Не дал Бог.
Как появятся, так поймешь, каково оно отцом быть. Один бродит неизвестно где, может и в живых уж нет, другая Юдифью себя возомнила.
«А я значит Олоферн поганый», хмыкнул про себя Любим.
Батюшка! радостно взвизгнула Марьяша, скатываясь с небольшого обрыва прямо в объятья отца. Тятя, тятюшка, зарылась она носом в отцовскую свитку.
Жива, здорова? зашептал Тимофей, оглаживая дочь по голове. Как же так? Как же так, дитя мое неразумное.
Я помочь хотела, чтобы они убрались, так же шепотом отозвалась Марьяша.
Куда ж они без коней-то уберутся, наших лошадок полезли бы отнимать. Неразумная, бедовая ты моя, отец все гладил и гладил дочь по золотистым волосам.
Матушка как?
Спокойна, думает, я тебя от греха подальше к Федосье отправил. Не обижали тебя здесь? заглянул Тимофей в глаза дочери.
Обижали, выпалила она, бросая дерзкий взгляд на Любима.
Любим почувствовал, что краснеет как юнец: «Да ведь не дошло ж, да может я бы и не стал А я ей даже обуваться помогал, а она отцу сразу жаловаться».
Посадник напрягся, тоже окатив чужака недобрым взглядом.
Обижали, этот вот курицей меня рязанской обзывал, выпалила Марьяшка.
Курица ты и есть, не удержался Любим, с облегчением выдыхая.
Больше ничего? выдохнул и Тимофей.
Да разве мало? Где это видано, чтобы боярскую дочь, посадникову, курицей кликали, а я ему еще кашу варила, старалась, а этот! она опять зыркнула на Любима, пылая щеками, как и он.
Не особо старайся, к самому уху дочери наклонился отец, но Любим все ж смог услышать, а то не заметишь, как от старания обрюхатит.
Вот еще, фыркнула Марьяшка.
Про князя Ярополка правда? кашлянул отец, пряча собой дочь от Военежича.
Какая правда? услышал Любим искреннее удивление.
Что полюбовник твой?
Врет!!! Врет! Не верь ему! с шумом запротестовала Марьяшка.
«Вот ведь, курица, так-то искусно врать научилась».
Ладно, даст Бог, потом разберемся. Здесь пока остаешься, не хочет воевода тебя отпустить.
Любим услышал тяжелый вздох девушки.
Ты же меня вызволишь, правда? зашептала она. Я домой хочу.
Вызволю, Ярополка ему сумею добыть, так отпустит.
Нет! взвилась Марьяша. Не делай того, не нужно! Я выдержу и неволю, и боль, и позор, я сумею, быстро зашептала она, доля моя такая, сама выбрала. Не выдавай, они убьют его! Марья вцепилась в руку отца.
«А говорила, что не полюбовница, зло сжал челюсти Любим, вот и всплыло!»
Князья друг дружку не убивают, нету у них обычая такого, попытался успокоить дочь Тимофей, окаянными прослыть не хотят.
Ну так в порубе сгноят, то еще хуже медленно без света Божьего помирать. Не делай этого, он к нам гостем пришел, нам доверился! в голосе Марьяши звучала отчаянная мольба.
Да я за тебя десятками таких князей готов сдавать, вырвал руку из ее цепких объятий Тимофей, и не жаль мне их, а тебя, дурочку влюбленную, я жалею, и себя виню, что не уберег, не доглядел, старик задыхался от волнения. Прости меня, вдруг попросил он у дочери прощение.
Что ты?! Что ты?! То я виновата, оба зарыдали.
Ладно, прощайтесь! прикрикнул на них Любим, время поджимало, надо быстрее избавиться от посадника.
Марья уходила медленно, беспрестанно оглядываясь, старик побитым псом смотрел ей вслед.
Я тут постелить теплое принес, одежу кое-какую, сапожки и припасов, чтоб не голодала, опомнился Тимофей, Верша, тащи сюда, обратился он к отроку, все это время сидевшему тихо в лодке.
Мальчишка кинулся вытаскивать мешки, передавая их Могуте, на Любима он бросал неласковый взгляд волчонка.
