Передние рулидо предела вверх! Кормовыедо предела вниз! приказывает шеф операторам. Но стрелка не шевелится. Она застыла на месте.
Кормовые рули глубины не действуют, докладывает помощник на посту управления. Он поворачивает к командиру лицо пепельного цвета со взглядом, полным безграничного доверия.
Перейти на ручное управление, командует шеф так спокойно, словно мы на учениях.
Операторы встают и налегают всем своим весом на штурвалы ручного управления. Белая стрелка индикатора внезапно вздрагиваетслава богу, она сдвинулась с места! Механизм управления, да и сами глубинные рули не повреждены; лишь электрическое управление вышло из строя.
Моторы громко гудят. Полный ходэто же безумие! Но что еще мы можем предпринять? Если мы будем идти тихо, мы не сможем удержаться на нынешней глубине. Моторное отделение заполняется водойона проникает в наше самое уязвимое место.
Мощность обоих электромоторов снизилась с максимального уровня!
Старик раздумывает не более секунды:
Проверьте у обоих аккумуляторы! Не вытекла ли из батарей кислота?
Сомневаться не приходится: некоторые банки треснули и вытекли досуха. Что теперь будет? Что еще может произойти?
Мое сердце едва не останавливается, когда первый вахтенный офицер отодвигается в сторону, открыв моему взору шкалу глубиномера. Стрелка продолжает медленно ползти вперед. Лодка продолжает тонуть, несмотря на то, что моторы изо всех сил выжимают из себя всю оставшуюся мощность.
Спустя считанные секунды раздается резкий свист. Помощник на посту управления выпустил сжатый воздух. Наши цистерны плавучести заполняются им.
Продуть их полностью!
Шеф вскочил на ноги. Он прерывисто глотает воздух короткими вдохами. Голос дрожит:
Дифферент на нос! Живее, живее!
Я не осмеливаюсь подняться, опасаясь, что не устою на ногах. Мои мускулы превратились в дряблое желе, нервы расшатаны до мелкой трясучки. Пусть уж поскорее прогремит последний взрыв. Сдаюсь! Я так больше не могу! Это невыносимо!
Я осознаю, что погружаюсь в предобморочную апатию. Теперь уже ничто не важно. Лишь бы все поскорее закончилосьневажно, каким образом. Я напрягаю все свои силы, чтобы не расслабиться.
Будь оно все проклято, и умереть спокойно не дадут.
Мы поднялись до пятидесяти метров. Стрелка остановилась. Командир приказывает:
Открыть третий выпускной клапан!
Во мне нарастает чувство ужаса. Я знаю, что означает эта команда. Поток воздуха уже устремился к поверхности, раздуваясь в большой пузырь, который укажет им наше местоположение. Волна страха накрывает меня с головой. Чтобы остановить его, я бормочу заклинание: «Неуязвим! Неуязвим!»
Мое сердце бешено колотится. Дыхание прерывается. До меня доносятся приглушенные слова команды:
Закрыть выпускной клапан!
Штурман поворачивает голову к Старику. Мне целиком видно его лицо: вырезанное из дерева изображение. Бледное, отполированное до белизны липовое дерево. Он замечает меня и оттопыривает нижнюю губу.
Истерички, ворчит Старик.
Если вода зальет электромоторы в хвостовом отсеке, если произойдет короткое замыкание что будет крутить винты? Если откажет хотя что-то одно, или моторы, или рули глубины, на нас можно ставить крест.
Командир нетерпеливо требует рапортов из моторного отделения.
До меня долетают лишь отрывки:
остановили течь деревянными клиньямиопорная подушка треснуламного воды, источник не установлен.
Я слышу завыванье, раздающееся на высокой ноте. Проходит несколько секунд, пока я понял, что эти звуки издает не противник. Где-то ближе к носу плачут. Пронзительные, всхлипывающие рыдания, то становящиеся громче, то тише.
Старик с отвращением смотрит в ту сторону. Кажется, сдерживаемая им ярость прорвется в любой момент.
Сто пятьдесят градусовстановится громче!
А другойпервый?
Девяносто градусов; шестьдесят градусов; остановился!
Бог мой, теперь эти сволочи действуют в паре. Они перебрасывают нас друг другу, как мячик, а пасуют при помощи АСДИК-пеленга. Отныне наш изначальный преследователь может себе ни в чем не отказывать. Пока он атакует нас на максимальной скоростичто лишает его возможности использовать свой собственный АСДИК, его коллега может передохнуть, отслеживая наше положение для атакующего и сообщая ему координаты по радио.
