Ветер устойчивый. Изредка отклоняется на несколько градусов от своего основного, северо-западного, направления. Он несет с собой холод.
К полудню ветер почти полностью стихает. Вместо его воя слышится лишь приглушенное шипение и шелест. В моих ушах все еще звучит дикий рев, и мне становится как-то не по себе от непривычной тишины; такое ощущение, будто во время показа кинофильма пропал звук. Мимо лодки катится бесчисленный табун по-прежнему высоких белогривых волн, чей торжественный вид внушает трепетный страх.
Из-за их движения сложно понять, что на самом деле волны никуда не движутсячто вся поверхность океана не проносится мимо нас. Мне приходится воскресить в памяти образ поля пшеницы, раскачивающейся под ветром, чтобы убедить себя, что эти невообразимо громадные массы воды в действительности так же неподвижны, как стебли злаков.
Нечасто можно увидеть такую здоровенную донную волну, замечает штурман. Эта может вытянуться в длину на тысячу миль.
Мы принимаем радиограмму от Флоссмана: «Тройным залпом потопил одинокий корабль».
Он еще в адмиралы пробьется, комментирует Старик. В его словах больше презрения, чем зависти. Не выходя их датских проливов.
Раздражение Старика выплескивается вспышкой ярости:
Долго они еще будут держать нас тут, чтобы мы рыскали, полагаясь лишь на свой нюх?! И все безрезультатно!
Чтобы отвлечься, я разбираю вещи в своем крошечном шкафчике. Там творится просто жуть: все мои рубашки покрылись серо-черными пятнами плесени, вся моя одежда провоняла мокрым запахом гнили. Просто диву даешься, что мы сами не начали гнитьа то наблюдали бы за тем, как наши живые тела постепенно разлагались.
Впрочем, надо признать, кое у кого из нас этот процесс уже начался. Лицо Зорнера полностью обезображено алыми угреватыми нарывами с желтыми головками посередине. Учитывая тучность его фигуры, эти раздражения выглядят еще более зловеще. Морякам приходится хуже всех, так как из-за постоянного соприкосновения с соленой водой их порезы и фурункулы не заживают.
Но зато шторм прекратился. Мостик снова превратился в место, где можно передохнуть.
Ничто не нарушает линию горизонта. Идеальная линия, где небо и вода встречаются, чтобы слиться в единое целое.
Я воспринимаю океан, как огромный плоский диск, на который опирается колокол из серого стекла. Куда бы мы ни перемещались, этот колокол двигается вместе с нами так, что мы всегда остаемся в центре диска. Его радиусне более шестнадцати миль, а значит, диаметр дискатридцать две мили. Почти что ничто в сравнении с бескрайней Атлантикой.
VII. Контакт
Первое, что принял сегодня наш радист, был запрос Томсену сообщить свои координаты.
Где он сейчас может быть? спрашиваю я у Старика.
Он не докладывал, отвечает Старик. И с тех пор было еще два запроса.
Перед моими мысленным взором разыгрывается трагедия: лодку атакуют с воздуха, вокруг нее, похожие на гигантские ростки брюссельской капусты, встают ослепительно белые разрывы.
Я говорю себя, что у Томсена должны быть причины не отвечать на запросы. Наверняка бывают обстоятельства, при которых невозможно дать в эфир даже самый короткий радиосигнал.
На следующее утро, за завтраком, я интересуюсь как можно более обыденным тоном:
Есть что-нибудь от Томсена?
Нет! говорит Старик и продолжает жевать, уставившись прямо перед собой. Наверно, антенна повреждена, убеждаю я себя. Или неисправен передатчик. Снесло радиомачту, или еще что-то в этом роде.
Входит Херманн с судовым журналом. Старик нетерпеливо берет его, просматривает позывные, коды и захлопывает книгу. Я беру ее и отдаю назад. Старик хранит молчание.
На нашей памяти были случаи, когда лодкам так доставалось во время бомбежки, что они не могли даже подать сигнала бедствия.
Он уже давно должен был сообщить свои координаты, произносит Старик. Не дожидаясь напоминаний.
На следующий день никто не упоминает о Томсене. Эта тематабу. Впрочем, можно легко догадаться, о чем думает Старик. Скоро командование издаст еще один трехзвездочный некролог.
