На спитариев можно положиться, это не схолариирасфуфыренные баловни именитых родителей, достаточно богатых, чтобы купить своим сынкам придворную должность. Схоларии пригодны лишь к одному: стоять вокруг трона на торжественных приемах, дабы ошеломить своим блеском наивных и впечатлительных варварских гостей. Если каждый спитарий побывал в боях, сумел многих сразить и самому остаться невридимым, то схоларии пуще суда божьего страшились отправки в походы и на рубежи, благодаря чему только и удавалось держать этих разряженных оболтусов в рамках воинской дисциплины и получать доход от их родителей.
Император никогда не забывал, что воспитавший и усыновивший его покойный дядя, прежде чем занять престол, был полуграмотным крестьянином, а императрицасамый любимый им человек в v этом миредочь смотрителя цирковых медведей. Он, как и она, терпеть не мог чванливых и никчемных патрициев, славных лишь заслугами предков. Он никогда не полагался на происхождение того либо иного вельможи, если речь шла о серьезных государственных делах. Как, впрочем, ни на кого вообще, кроме самого себя, предпочитал по возможности не полагаться. Но понимал, что и ссориться с аристократией никакому монарху нельзя. Оттого и терпел многих бесполезных при дворе, и держал при себе пять тысяч их трусливых сынков-схолариев.
И все же И все же он не мог допустить, чтобы земли и богатства аристократов росли быстрее, чем его собственные. Приходилось подрезать крылышки иным сенаторам. Десять лет назад был издан закон против коррупции, но этого оказалось недостаточно Ведь до чего дошло! Иные зарвавшиеся магнаты попались на попытке присвоить угодья и табуны самого Императора! Нет, он не позволит этим высокомерным ничтожествам, отупевшим от пьянства и обжорства, обленившимся и зазнавшимся от незаслуженной роскоши (ибо государству от них никакого проку) он не позволит им противопоставлять свое богатство силе императорской власти!..
Но как не хочется думать о государственных делах в такую изумительную ночь! Тончайшие и неповторимые ароматы едва угадывавшихся во мраке разнообразнейших сортов роз отвлекали от забот, доставляли изысканное наслаждение
Нет, он обязан думать! Если не он, то кто же? На кого ему опереться? Аристократыопора ненадежная, коварная. Нужна иная опораболее зависимая от императорской воли. Нельзя бороться с врагами и править государством, если не найдешь в нем тех сил, которые поддержат каждое твое решение.
Многочисленные средние землевладельцы, городские торговцы и ремесленникивот кого надо поддерживать и на чью поддержку можно рассчитывать. Именно для них велел Император построить столько гостиниц и лечебниц. Ради них отменил он прибавку к аннонеповинности поставлять федератам топливо и оливковое масло
Что-то хрустнуло под башмаком. Несчастная улиткаслишком медленно пересекала садовую дорожку, слишком хрупким оказался ее панцирь.
Но Второй Рим не раздавить, как улитку. Панцири гвардейцевпокрепче! Вот она, еще одна надежная, реальная опора! В распоряжении Императора имелась армия, выросшая при нем от трехсот тысяч воинов до шестисот сорока пяти тысяч, включая десять тысяч расквартированных в столице отборных гвардейцев. Эта сила недешево обходилась империи, но в то же время обеспечивала охрану накопленных и завоевание новых богатств. Он знал силу и возможности своей армии
Едва не задев, прожужжал мимо лица большой ночной жук. Император вздрогнул. Вот так же, должно быть, жужжит стрела, и если хоть чуточку поближе, то Он никогда не слышал звука опасно близкой стрелы. Не участвуя лично ни в одном сражении, Император умел подобрать и возвысить таких полководцев и военачальников, которые не нуждались в его присутствии, но и не смели шага ступить без его позволения, которые умели побеждать в равной мере как трусость и неповиновение собственных солдат, так и любое сопротивление внешнего врага. Пусть он, Император, сам не нанес ни одного удара мечом. Но разве без его послушной одному лишь вдохновению свыше мысли и энергии осуществлялась бы благородная миссия освобождения соседних народов от варварского ярма? В результате успешного осуществления этой исторической миссии территория империи расширилась вдвое.
А разве не сумел он, лично не метнув ни одного копья, заставить служить в своих войсках множество воинственных варварских племен, побеждая их не только на поле боя, но и за столом переговоров? Разве не он превратил многих вчерашних недругов империи в нынешних ее союзников?