Лицо Старика гримасничает, словно он слишком долго продержал во рту очень горькую пилюлю, прежде чем проглотить ее:
Это против всех правил!
Впервые за все время акустик выказывает признаки нервозности. Или ему приходится так быстро вращать ручку, чтобы определить, который из двух звуков становится громче?
Если второй капитан там, наверху, тоже бывалый, если они и прежде работали вместе, они будут меняться ролями как можно чаще, чтобы сбить нас с толку.
Или я ничего не понимаю, или Старик направляется к ближайшему противнику по наикратчайшей траектории.
Русские горки! Это сравнение не покидает меня. Русские горки. Вверх, вниз, подъемы и спуски, мертвые петли, головокружительные падения и крутые подъемы.
Два удара сотрясают лодку. За ними обрушиваются еще четыре, нет, пять! Два приходятся из-под днища. Проходит чуть больше секунды, и в проеме кормового люка появляется лицо старшего механика Франца, искаженное ужасом до неузнаваемости.
Он пронзительно хихикает, издавая что-то вроде «хии-хии-хии», что отдаленно напоминает шум винтов эсминца. Командир, прикрыв глаза, поворачивается к нему. Тем временем механик пролезает в люк и остается на посту управления, пригнувшись за стойкой перископа, сжимая в руке аварийное спасательное снаряжение. Он оскалил зубы, став похожим на обезьяну. Они ярко сверкают из его черной бороды. Теперь «хии-хии-хии» складывается из судорожных рыданий.
Как у него это получается? Только тут до меня доходит, что рыдают в другом углу центрального поста.
Старик распрямляет спину и замирает. Какую-то долю секунды он сидит, будто аршин проглотил. Затем он опять ссутуливается и медленно оборачивается. Он смотрит на старшего механика. Проходят мгновения, и вдруг он рявкает:
Вы что, совсем спятили? Возвращайтесь на боевой пост! Живо!
По уставу старший механик должен был ответить: «Jawohl, господин каплей!» Но он лишь шире открывает рот, будто собираясь закричать в истерике.
Я потерял слух, говорю я себе: он вопит, но я не слышу ни звука. Но мои уши в порядке! Я слышу, как Старик бросает ему в лицо:
Черт вас возьми, да возьмите себя в руки!
Он встает на ноги.
Рыдания прекращаются.
Эсминец на ста двадцати градусах, докладывает акустик. Старик раздраженно моргает.
Старший механик начинает беззвучно корчиться в мукахкак будто находясь под гипнозом. Я вижу, как по его телу пробегают конвульсии. Только бы он не лишился чувств!
Немедленно вернитесь на боевой пост! и сразу продолжает, угрожающе понизив голос. Я сказалнемедленно!
Сто десять градусов. Становится громче! шепот оператора сонара похож на монотонный речитатив священника.
Старик еще ниже нагибает голову, затем расслабляется и делает два или три шага вперед. Я приподнимаюсь, чтобы уступить ему дорогу. Куда он направляется?
Все-таки наконец старший механик встрепенувшись, превозмогает себя и выпаливает:
Jawohl, господин каплей!
Затем он бросает вокруг себя беглый взгляд и, согнувшись в три погибели, исчезает через кормовой люк, пока Старик не видит его.
Командир, который уже занес ногу, чтобы перешагнуть проем люка, ведущего в носовую часть лодки, останавливается и оборачивается со странным выражением на лице.
Господин каплей, он ушел, запинаясь, произносит шеф.
Командир возвращает ногу назад. Такое впечатление, словно кинопленку внезапно запустили в обратном направлении. Командир неуклюже, в молчании возвращается на свое место, похожий на слегка контуженного боксера, который не может сфокусировать зрение минуту-другую после пропущенного удара.
Я бы сейчас пристрелил его!
Пистолет в его кабинке!
Право руля до упора! Курс двести тридцать градусов! произносит он обычным голосом. Шеф, опустите ее на пятьдесят метров!
Шум винтов на десяти градусах, рапортует акустик.
Принято! отзывается Старик.
Лучи АСДИКа скребут и скрежещут вдоль корпуса лодки.
Отвратительно, шепчет он.