Около полудня, незадолго перед тем, как должны были подать обед, с центрального поста докладывают:
Командиру: на ста сорока градусах видны дымы!
Командир моментально вскакивает на ноги. Мы врываемся следом за ним на пост управления. По пути успеваю сорвать с крюка бинокль, и вот я уже на мостике, почти одновременно со Стариком.
Где?
Вон там, по левому борту, под правым выступом того большого кучевого облакаедва заметно, вытягивает руку штурман.
Как я ни вглядывался, ничего не смог разглядеть в указанном направлении. Штурман не в состоянии спутать построенный из облаков галеон со следом дыма! Сектор, о котором идет речь, похож на переполненную сцену, с занавесами облаков самых разнообразных расцветок, от зеленой до розовато-лиловой, один за другим заслоняющими горизонт.
Командир наклоняет голову к биноклю. Я сантиметр за сантиметром исследую неудержимо скачущий в моих линзах горизонт. Ничего, кроме сбившихся в кучу облаков, каждое из которых может быть дымом. Я изо всех сил напрягаю глаза. Они уже начинают слезиться.
Как будто пар над ведьминым котлом! Наконец я замечаю тоненькую струйку, оттенком чуть темнее розоватого фона, которая расширяется раструбом кверху. Почти вплотную с ней подобно зеркальному отражению виднеется еще одна теньможет, слегка приглушеннее и более размыто, но вне всякого сомнения, точно такая же. А там, дальшецелый лес крошечных сосенок, чьи тонюсенькие стволы уходят корнями за горизонт. Командир опускает бинокль:
Конвой! Тут и раздумывать нечего! Каков наш курс?
Двести пятьдесят градусов!
Старик не раздумывает ни секунды:
Держать двести тридцать градусов!
Есть курс двести тридцать градусов!
Обе машинысредний ход вперед!
Он оборачивается к штурману, который приклеился к окулярам своего бинокля:
Похоже, штурман, они двигаются к югу?
Мне кажется, что так, отвечает Крихбаум, не отрываясь от бинокля.
Нам надо забежать им вперед и выяснить наверняка, куда они направляются, говорит командир и отдает приказание рулевому. Десять градусовлево руля!
Никакого возбуждения. Никакого охотничьего азарта. Совершенно безучастные лица.
Лишь Вихманн проявляет волнение: это он первый заметил дымные облачка.
Я же говорил: третья вахта. Третья вахта сделает это! удовлетворенно бормочет он себе под нос, точнее говоря, под бинокль. Но заметив краем глаза, что командир услышал его, он краснеет и замолкает.
Крошечные сосенки по-прежнему ничего не могут сообщить нам о курсе судов. То, что они держат на югвсего лишь предположение. Конвой вполне может идти по направлению к лодке. С такой же вероятностью он может удаляться от нее. Корабли по ту сторону горизонта со своими предательскими клубами дыма могут двигаться в любом направлении, которое только может показывать стрелка компаса.
Мой бинокль неотрывно наведен на нашу цель, в то время как лодка плавно поворачивает подо мной.
Рульв нейтральное положение!
Рулевой внутри боевой рубки выравнивает руль по осевой линии корабля.
Лодка продолжает поворачиваться.
На сколько она развернулась? спрашивает командир.
Сто семьдесят градусов! доносится снизу ответ.
Курссто шестьдесят пять!
Поворот лодки замедляется, пока маленькие сосны не оказываются прямо по нашему курсу. Подозрительно прищурясь, командир разглядывает небо, плотно затянутое серыми тучами. Запрокинув голову, он поворачивает ее, описывая почти полный круг вокруг своей оси. Ради бога, только бы не было самолетов.
Снизу докладывают:
Обед на столе!
Времени нет! Принесите его сюда, отрывисто приказывает командир.
Тарелки ставят на небольшие откидные сиденья, приделанные к бульверку мостика. Еда сидит смирно, как ее посадили. Никто не притрагивается к ней.
Командир спрашивает у штурмана, когда взойдет луна. Значит, он собирается дождаться ночи для атаки. Пока что нам нечего делать, кроме как оставаться начеку и, пусть хоть небо упадет на землю, не упускать конвой, чтобы к нему могли стянуться другие подлодки.
Клубы дыма постепенно встают над горизонтом все выше и выше и слегка смещаются к правому борту.
Мне кажется, они счисляются вправо! замечает штурман.