Слово дай, что дочь мою не обидишь, грозно обратился посадник к владимирскому воеводе, сразу преображаясь в хозяина.
Она у тебя сама кого хочешь обидит, скривился в усмешке Любим, ладно, обещаю, не обижу я девки твоей. Но ежели Ярополка не приведешь, с собой во Владимир-град заберу, не забывай об том.
Спешно шагая про меж костров, Любим на ходу рылся в мешке, что-то выискивая.
Второй дай, протянул он руку Могуте, да где ж они?
Чего, Любим Военежич, ищешь, удивился десятник.
Сапоги он ей передал, найти не могу, Любим закопошился во втором мешке.
Так вот они, я их под мышкой несу, показал Могута сапожки мягкого сафьяна, с вышивкой по краю.
Сюда дай, вырвал Любим.
«Припрячу пока, пусть в лаптях походит, как научится без меня обмотки наматывать, тогда отдам», пальцы еще жгло от воспоминаний о мягких пяточках.
Марьяша сидела у шатра на попоне Военежича, с грустью глядя в строну Онузы.
Вот, отец передал, Любим кинул ей под ноги мешки, спать ступай, нечего здесь рассиживаться. Кашу она для меня старалась варить, вспомнив, передразнил он, песок до сих пор на зубах скрепит.
Он ждал, что Марья вступит в перебранку, но девушка молча собрала свое добро и, войдя в шатер, задернула полог. Стало как-то тоскливо. Любим подошел и громко шепнул в щель:
Да не собирался я тебя лапать, так, пошутил, за кашу хотел припугнуть, чтоб в другой раз неповадно было.
Как же, не собирался, приоткрыла полог Марья, чуть слюной свиту не закапал.
Больно-то ты мне нужна, курица малолетняя, как можно презрительней хмыкнул Любим, и тут же заметил расстроенный взгляд. «Вот и пойми их, девок этих, пристаешь плохо, не пристаешь еще хуже». Ну, если захочешь, так я всегда слюбиться готов, поспешил он добавить.
Дурень, Марья со злостью задернула полог перед самым носом незадачливого ухажера.
Сплюнув, Любим отправился собирать дружину.
4
В черной безлунной ночи вороножцы бесшумно крались вдоль донского берега. Лишь легкий шорох камыша выдавал присутствие большого отряда. Любим был возбужден и деловит, все угрызения совести, раздумья отступили сейчас куда-то далеко в тень, уступая место решимости. Надо просто четко и быстро сделать задуманное.
Плоты спустили так же тихо. Часть воев в полном вооружении Любим отправил переправляться вместе с доспехами и оружием, если на том берегу все же ждет засада, эти ратные должны были, первыми выскочив на берег, задержать врага, пока нагие вои будут хватать оружие и натягивать броню.
Военежич, дабы показать пример, первым разделся и погрузился в еще сильно студеную воду. Казалось, в тело воткнулись сотни невидимых игл. Майское солнце успело за день прогреть лишь тонкий верхний пласт. Любим быстро заработал руками, стараясь согреться. Взмах, еще взмах, еще Постепенно, зарождаясь в груди, мягкое тепло стало разливаться по венам, дыхание выровнялось. Рядом, фыркая как большой пес, разрезал воду Могута. А в лесу опять надрывались соловушки, им не было дела до человеческой возни.
Правый берег оказался пуст. Растирая кожу и отряхиваясь, вои спешили натянуть сухую одежду. Перед отплытием каждому велено было запомнить, где и под чьим приглядом на плоту он разместил свои пожитки, поэтому облачались и вооружались хоть и наощупь, но довольно споро.
Щуча уверенно вел разведанным путем, а поспешать следовало. Изрезанная оврагами равнина была пустынна, лес здесь то ли вырубили, то ли его и не было. Небо стремительно светлело, на востоке уже проглядывала полоска будущего восхода. Если бы не стелящийся над степью туман, отряд оказался бы как на ладони.