Все, кто был на центральном посту, понимают, что это относится не к АСДИКу, а к старшему механику.
И единственный изо всей командыэто Франц! Позор! он с отвращением качает головой, словно увидев эксгибициониста. Под арест его. Я посажу его под арест!
Эсминец атакует, бубнит акустик.
Курсдвести градусов. Обе машинымалый вперед!
Старик опять прибегает к старой уловке: свернуть в сторону, спрятаться в кустах. Сколько еще раз этот маневр будет спасать нас?
Из люка носового отсека разит кислятиной. Кого-то там вырвало.
Оператор вновь сощуривает глаза. Всякий раз, завидев у него такое выражение лица, я пригибаюсь и втягиваю голову в плечи.
В корпус лодки ударяет дробь, вслед за ее постукиванием обрушивается удар неимоверной силы, и тут же могучим эхом раздается зловещее бурчание и рев воды.
К эху примешиваются пять раскатов грома. В несколько секунд все, что не было закреплено, приходит в движение и начинает соскальзывать и скатываться в направлении кормы. Когда раздались взрывы, шеф прибавил ходу, и теперь, перекрывая последовавший шум, он орет:
Откачивайте!
Он стоит за спинами операторов глубинных рулей, пригнувшись словно для прыжка.
Громовые раскаты и рев не утихают. Мы продираемся сквозь оглушающие струи водопада. Сквозь грохот слышно, как работают трюмные помпы.
Не успел шеф остановить их, как еще три удара сотрясают лодку.
Продолжайте откачивать! шеф громко вбирает в легкие воздух, бросив мимолетный взгляд на командира. Может ли такое быть, чтобы в нем промелькнуло выражение удовлетворенности. Неужели он может сейчас испытывать чувство гордости оттого, что его помпы все еще исправно работают?
Они стараются для Вас изо всех сил, шеф, замечает Старик. Отличная работа!
04.00. Мы пытаемся скрыться в течение ужескольких часов? Я потерял им счет. Большинство людей на посту управления сидят, локти опираются на колени, головы обхвачены ладонями. Никто даже не поднимает лица. Второй вахтенный офицер так пристально смотрит в пол, словно наблюдает, как из палубных плит вырастают грибы. Оторванная от выдвижного перископа круглая поворотная шкала болтается на одном проводке. Слышится звон падающих стеклянных осколков.
Но чудеса случаются и в нашей жизни! Лодка сохранила герметичность. Мы по-прежнему можем двигаться, по-прежнему на плаву. Двигатели работают, винты крутятся. Мы можем двигаться прямо вперед, и у нас остается еще достаточно мощности, чтобы поворачивать руль. Шеф может управлять лодкой: сейчас она стоит на практически ровном киле.
Штурман склонился над «картежным» столом, будто зачарованный им; его голова почти легла на его поверхность, а иголки циркуля, зажатого в его правой руке, воткнуты в линолеум.
Помощник по посту управления засунул два пальца в рот, очевидно, приготовившись свистнуть.
Второй вахтенный офицер, по всей видимости, пытается подражать самообладанию командира. Но кулаки выдают его: они вцепились в бинокль мертвой хваткойон продолжает висеть у него на шееи он очень медленно изгибает запястья, то в одну сторону, то в другую. Костяшки пальцев даже побелели от напряжения.
Командир поворачивается к акустику, который, прикрыв глаза, крутит ручку своего аппарата в разные стороны. Очевидно, нащупав искомый им звук, амплитуда вращений начинает сужаться и постепенно сходится почти что в одну точку.
Понизив голос, он объявляет:
Шумы эсминца затихают на ста двадцати градусах!
Они считают, что разделались с нами! говорит командир. Но это только второй из охотникова что же первый?
Шеф находится на корме, так что командир сам занимается рулями глубины.
Рыдания прекратились. Из носового отсека временами доносятся лишь отдельные судорожные всхлипы.
Появляется шеф, его руки по локоть черны от масла. До моего слуха долетают обрывки его доклада:
Фланцы внешнего выхлопного вывода конденсатор сломаны два болта крепления подушки двигателя уже заменили надежно закрепили деревянными распорками фланцы еще сочатся но это не смертельно.
Рядом с командирским столом валяется раздавленная упаковка сиропа, содержимое которой размазано по всему полу. В этом противном месиве лежит раскрывшийся аккордеон. Все фотографии попадали со стен. Я осторожно перешагиваю через лицо командующего.