Они возвращаются домой, соглашается командир. Скорее всего, порожние. По правде говоря, плохо. Было бы намного лучше, если бы они шли на восток.
Видны уже двенадцать мачт, докладывает Вихманн.
Пока хватит, шутит командир и кричит вниз. Рулевой, какой у нас курс?
Сто шестьдесят пять градусов!
Командир начинает высчитывать вслух:
Конвой движется на двадцать градусов по правому бортузначит, его настоящий курссто восемьдесят пять градусов. Дистанция? Вероятнее всего, это среднетоннажные пароходыстало быть, около шестнадцати миль.
Наша кильватерная струя пенится, как лимонад. По небу бесцельно плывут маленькие белые облачка, похожие на разрывы шрапнели. Лодка несется по серому морю, как гончая в наморднике, с которого капает слюна.
Наверно, уже достаточно близконе улизнут от нас! говорит командир. И тут же оговаривается. Если нам ничто не помешает, и, обращаясь к рулевому:
Круто право руля! Курсдвести пятьдесят пять градусов!
Дымы начинают медленно двигаться в другую сторону, пока не оказываются у нас по левому борту. Лодка, по нашему мнению, теперь идет параллельно конвою тем же курсом, что и он.
Командир опускает свой бинокль не более, чем на несколько секунд. Время от времени он что-то бормочет. Я улавливаю обрывки:
Никогда не бывает так как надо Они идут неправильным курсом.
Итак, загруженный под завязку конвой, направляющийся в Англию, намного предпочтительнее. И не только потому, что будет уничтожен и его груз, но также потому, что преследуя идущие на восток корабли, мы приближаемся к дому. Старика беспокоит чрезмерный расход топлива при полном ходе. Если бы погоня сокращала расстояние между нами и родной базой, наше положение намного улучшилось бы.
Топливо? слышу я вопрос штурмана.
Можно подумать, он старается не выпалить бранное слово. Командир, начавший шептаться с нимточь-в-точь инспектор полиции. Наконец на мостик для допроса вызывают шефа. Тот бледен.
Проверьте все по два раза, приказывает Старик, и шеф живо исчезает внизу.
Проходит не меньше получаса, прежде чем командир отдает приказ обеим машинам полный вперед. Он хочет зайти конвою далеко вперед до наступления сумерек.
Стук двигателей нарастает, пока раздающиеся поочередно выстрелы отдельных цилиндров не сливаются в слитный рокот. Из щелей обрешетки вырываются брызги, летящие на нас мыльной пеной. От носа лодки в сторону отходит неожиданно большая волна.
Из нутра лодки, как джинн из бутылки, появляется шеф. Он обеспокоен расходом топлива.
Его осталось не так уж много, господин каплей! скорбным тоном извещает он. Такими темпом мы сможем идти не дольше трех часов в лучшем случае!
Как вы считаете, сколько топлива нам потребуется, чтобы доползти до дома? спокойно спрашивает командир.
Шеф наклоняется к нему, прикрыв ладонями рот, как человек, прикуривающий сигарету на ветру, так что я не могу расслышать его ответ. В любом случае, он был заранее готов ответить на подобный вопрос.
На ширине пальца над горизонтом рваные коричневатые клубы дыма постепенно сливаются с маслянистой охряно-коричневатой полосой тумана. Верхушки мачт внизу похожи на медленно отрастающую щетину бороды.
Старик опускает бинокль, надевает на линзы кожаный защитный чехол и оборачивается к первому вахтенному офицеру, который успел заступить на свое дежурство:
Ни в коем случае не дайте клотикам этих мачт подняться выше, чем теперь!
Сказав это, он исчезает в люке боевой рубки. Я вижу, что у него это получается не так ловко, как у шефа. Я спускаюсь следом за ним.
Внизу, на посту управления, штурман уже нанес все наши маневры на большой лист кальки. Как раз сейчас он отмечает новый курс противника и корректирует дистанцию до него.
Дайте-ка сюда! вмешивается командир. Значит, сейчас они здесь! Похоже на правду, и, обернувшись ко мне. В течение нескольких ближайших часов по этой схеме мы выясним их точный курс.
Но когда он обращается к штурману, в его голосе слышатся нотки нетерпения:
Разверните большую карту, чтобы увидеть, откуда они следуют.