Солнце показало огненный бок, когда владимирцы нырнули в присмотренный для засады лог, поросший коряжистыми вербами. По дну полз бойкий ручеек. Стараясь не замочить сапог, дружинники расселись по его берегам в томительном ожидании. Туман рассеялся, и юркий отрок Богша полез на дерево, наблюдать за пробуждающимся посадом.
Серые домишки теснились за плетеным из лозы тыном. Эта «оборонительная» стена не достигала и плеча взрослого мужчины. Другой защиты ремесленного люда не было. Обычно жители при первой угрозе бежали за спасительные стены городни. Задумка владимирцев была проста: выждать, когда на торг стечется как можно больше народа, спешно, пригибаясь, пробраться к тыну, перемахнуть через него со стороны крепости, отсекая возможность бегства в град, и пробиться к торговой площади.
Где-то в вышине над оврагом в пепельно-сером небе быстро летели клочья облаков, подгоняемые настырным ветром. Было что-то напряженно-нервное в этом рваном суетливом движении. Любим ждал, последнее время ему больше приходилось ждать, чем действовать.
Весенний торг самый важный, город за долгую зиму подъел все припасы, и селяне с донских и вороножских вервей в преддверии лета спешили содрать втридорога за сбереженное жито. Долгими морозными днями, маясь от безделья, местные умельцы смастерили множество затейливых вещиц отраду для девок и баб. Онузцы хотели насладится зыбким миром, понимая, что это может быть их последний торг перед надвигающейся суздальской бедой.
А охотники все ждали. Наконец, по-кошачьи проворно Богша слетел с дерева и подбежал к воеводе:
Торг шумит. Можно.
Любим поднял руку. Вои, крестясь, полезли наверх. Разделившись надвое, владимирцы, почти стелясь по земле, устремились к посаду. Военежич вел десный отряд, сильно заворачивая к Дону и отрезая путь к лодкам. Могута перехватывал выход к городским воротам.
Но, несмотря на предосторожности, их заметили раньше, чем удалось достигнуть тына. В посаде началась бестолковая суета. Уже не скрываясь владимирцы кинулись перескакивать через жерди забора. Завязался бой. Бабы с детишками бежали, укрыться в избы, большая группа горожан попыталась прорваться к граду. Но перепуганные вратари затворили тяжелые створы ворот. Толпа оказалась в ловушке, прижатой к пряслу. Онузские вои старались прикрыть своих, отчаянно наскакивая на чужаков. Кровь пролилась. Любим этого не желал, но пробиться к желанным боярским детям не получалось.
Не до смерти, обухом бейте! срывая голос, кричал он своим.
Разорвав оборону и похватав три десятка девок, молодых баб и безусых отроков, тех, что были одеты понарядней, владимирцы начали отступать к броду. Онузские вои их преследовали, но выглядело это, как если бы свора собак пыталась задрать медведя-шатуна. На владимирцев кидались и обезумевшие женщины, старясь вырвать своих детей. Чужаки их отшвыривали и продолжали тащить заложников к реке. Визги и отчаянные крики стояли над Доном.
Среди тех, кто наскакивал на владимирцев, Любим приметил и Горяя. Тот, широко размахивая мечом, вдохновлял поредевшие ряды онузвких воев.
В плечо! скомандовал владимирский воевода, и между заложниками и онузцами выросла стена из щитов и ощетинившихся мечей.
Ярополка выдайте, тогда ваших вернем, крикнул Любим, скрестив взгляд с налитыми яростью глазами Горяя.
А это видел, показал ему кукиш онузский боярин.
Любим криво усмехнулся: «Хороша парочка курица да петушок».
Отходим! гаркнул он.
Вороножцы ушли бродом, волоча живую добычу и оставляя за собой растревоженный город.
Первой на левом берегу Любим приметил Марьяшу. Стоя рядом со своим охранником Мирошкой, она широко распахнутыми глазами взирала на испуганных и рыдающих подружек, подгоняемых владимирскими воями.
Марья, и Марья здесь! заохали девицы, увидев ее.
Она кинулась к подругам, рыдая и обнимая их как сестер.
Пленников повели к загону. Марьяшка пошла с ними.
Куда?! выхватил ее из толпы Любим. В шатер ступай.