В кают-компании вперемежку разбросаны книги, полотенца и пролившиеся бутылки яблочного сока. Смешная соломенная собачка со стеклянными глазами, которая служит талисманом нашей лодки, тоже спрыгнула вниз. Наверно, именно здесь мне стоит заняться наведением порядка, чтобы занять хоть чем-нибудь свои руки. Я нагибаюсь; суставы одеревенели; я опускаюсь на колени. Боже мой! Я могу шевелить руками. Я приношу пользу! Спокойнее, спокойнее, будь поаккуратнее. Не зацепи ничего. Наверное, уже давно пятый час.
Я занимаюсь уборкой уже минут десять, когда через кают-компанию проходит шеф. У него темные круги под глазами, зрачкичерные, будто угли, щеки запали. Он исчерпал почти все свои ресурсы.
Я протягиваю ему бутылку фруктового сока. У него не то что рука, все тело дрожит. Он присаживается на леджес, чтобы промочить горло. Но едва он отставляет бутылку, как уже снова стоит на ногах, слегка пошатываясь, как боксер, которому здорово досталось, который полностью измотан боем, но который собирается с силами, чтобы выйти на середину ринга из своего угла еще раз.
Не выйдет, бормочет он, удаляясь.
Внезапно раздаются еще три детонации, но на этот раз их звук такой, словно лупят по провисшей коже барабана.
Это в милях отсюда, слышу я замечание штурмана.
Двести семьдесят градусовмедленно удаляются! рапортует акустик.
Подумать только, где-то на свете есть суша, твердая земля, холмы и долины люди спокойно спят в своих домах. Это там, в Европе. В Америке они еще сидят при зажженном свете, а мы сейчас, скорее всего, ближе к Америке, чем к Франции. Слишком далеко ушли на запад.
В лодке царит абсолютная тишина. По прошествии некоторого времени акустик шепчет:
Эсминец на двухстах шестидесяти градусах. Очень слабо слышно. Идет на малых оборотахкажется, уходит.
Они идут тихо, говорит командир. Тащатся медленно, как только могут. И слушают! Где, черт побери, болтается другой? Ищите его!
Это относится к гидроакустику. Стало быть, командир не знает в точности, где затаился враг.
Я могу расслышать, как тикает хронометр, и капли конденсата падают в трюм. Оператор сонара делает полный обзорный круги еще один, и ещено своим прибором не улавливает никакого пеленга.
Не нравится мне это, бормочет сам себе командир. Совсем не нравится.
Ловушка! Другого быть не может. Что-то здесь не так: подвохом пахнет за милю.
Старик вперился в одну точку прямо перед собой, его лицо совершенно безучастное. Вот он моргнул пару раз, с усилием сглотнул. Видно, что он не может принять решение о дальнейшем курсе.
Если бы только я знал правила этой игры. Взрывов больше нет, АСДИКатоже, но командир продолжает придерживаться сценария пьесычто же из всего этого получится?
Если бы только я мог прямо спросить Старика, четырьмя простыми словами: «Как обстоят наши дела?»
Но, похоже, мой рот наглухо заклепан. Я не в силах собраться с мыслями. В голове зловеще бурлит кратер вулкана.
Я чувствую жажду. В шкафчике еще должен был остаться яблочный сок. Я осторожно открываю его, но из него сыпятся фарфоровые осколки. Все эта проклятая тряска. Большинство чашек и блюдец разбилось. Кофейник остался без носика. К счастью, бутылка сока уцелела. Очевидно, именно она и побила всю остальную посуду. Что ж, тоже правильно: громи все вокруг себя, если хочешь остаться невредим.
Под столом валяется сломанная рамка с фотографией, запечатлевшей спуск на воду нашей лодки. Острые осколки стекла все еще торчат из нее. Должно быть, я проглядел ее во время уборки. Я ухитряюсь поднять ее, но у меня нет никакого желания доставать из нее стеклянные лезвия, поэтому рамка возвращается на свой крючок в том виде, в каком есть.
Шумов больше нет? спрашивает командир.
Нет, господин каплей!
Время медленно подходит к пяти часам.
Шумов нет. Непонятно. Они отказались от преследования? Или они сочли, что мы уже утонули?
Я ощупью пробираюсь назад, на пост управления. Командир шепотом совещается со штурманом. Я слышу: «Через двадцать минут всплываем!»