Нагнувшись над ней, он начинает что-то вроде монолога:
Идут из Северного пролива! Интересно, куда? Ладно, скоро узнаем
Он соединяет транспортиром точку, где находится конвой, и Северный пролив, и замеряет угол:
Примерно двести пятьдесят градусов!
Задумывается на мгновение:
Но они не могли идти этим курсом напрямую. Они должны были отклониться далеко к северу, чтобы обогнуть с фланга возможно патрулирующие подлодки. Это им не помогло вот ведь как бывает!
Монотонный рев двух дизелей проникает в каждый уголок в лодке. Он действует на нас, как тонизирующий напиток: мы опять подняли головынаши тела внезапно обрели прежнюю гибкость. Кажется, мой пульс участился.
Но самое странное превращение случилось со Стариком. Он выглядит умиротворенным, можно даже сказатьбодрым, и время от времени уголки его рта изгибаются в улыбке. Двигатели работают на полную мощность, и окружающий мир прекрасенкак будто мы ждали лишь этого глухого вибрирующего рева. Некоторое время все молчат. Затем командир произносит:
Все равно мы не можем обнаружить себя до темноты. У них в рукаве могут быть припасены для нас какие-нибудь сюрпризы.
Но темнота наступит еще очень не скоро.
Я смог пролежать на койке не больше пятнадцати минут. Я вскочил, чтобы посмотреть, как дела в машинном отсеке, на корме. Люк, ведущий в кормовой отсек, не хочет открываться. Я преодолел разрежение воздуха, создаваемое бешено работающими дизелями, лишь потянув его всем весом своего тела. От шума закладывает уши. У всех широко раскрытые рты и вытаращенные глаза. Штанги толкателей по бокам двигателей сливаются в колышащиеся размытости. Стрелки манометров лихорадочно дергаются взад-вперед. Пары масла заполняют пространство отсека подобно плотному туману.
Вахту несет Йоганн. Френссен тоже тут. Завидев меня, он широко ухмыляетсякуда подевалась привычная усталость? Его глаза светятся гордостью. Все в полном порядке. Вот теперь мы увидим, на что способны оба его дизеля!
Йоганн цветастой тряпкой вытирает черное масло с рук. Удивительно, как он еще не оглох здесь. Но этот адский гул для него, похоже, приятнее шелеста деревьев в лесу. Он орет, наклонившись вплотную к моему уху:
Что там?
Я кричу в ответ ему в ухо:
Преследуемконвой. Ждемтемноты!
Старший механик моргает пару раз, кивает и отворачивается к своим манометрам. Лишь спустя несколько секунд до меня доходит, что люди в кормовом отсеке даже не знают, почему мы несемся полным ходом. Мостик отсюда далеко. Когда стоишь здесь, на железной решетке пайолы, мир за пределами люка перестает существовать. Машинный телеграф, сигнальные огни и система громкого оповещениявот единственная связь с внешним миром. Если Старик не сочтет нужным объявить по громкоговорителю, почему мы меняем скорость хода, то здесь никто не будет знать, что происходит снаружи.
Как случалось и раньше, стоило мне попасть в машинное отделение, ровный рокот работающих цилиндров целиком овладевает моим сознанием. В моем ошеломленном мозгу немедленно рождаются мрачные видения. Неотступные, мучительные образы: машинные отделения больших кораблейцели для наших торпед! Огромные залы с турбинами высокого и низкого давлений, надежно изолированные трубопроводы высокого давления, легкоуязвимые котлы, карданные валы и множество вспомогательных моторов. Никаких перегородок. Если попадание придется, это помещение заполнится быстрее всех остальных отсеков корабля, а с затопленным машинным отделением ни одно судно не может оставаться на плаву.
В моей голове проносится череда картин. Попадание в середину корабля вызывает цепную реакцию: котлы взрываются, выпуская из своего плена пар под высоким давлением, и трубопроводы разрываются на части; стальные трапы блестят, словно серебряные, но они так узки, что люди могут подниматься лишь один за другимно все отчаянно рвутся к ним, пытаясь нащупать в темноте выход наверх, сквозь обжигающий пар, на верхнюю палубу.
