша перестала дрожать, они успокоились, так как их тела согрелись. Катон почувствовал легкое покалывание в паху и слегка отодвинулся, так чтобы его пах не прижимался к ней. Он вздохнул. Он чувствовал усталость и искушение, и эти два чувства нелегко сочетались друг с другом.
- Ммм? - промурлыкала Берниша, немного приподнявшись и глядя на него из-под прядей темных волос.
- Иди спать, - прошептал Катон.
Она улыбнулась, и он почувствовал, как ее рука скользнула под его тунику.
- Я сказал, иди в
Катон замолчал, когда ее пальцы легонько обвились вокруг его члена и едва ощутимо сдавили его. Легкое покалывание моментом ранее еще больше усилилось, когда Берниша снова замурлыкала более глубоким тоном. - Ммммм.
Катон сначала был напряжён, а затем медленно расслабился в скатке и закрыл глаза в блаженстве, пока она доводила его член до состояния возбуждения и эрекции. Затем, переместившись, чтобы оседлать его, она почувствовала его напряжение между своими бедрами, направила его внутрь себя и начала мягко скакать на нем. Это противоречило обычному поведению римских мужчин, большинство из которых считали, что позволять женщине находиться сверху унизительно. Но ему было хорошо, и Катон позволил ей продолжить. Было что-то в ее действиях, отличавшееся от горстки других женщин, которых знал Катон, что-то, что зажигало его чувствительность, делая ее еще более интенсивной, когда она увеличивала темп своих движений. Вскоре он почувствовал знакомое напряжение в животе, а затем облегчение, которое распространилось по его телу, как какой-то божественный вздох, прежде чем он снова рухнул на скатку.
Берниша нежно покачивала бедрами, глядя на него сверху вниз, ее губы приподнялись в дерзкой улыбке. Когда он обмяк, она приподнялась, позволила ему выскользнуть, а затем снова села рядом с ним, натягивая одеяло. Теперь они были теплее, чем когда-либо, и прежние тревожные мысли Катона были изгнаны, и он почувствовал себя спокойнее и более довольным, чем когда-либо. Но была одна проблема, которую он больше не мог игнорировать.
- Берниша, ты ведь понимаешь по-гречески?
Он почувствовал, как она напряглась и все еще сидела рядом с ним. Затем она пошевелилась, но не встретилась с ним взглядом. - Хм?
- Не пытайся больше меня одурачить. Я наблюдал за тобой, когда рядом говорили по-гречески. Ты знаешь язык.
Она промолчала еще мгновение, а затем осторожно заговорила. - Да
- Почему ты скрывала это от меня? - потребовал ответа Катон, приподнявшись на локте и повернув к себе ее подбородок. - Ты шпионка, Берниша?
Она вздрогнула. - Нет, повелитель! Я клянусь.
- Ты шпионишь в пользу парфян или Радамиста? Он послал тебя шпионить за мной?
- Я не шпионка.
- Я не верю тебе.
- Но, повелитель, вы выбрали меня. В его палатке.
- Это правда, - признался себе Катон. Она была его выбором. Он искал в своей памяти этот случай в поисках намека на то, что его выбор был тайно направлен на выбор Берниши, но ничего не мог такого припомнить. Он медленно кивнул, но его подозрения все еще были возбуждены. - Тогда почему ты скрыла от меня свою способность говорить по-гречески? По какой причине ты могла это сделать? Ты могла отслеживать обмен мнениями между мной и Радамистом. Это попахивает шпионажем. На кого ты работаешь? Скажи мне! - Он схватил ее за горло. - Скажи мне, или я тебя выпорю.
Она ахнула, а затем с трепетом ответила: - Повелитель, клянусь, я не шпионка. Я просто пленница, взятая людьми Радамиста. Это все.
- Чепуха. Ты не простая пленница. Кто ты?
- Мой отецкупец. Он торгует между Арменией и Египтом. Я часто путешествовала с ним, поэтому говорю по-греческиПо-гречески и на латыни.
- Латынь? - Теперь настала очередь Катона замолчать, когда он быстро обдумывал ее новое признание. Что он говорил Макрону в ее присутствии? Что из этого имело значение?
Она кивнула, все еще в его руках, и на этот раз уже бегло заговорила на латыни. - Мой отец учил меня, чтобы иметь дело с римскими купцами.
В голове Катона все еще переваривались последствия того, что он обнаружил. Если бы она не была шпионкой, она могла бы подслушать вещи, из-за которых невозможно было не относиться к ней как к одной из них. Он не поверил бы ее объяснениям, потому что она уже обманула его единожды. С другой стороны, если она была шпионкой, ее следовало убить.
Она внимательно следила за выражением его лица и теперь заговорила снова. - Если бы я была шпионкой, то наверняка причинила бы тебе вред? У меня было много возможностей. Но я заботилась о тебе. Я заботилась о тебе, кормила, убирала за тобойпозволила тебе использовать мое тело. Потому что ты спас меня от Радамиста и той стаи животных, которую он называет друзьями. Потому что я поняла, что ты хороший человек. Я сделала тебе что-нибудь плохое, трибун?
- Кроме того, чтобы обмануть меня? - Катон убрал руку с ее горла и сел, на небольшом расстоянии между ними. - Так зачем было это делать? Зачем скрывать от меня свои знания греческого и латинского языков?
Она приспустила тунику, чтобы прикрыть свою наготу. - Когда я была юна, мой отец учил меня никогда не рассказывать о себе больше, чем я должна была. Иногда ему хорошо было иметь дочь, которая могла подслушивать слова других торговцев, и никто не подозревал, что я могу их понять. Я не забыла этого урока.
Катон кивнул. Он видел, как это можно использовать, и представлял себе коварного восточного торговца, использующего свою дочь, чтобы получить информацию от тех, с кем он торговал. - Значит, все таки шпионка в каком-то смысле?
Берниша робко кивнула.
- И ты поняла все разговоры, которые слышала в моей палатке и разговор с Радамистом.
- Я ничего не повторю, я обещаю, повелитель.
Катон на мгновение погладил себя по подбородку. - Знает ли Радамист, что ты говоришь на других языках?
- Нет. Он ничего не знает.
- Почему же тогда ты его боишься?
- Боюсь? Почему бы мне не бояться? Его люди забрали меня из моего дома. Он использовал меня и собирался передать меня своим офицерам в качестве шлюхи, прежде чем вместо этого предложил меня тебе.
Катон почувствовал укол стыда за то, что произошло между ними раньше, теперь, когда он знал ее историю. «Возможно, это просто сказка», - подумал он. В конце концов, она могла рассказывать ему все, что угодно, по любой причине.
Она продолжала говорить низким хриплым голосом. - Я хотела отдаться тебе. Ты спас меня от людей Радамиста. Ты хорошо со мной обращался, и я пришла заботиться о тебе, трибун. Я надеялась, что ты меня захочешь. Я надеялась, что тебе это понравится. Вместо этого ты называешь меня шпионкой, душишь меня и угрожаешь выпороть. Если ты так думаешь, то можешь также отправить меня обратно к Радамисту.