Я слышу эти слова, но не верю своим ушам. Мы вынуждены всплыть? Или мы действительно вышли сухими из этого дерьма?
Акустик начинает что-то говорить, он собирается рапортоватьно осекается на полуслове и продолжает крутить свою ручку. Похоже, он уловил слабый сигнал, который теперь пытается запеленговать с помощью тонкой настройки.
Старик уставился ему в лицо. Тот языком облизывает нижнюю губу. Едва слышным голосом он докладывает:
Шум на шестидесяти градусахочень слабый.
Старик одним рывком проскакивает в люк и сгибается в проходе рядом с ним. Акустик подает ему наушники. Старик вслушивается в них, а оператор тем временем потихоньку поворачивает ручку то в одну, то в другую сторону вдоль шкалы, и постепенно лицо Старика суровеет.
Проходят минуты. Старик остается привязанным проводом наушников к гидрофону. Он похож на рыбу, попавшуюся на крючок. Он приказывает рулевому повернуть нос лодки, чтобы ему было лучше слышно.
Приготовиться к всплытию!
Его хриплый голос, полный решимости заставляет встрепенуться не только меня. Шеф моргает бровями.
Приготовиться к всплытию! Он не может не представлять, что можно делать, а чегонельзя! В наушниках по-прежнему слышны шумы, а он собирается подняться на поверхность?
Операторы рулей глубины сидят, сгорбившись за своими столиками. Штурман наконец все-таки снял свою зюйдвестку. Его лицо, и без того похожее на маску, выглядит постаревшим, прорезавшие его линии еще более углубились.
Позади него стоит шеф, прислонившийся левым бедром к столу с картами, опершись правой рукой на колонну перископа, всем торсом подавшись вперед, словно притянутый стрелкой глубиномера, которая медленно движется назад вдоль шкалы. С каждым пройденным ею делением мы становимся на один метр ближе к поверхности. Она движется нехотя, словно выгадывая для нас время на передышку.
Радиостанция готова? спрашивает командир.
Jawohl, господин каплей!
Под люком боевой рубки уже собрались вахтенные, одетые в дождевики и зюйдвестки. Протирают биноклислишком рьяно, или это мне только кажется. Никто не промолвил ни слова.
Мое дыхание восстановилось. Мои мышцы вновь послушны мне. Я снова могу стоять ровно, не шатаясь, при этом я ощущаю каждый мускул, каждую косточку в своем теле. Мое лицо начинает мерзнуть.
Старик намеревается всплыть. Мы опять полной грудью вдохнем морской воздух. Мы живы. Эти сволочи не смогли убить нас.
Не заметно никаких вспышек бурной радости. Страх еще сковывает меня. Немного расправить напряженные плечи, слегка приподнять головыэто все, что мы можем себе позволить.
Команда совершенно вымотана. Даже после того, как прозвучала команда к всплытию, оба вахтенных на посту управления продолжают безучастно сидеть на распределителях забортной и трюмной воды. Что касается помощника по посту управления, он старается выглядеть, как всегда, но я угадываю ужас в его лице.
Внезапно мне хочется, чтобы наш перископ был в десять раз длиннее. Если бы только Старик мог быстро осмотреться вокруг из нашей нынешней безопасной позиции, так, чтобы мы знали, что творится наверхучто задумала эта свора!
Лодка поднялась на перископную глубину. Мы стоим близко от поверхности. Шеф уверенно управляет лодкой. Никаких намеков на избыточную плавучесть.
Старик высовывает из воды стебелек спаржи. Я слышу, как заработал и снова замолк мотор привода перископа. Затем раздается негромкий стук и легкий щелчок откинутой рукоятки. Старик начинает крутится на своей карусели.
На посту воздух чуть ли не звенит от нашего напряжения. Неосознанно я задерживаю дыхание, пока я не вынужден хватать воздух, как тонущий человек. Сверху не доносится ни слова.
Значит, все выглядит плохо! Если бы все было в порядке, Старик сразу известил бы нас.
Запишите!
Слава богу, голос Старика.
Штурман счел, что эти слова обращены к нему. Он тянется за карандашом. Бог мой, неужели опять все с самого начала? Шедевр литературы для журнала боевых действий?
Итак: «В результате перископного наблюдениянеподвижный эсминец, по уточненным даннымна ста градусахдистанцияоколо шести с половиной километров». Есть?