Ненавижу!!! Ненавижу! с яростью бросила она ему в лицо. Это все ты! Горе нам принес! Добреньким прикидываешься, а сам волк, и улыбка у тебя оскал волчий! Нас освободят, всем вам горло перережут! Слышишь?!
Не обращая внимание на проклятья, Любим потащил Марьяшку к шатру.
Пусти, я с подругами хочу! вырывалась она, извиваясь всем телом и норовя пнуть его ногой.
Уймись, хмуро одернул беснующуюся Военежич.
Но Марьяшка продолжала брыкаться, правда уже молча. Любим легонько швырнул ее в шатер.
Нас освободят, упрямо твердила она.
Женишок твой дурной? усмехнулся Любим.
Да хоть бы и он, отвернулась Марья.
Мне нужен лишь Ярополк.
Нет, ты не волк, ты пес, девушка резко развернулась, смело глядя на обидчика, лижешь руки своему хозяину. Он приказал, и ты баб и детишек в полон кинулся брать, о христианском милосердии позабыл. А Ярополк чист, он сокол гордый, он вам, собакам, не чета.
Здесь сиди, рявкнул Любим и вышел вон.
5
Первым делом воевода с десятниками навестил пленников. Те испуганно жались по стеночкам, утирая слезы.
Бояться вам нечего, громко проронил Любим, обиды вам чинить не станем, кормить будем досыта, коли нужно чего, весточку за реку отправим. Захотят принесут. И жить вы здесь станете, пока мне князя беглого не выдадут.
А коли не выдадут? робко подала голос одна из девиц.
А коли не выдадут, к светлому князю Всеволоду во Владимир вас отвезу, пусть сам решает, что с вами делать. Яков, окликнул он одного из десятников, прознайте чьи.
Основательный Яков, стал медленно обходить полонян. Глядя в заплаканные очи пленниц, Любим и сам себе казался волком, во всем соглашаясь с «рязанской курицей».
Все пойманные девки, бабы и отроки оказались из знатных семейств, наметанный глаз не подвел, лишь одна высокая грудастая девица, в яркой поневе с рядами янтаря на шее, была всего лишь дочерью гончара.
Примечания
1
Гридница помещение для сбора дружинников (от «гридень» воин, телохранитель).
2
Корзень (корзно) плащ князей и знати.
3
Аксамит плотная ворсистая ткань, напоминающая бархат, часто покрытая шитьем из золотой и серебряной нити.
4
Кожух верхняя теплая одежда.
5
Нарочитый муж знатный, уважаемый человек.
6
Всеволод Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, великий князь владимирский. События разворачиваются после победы Всеволода над племянниками Ростиславичами и их союзником рязанским князем Глебом в битве при Колокше в 1177 г.
7
Свитка (свита) шерстяная мужская одежда, надеваемая поверх рубахи.
8
Святославичи потомки сына Ярослава Мудрого Святослава (чернигово-рязанская ветвь Рюриковичей).
9
Мономахово племя потомки Владимира Мономаха.
10
Калита кошелек.
11
Поруб здесь тюрьма, охраняемое место, где держали в заключении.
12
Понева женская запашная юбка.
13
Клеть здесь квадратная комната на длину бревна.
14
Погаными на Руси называли язычников, кочевников.
15
Расставленные вдоль дорог верстовые камни помогали путникам не сбиться с пути (верста единица измерения расстояния).
16
Войска Андрея Боголюбского разграбили Киев в 1169 году.
17
Десная правая.
18
Тать разбойник.
19
Смерд категория свободного населения Древней Руси, здесь земледелец, крестьянин.
20
Вервь община.
21
Косопузые кличка рязанцев, из-за постоянного ношения топоров за поясами для вырубки леса и для защиты от врагов.
22
Липеца Вороножская выдуманное автором поселение, по аналогии с современным Липецком. Тем не менее фантазия не так уж далеко завела сюжет, археологам известны в Липецкой области поселения этого периода.
23
Векша здесь мелкая денежная единица.
24
На костровой башне (Костре) разводили огонь, чтобы подать сигнал близлежащим заставам.