Ну и работа! Трудиться в машинном отделении, на три метра ниже ватерлинии, зная, что каждое мгновение, совершенно внезапно, торпеда может разорвать борт корабля! Как часто за время конвоя мотористы прикидывают толщину тонких пластин, отделяющих их от океана? Сколько раз тайком от товарищей они пробуют найти кратчайший путь на палубу, постоянно чувствуя ужас на вкус, всегда слыша в ушах скрежет лопающегося железа, грохот взрыва и рев устремляющегося внутрь океана. Ни на секунду нельзя почувствовать себя в безопасности. Непрекращающийся испуг, проникающий до самого нутра, постоянное ожидание раскатистого аварийного колокола. Бездна страха в продолжение трех, четырех недель.
На танкерахеще того хуже. Одна торпеда в середину корабля, и судно быстро превращается в геену огненную. Каждый квадратный метр на всем протяжении от носа до кормы раскаляется добела. Если взрываются сжатые газовые фракции, корабль разлетается на куски столбом огня и дыма, превратившись на мгновение в гигантский факел.
Мимолетное изменение в выражении лица Йоганна вырывает меня из кошмаров. На какое-то мгновение на нем застыла внимательная сосредоточенность, которая тут же проходит: все в порядке. Дверь в моторный отсек распахнута настежь. По отсеку разливается пропитанная машинным маслом парниковая теплота. Дизели крутятся, не подзаряжая батареи аккумуляторов. Быстрый ритм говорит, что работают воздушные компрессоры. Как раз сейчас Радемахер занят измерением температуры подшипников вала. Кочегар электродвигателя Зорнер сидит на куче непромокаемых плащей, погрузившись в чтение. Он слишком поглощен книгой, чтобы заметить, как я подглядываю через его плечо:
Юнкер держал на руках женщину, запрокинувшую голову назад так, что свет падал прямо на ее прекрасное лицо, обрамленное черными локонами волос; он увидел ее страстный влекущий взгляд, такой же неистовый, как и взгляд его собственных глаз, устремленный на нее; как будто они оба хотели быть уверены, что падение ее неприступности увлечет их еще дальше, к самому краю пропасти, к неотвратимой гибели, вернет их в ту беспросветную тьму, из глубин которой они воспарили в наполненные светом и пением золотые чертоги жизни, которым теперь со всех сторон угрожала опасность, и они с ужасом ощутили всю тщетность этих мимолетных мгновений, проведенных вместе. Черты лица Юнкера, старающегося превозмочь свой порыв, застыли в угрожающей неживой маске, потом они так медленно, будто это причиняло им обоим неимоверную боль, разжали свои объятия, и в оглушительной тишине он, шатаясь, отступил от нее, не в силах произнести ни слова, желая лишь одногоубить ее
Отсюда до мостика долгая дорога. Назад, к реальности, мне придется выбираться по путеводной нити Ариадны. Едва я захлопнул за собой люк, шум дизелей как ножом обрезало, но в моих ушах их гул продолжает звучать. Я трясу головой, но проходит несколько минут, прежде чем в обоих ушах затих глухой перестук.
Похоже, у них достаточно сложная схема лавирования, делится со мной своими наблюдениями Старик, когда я снова поднимаюсь на мостик.
Поразительно, как они проделывают это. Они не просто придерживаются основного курса, изредка, на всякий случай, совершая обычный противолодочный маневр. Они не пользуются такими простыми уловками. Они мечутся во все стороны, не давая нам вцепиться в свой загривок с первой попытки. Штурман просто бесится от их виляний. Он, бедняга, сейчас трудится без передышки: прокладывает предполагаемый курс противника, наш курс, курс на сближение. Ему, пожалуй, нелегко продолжать весь этот цирк! Я не сразу понимаю, что последнее замечание относится не к нашему штурману, а к командиру английского конвоя. Раньше они лавировали только через одинаковые промежутки времени, и для нас не составляло сложности разгадать их основной курс. Но недавно эти негодяи научились основательно портить нам жизнь. Ну да ладно, каждый справляется, как может. У командира конвоя должна быть очень приятная работа. Удерживать вместе стадо овец вроде этого на пути через всю Атлантику, будучи постоянно настороже
Теперь мы стали контактной лодкой. Мы должны вести себя так, чтобы нас ни отогнали, ни заставили погрузиться. Мы должны быть такими же назойливыми, как наша корабельная муха. Если ты хлопнешь по ней и промахнешься, она немедленно сядет опять на то же самое место. Мухавот символ настойчивости, достойная быть геральдическим животным. Почему она до сих пор не изображена ни на одной боевой рубке. Командиры рисуют там диких вепрей и ярящихся быков, но еще никто не смог прихлопнуть муху.