Jawohl, господин каплей!
«Луна по-прежнему очень яркая». Записали?
Jawohl, господин каплей!
«Остаемся под водой». Вот так!
Больше сверху ни единого слова.
Проходит три-четыре минуты, пока командир спускается наощупь вниз.
Думали обдурить нас! Старая уловка! Идиоты! И каждый раз они надеются, что мы клюнем. Шеф, опустите ее снова на шестьдесят метров! Мы немного отодвинемся в сторону, и не спеша перезарядим торпеды.
Старик ведет себя так, словно все идет по заранее разработанному плану. Мне хочется закрыть уши ладонями: он говорит так, словно читает скучнейший годовой отчет какой-нибудь компании в деловом развороте газеты:
Да, штурман, вот еще что: «Бесшумно движемся, чтобы уйти от эсминца. Предположительно эсминецэсминец потерял с нами контакт Шумов в непосредственной близости не слышно».
«Предположительно»это звучит обнадеживающе! Стало быть, он даже не до конца уверен в этом. Он прищуривает глаза. Похоже, он еще не закончил свое сочинение.
Штурман!
Jawohl, господин каплей!
Добавьте вот еще что: «Скорректированное направлениедвести пятьдесят градусов: море огняослепительное зарево. Считаю, что это пораженный нами танкер».
Старик отдает приказание рулевому:
Курсдвести пятьдесят градусов!
Я обвожу взглядом собравшихся вокруг, и у всех вижу безразличные лица. Лишь второй вахтенный слегка нахмурился. Первый вахтенный офицер, не выказывая никаких эмоций, смотрит в пустоту. Штурман пишет за «карточным» столом.
И на корме, и в носовом отсеке устраняют неисправности. Постоянно кто-то с промасленными руками проходит через пост управления, чтобы отрапортоваться первому вахтенному, который взял на себя управление рулями глубины. Все они делают это шепотом. Никто, кроме Старика, не осмеливается говорить в полный голос.
Еще полчаса, и мы перезарядим торпеды, произносит он и обращается ко мне. Самое время выпить.
Он явно не собирается покидать пост управления, и я поспешно отправляюсь на поиски бутылки с яблочным соком. Мне совсем не хочется никуда идти. Когда я пролезаю сквозь люк, ноет каждый мускул. Ковыляя мимо Херманна, я замечаю, что он весь поглощен своей ручкой гидрофона. Но мне пока абсолютно безразлично, что он там пытается услышать.
Неважно, каковы были донесения, но спустя полчаса Старик отдает команду перезарядить торпеды.
В носовом отсеке бешено кипит работа. Сырая одежда, свитеры, кожаное обмундирование и всевозможное барахло свалено в кучу перед люком, а палубные плиты подняты.
Восхвалите Господа нашего трубами и кимвалами, заводит речитативом торпедный механик Хекер. Наконец-то хоть места здесь прибавится, поясняет он мне, вытирая с шеи пот вонючей тряпкой, претендующей на звание полотенца.
Он поторапливает своих кули :
Поторапливайтесь, ребята, поторапливайтесьподнимайте их повыше!
Мазнуть разок вазелином, и прямиком в дырку! Арио, в притворном возбуждении повиснув на цепях талей, начинает рывком выбирать их, подбадриваемый хекеровскими хау-рук.Да! Да! Трахай меня! Трахай! Ты, похотливое животное о!.. о!.. да!.. да!.. Давай же, маленький негодник! О, да! ТыВот так! Глубже! Не останавливайся! Еще! Еще!
Я потрясен, что в такой сумасшедшей запарке у него еще остается дыхание на это. У другого моряка, который тоже тянет тали, ожесточенное выражение лица. Он притворяется, что не слышит Арио.
Когда первая торпеда оказывается внутри пускового аппарата, Берлинец, расставив ноги, отирает с торса пот ручным полотенцем, затем передает грязный лоскут Арио.
Появляется первый вахтенный, чтобы посмотреть, как укладываются в отведенное время. Люди работают как одержимые. Никто ничего не говорит, слышны только хау-рук Хекера да иногда сдавленные проклятия.
Вернувшись в кают-компанию, я нахожу Старика, вытянувшего прямо перед собой ноги в своем привычном углу на койке шефа, откинувшегося на спину, как человек в конце долгой, утомительной железнодорожной поездки. Его лицо запрокинуто вверх, рот приоткрылся. Из уголка тянется ниточка слюны, пропадающая в бороде.