Надо будет при случае предложить эту идею Старику: здоровая муха сбоку башни! Только не сейчас. Засунув руки в карманы брюк, он отплясывает свой медвежий танец вокруг люка. Впередсмотрящий отваживается разок бросить на него ошеломленный взгляд. Тут же Старик набрасывается на него:
Тебе больше нечем занять свои глаза, матрос?
Я никогда не видел его таким, как сейчас. Он молотит по бульверку своим кулаком, как по барабану, пока мостик не отзывается металлическим звоном. Затем он орет:
Штурман, надо подготовить радиограмму. Я хочу еще раз промерить их курс, чтобы мы могли точно сообщить их основной курс.
На мостик поднимают визир. Командир крепит его на компас, находящийся на мостике, наводит на дымы и снимает показания. Потом он обращается вниз:
Штурман: абсолютное направлениесто пятьдесят пять градусов, дистанциячетырнадцать миль!
Через некоторое время штурман докладывает:
Курс конвоядвести сорок градусов!
Ну, как мы и предполагали, хвалит сам себя командир и кивает мне, затем снова обращается вниз. Можете установить их скорость?
В люке появляется лицо штурмана:
Между семью с половиной и восемью с половиной узлами, господин каплей!
Не проходит и минуты, как вручают текст радиограммы: «Конвой в квадрате AX триста пятьдесят шесть, курс двести сорок градусов, скорость около восьми узловUA». Старик подписывает радиограмму огрызком карандаша и отдает ее вниз.
На верхней палубе появляется обеспокоенный шеф и смотрит на командира, как побитая собака.
Вы опять за свое! пробует подбодрить его командир. Кто собирается участвовать в игре, должен платить! Или есть какие-то серьезные проблемы?
Только не с дизелями, господин каплей! Всего лишь с возвращением домой.
Ах, шеф, бросьте свои апокалиптические предсказания. Молитесь Богу и держите порох сухим. Или вы не верите в господа Бога, творца небесной и земной тверди? Она хорошо идет, правда?
Стоило шефу убраться, как командир вместе со штурманом принимаются за какие-то вычисления:
Когда стемнеет?
В 19.00.
Значит, нам не придется слишком долго идти полным ходом после этого. Во всяком случае, для одной атаки топлива нам хватит! После этого мы потащимся на скрытых резервах, которые их превосходительство Шеф, как все его коллеги, любят утаивать про запас.
Клубы дыма кажутся теперь воздушными шарами, привязанными на коротких тросах, протянутых вдоль горизонта. Я насчитал пятнадцать.
С деланным равнодушием командир произносит:
Нам следует уделить некоторое внимания их прикрытию. Приблизьтесь к ним слегка. Не мешало бы узнать, с каким эскортом придется иметь дело сегодня вечером.
Первый вахтенный офицер немедленно поворачивает лодку на два градуса левее. Первый номер, который отвечает за обзор передней четверти по правому борту, достаточно отчетливо произносит:
Хоть на этот раз займемся чем-то дельным
Командир обрывает его:
Не так быстро, господа! Что угодно может случиться до наступления темноты.
Он напускает на себя мрачный вид. Но я уверен, что глубоко внутри себя он совершенно спокоен. Древнее суеверие: не сглазь атаку.
Судя по радиограммам командования, уже пять лодок перенацелены на наш конвой. Пятьэто уже настоящая стая. Одна из них, как мы поняли из их донесения о своих координатах, прибудет уже этой ночью. Это Флешзиги он находится к западу от нас.
Первый вахтенный офицер сидит в кают-компании. Он заметно нервничает. Я вижу, как беззвучно шевелятся его губы. Должно быть, вспоминает свою «молитву перед боем»слова команд для пуска торпед. Учитывая, что ни один корабль противника не оказался в пределах досягаемости во время его предыдущего патруля, это будет его первая атака. Во всяком случае, хоть на время мы сможем отдохнуть от его пишущей машинки.
На центральном посту я налетаю на шефа. Он может притворяться, что совершенно спокоен, но видно, что он чувствует себя как на иголках. Я наблюдаю за ним молча, но с многозначительной ухмылкой, пока он, вспылив, не спрашивает, что это меня так развеселило.