Я не знаю, что делать. Ему нельзя лежать здесь, в таком виде, чтобы его видели все, снующие мимо. Я громко откашливаюсь, будто у меня запершило в горлеи Старик моментально пробуждается, выпрямившись в один миг. Но он ничего не говорит, лишь жестом приглашает присесть.
Наконец он спрашивает, запинаясь:
Как там дела на носу?
Одна рыбешка уже внутри трубы. Они там уже все почти готовы. Я имею ввиду людейне работу.
Хмм! А на корме вы были?
Нет, там слишком много работы.
Да уж, там должно быть действительно погано. Но шеф справится: он чертовски искусный танцмейстер.
Затем он кричит в сторону камбуза:
Еду! И для вахтенных офицеров тоже.
И теперь обращаясь ко мне:
Никогда не стоит упускать случай отпраздновать победухотя бы только куском хлеба и маринованным огурцом.
Приносят тарелки, ножи и вилки. Вскоре мы уже сидим за правильно сервированным столом.
Я повторяю про себя, как идиот: «С ума можно сойтипросто рехнуться». Перед моими глазамигладкий чистый стол, тарелки, ножи, вилки, чашки, освещенные уютным электрическим светом. Я уставился на Старика, помешивающего чай блестящей ложечкой, на первого вахтенного офицера, разделывающего колбасу, на второго вахтенного, разрезающего вдоль маринованный огурец.
Стюард задает мне вопрос, не хочу ли я еще чаю.
Я! ? Чаю? Ах, да! его вопрос не сразу доходит до меня. В моей голове еще гремят сотни глубоководных разрывов. Каждый мускул ноет от отчаянного напряжения. У меня свело правое бедро. При каждом укусе я ощущаю свои челюстные мускулыэто от сильного стискивания зубов.
На что вы там так пристально смотрите? спрашивает командир с набитым ртом, и я поспешно подцепляю вилкой кусок колбасы. Не позволяй глазам закрыться. Ни в коем случае не начинай размышлять. Жуй, тщательно пережевывая пищу, как ты обычно делаешь. Переведи глаза. Моргни.
Еще огурчик? предлагает Старик.
Да, пожалуйстаспасибо!
Из прохода доносится глухой топот. Это Инрих, что ли, сменивший в рубке акустика Херманна, пытается обратить на себя внимание? Громкий топот сапог, затем он объявляет:
На двухстах тридцати градусахглубинные взрывы.
Его голос звучит намного выше, чем Херманна, тенор вместо баса.
Я пытаюсь сопоставить его рапорт с нашим курсом. Два румба по левому борту.
Ну, пора всплывать, говорит Старик с полным ртом. Корабельное время?
06.55, отвечает штурман с поста управления.
Старик поднимается, дожевывая пищу, стоя ополаскивает рот большим глотком чая, и в три размашистых, уверенных шага оказывается в конце прохода:
Через десять минут мы всплываем. Занесите в журнал: «06.00, зарядили торпеды. 06.55, на двухстах тридцати градусах слышны глубинные взрывы».
Затем он возвращается и опять забивается в свой угол.
Появляется запыхавшийся Хекер, глотающий ртом воздух. Ему приходится сделать пару глубоких вдохов, прежде чем он может выдавить хоть слово. Боже, взгляни на него! Пот течет с него ручьями. Он еле стоит на ногах, докладывая:
Четыре носовых торпеды заряжены. Кормовой аппарат
Он собирается продолжить, но Старик перебивает его:
Очень хорошо, Хекер; ясно, что мы пока не в состоянии добраться до него.
Хекер старается принять суровое выражение лица, но теряет равновесие. Он удержался от падения лишь потому, что успел ухватиться за верх шкафчика.
Ох уж эта молодежь! замечает Старик. Иногда они просто удивляют! И потом добавляет. Когда торпеды заряжены, чувствуешь себя совсем по-другому!
Я догадываюсь, что сейчас у него есть всего одно желаниеатаковать эсминец, который гонял нас. Он снова поставит все на одну карту, но, вне всякого сомнения, он задумал что-то еще
Он решительно встает, застегивает на своей дубленой безрукавке три пуговицы, поглубже натягивает фуражку на голову и направляется на пост управления.