Тихо, тихо, успокаивает его Старик, неожиданно материализовавшийся из ниоткуда.
Будем надеяться, что выхлопные трубы выдержат, говорит шеф. одна, идущая от левого дизеля, повреждена.
Всего несколько часов назад Йоганн рассказал мне одну историю:
Однажды, еще на UZ, мы поддерживали контакт, и у нас прогорела выхлопная труба дизеля. Бог мой, ну и натерпелись же мы! Весь отработанный газ повалил в машинное отделение. Держишь руку перед лицом, и не видишь ее. Пришлось улепетывать оттуда и возвращаться уже со спасательным снаряжением. Два кочегара потеряли сознание. Отправили их отлеживаться. Сам Старик спустился вниз. Вопрос стоял так: сдаться и дать посудинам уйти от нас, либо дышать газом до самой атаки? Все висело на волоскеи так целых три часа! Стены были абсолютно черные, а мы стали похожи на негров.
Шеф начинает всерьез беспокоиться. Не сказав ни слова, он удаляется в кормовой отсек. Спустя пять минут он возвращается.
Ну, как там?
Comme ci, comme ca , ответ, достойный сивиллы.
Командир с головой занят у карточного стола и, кажется, его ничто не волнует.
Радист приносит журнал на подпись. Это значит, что прошло еще два часа.
Наша газета, говорит Старик. Послание для Меркеля, ничего особенного, приказ сообщить свои координаты. Он вышел в море в тот же день, что и мы.
Новость, что старый Меркель или как его еще называютМеркель-Катастрофа, все еще жив, приводит нас в неподдельное изумление. Его первый вахтенный офицер поведал мне, чего он избежал в свой последний патруль, когда они встретились с танкером в необычайно бурном море:
Танкеру не повезло. Он совершил маневр, и оказался прямо перед нами. Море так разыгралось, что мы не могли поймать его в перископ. Нам пришлось подойти так близко, чтобы танкер не смог уклониться от наших торпед. Меркель приказал выпустить одну торпеду из третьего аппарата. Мы услышали, как она сдетонировала, а сразу за этимеще один взрыв. Шеф делал все возможное, чтобы удержать нас на перископной глубине, но мы все никак не могли увидеть танкер. Перископ был чист лишь несколько минут спустя, и первое и единственное, что мы увиделинависший над нами борт танкера. Они, оказывается, описали круг. У нас не оставалось времени, чтобы уйти от столкновения. Они врезались в нас, когда мы были на глубине всего в пятнадцать метров. Оба перископа снесло к черту, но корпус высокого давления выдержалпросто чудо! Нас спасли какие-то сантиметры. Мы не могли всплыть: люк боевой рубки совершенно заклинило. Не слишком приятно, если не можешь оглядеться вокруг, не говоря уже о том, чтобы вылезти из лодки. Отвратительное ощущение. В конце концов мы выбрались через люк камбуза и вскрыли люк рубки при помощи кувалды и зубила. Ни о каком аварийном погружении и речи быть не могло
Никто ни разу не осмелился спросить Меркеля, как он умудрился привести лодку назад, на базу, через две тысячи миль, с искалеченной боевой рубкой и вообще без перископов. Но у Меркеля волосы успели поседеть еще до этого случая.
Пытаясь приготовить камеры к съемке в каюте унтер-офицеров, я оказался свидетелем оживленной дискуссии ее обитателей. Невзирая на близость конвоя, они снова обсуждают тему номер один.
Тебе было бы любопытно взглянуть на его последнюю подругу. Родилась в 1870 году. Первым делом у нее надо было смести паутину между ног
Зейтлер издает мощную отрыжку, рожденную в глубине его желудка.
Тебя можно было бы запеленговать по звуку с большой дистанции! восхищенно произносит Пилигрим.
Я ищу убежища в носовом отсеке. Свободные от вахты наблюдатели, не то пятеро, не то шестеро, расселись, кто скрестив, кто вытянув ноги, на пайолах под качающимися гамаками. Не хватает только костерка.
На меня набрасываются с расспросами:
Ну, что там?
Все идет по намеченному плану.
Жиголо размешивает что-то в своей чайной чашке грязным ножом.
Бульондерьмовый, усмехается Арио. но зато очень питательный.