Не только карающим мечом, но и ублажающим золотом, а более всегомудрым вдохновенным словом достигается порой послушание подданных и покорность соседей.
Тут Император подумал о еще одной своей опоре, быть может, более значительной, нежели все его гвардейцы и федераты, вместе взятые. Он подумал о церкви, о своей православной христианской церкви. О ста тысячах монахов, находившихся в бессчетных обителях империи и за ее пределами, где сочетали миссионерство с разведкой. Эти монахи в своем деле порой достигали большего, чем прославленные имперские армии, а монастыри значили, право, не меньше, чем пограничные крепости. Понимая это, император не жалел казны на нужды церкви, как не жалел ее на нужды армии. Разве, кроме сотен крепостей на правом берегу Истра, не построил он в одной только столице двадцать пять храмов? В том числе иуместную лишь во Втором Риме цитадель православного христианствавеличественный и неповторимый храм Премудрости Божией. На один лишь его алтарь ушло сорок тысяч фунтов серебрагодовой доход имперской казны во всей Египетской провинции
А разве не борется Император против язычества и ереси с не меньшим рвением, нежели против внешних врагов? Не при нем ли были обращенызлатом и мечомв христианскую веру таврические готы и еще десятки тысяч прочих варваров? Только в четырех малоазиатских провинциях до восьмидесяти тысяч вчерашних язычников ныне чтут учение Христа. Не так уж мало Не он ли, Император, ведет неустанную борьбу с еретиками-монофизитами, невзирая даже на расположение к ним самой Императрицы? А кто держит в жесткой узде строптивых палестинских самаритян и всяческих прочих иудеев? В едином государстве должно господствовать единое вероучениеот этой своей доктрины Император никогда не отступится.
Единое вероучение в сфере духовной и единое законодательство в сфере светской. Потому что чем сложнее общество, тем важнее роль государства, тем совершеннее должны быть его законы, тем неукоснительнее должны они соблюдаться. В этом Император был глубоко убежден. Причем не ограничился одной лишь собственной убежденностью. Грош цена самому прекрасному убеждению, если оно не претворяется в действие! Он совершил, казалось бы, невозможное. Благодарение всевышнему, поддержавшему своего смертного слугу в небывалом дерзании! В течение всего лишь одного года созданная Императором правительственная комиссия устранила все недоработки и противоречия в прежних законах, придала им ясность изложения и свела воедино, присвоив новому кодексу имя Императора. А год спустя создается новая комиссия и в течение каких-нибудь трех лет собирает, изучает и сводит воедино все древнее законодательство за минувшее полуторатысячелетие, введя таким образом мутные воды древнейших источников в прозрачное озеро современных знаний. Из двух тысяч древнейших книг были выписаны три миллиона строк, переведены на латынь и доведены до ста пятидесяти строк нового свода законов. Разумеется, не всякому по плечу такое обилие мудрости, а государству требуются все новые и новые юристы. Поэтому на основе пятидесятикнижиярезультата титанической работы комиссийсоздается краткий учебник права для более широкого пользования. А новые указы и постановления также надо будет свести воедино
Да, в едином государствев его империи, Втором Римедолжна быть единая духовная и светская власть, должны быть единая вера и единый закон!
Размышляя о свершенном и содеянном, Император невольно содрогался от ощущения всей меры возложенной на него богом исторической миссии. Возможно ли уснуть при таком ощущении? Кто из предшественников императора был удостоен свершить подобное и в такой мере?
Когда льстецы-придворные или экзальтированные глупцы и наемные крикуны в толпе вопили свои приветствия и превозносили его заслуги, это было, разумеется, приятно. Чего уж там скрывать от самого себя! Даже коню приятнее, когда его оглаживают по шерсти, а не против. Тем болееИмператору, которого уместнее сравнить не с конем, а со всадником Он не был склонен преуменьшать собственные способности и заслуги, сам знал себе цену, но не был настолько наивен, чтобы неразборчиво верить в абсолютную искренность всех слышимых славословий.
Бесспорно, многие цифровые свидетельства его силы, его достижений и заслуг выглядели более чем внушительно. Однако существовали и другие свидетельства. К тому же император понимал, что не все измеряется цифрами.
Референдарии докладывали, а те, кого Император желал и успевал принять лично, рассказывали, что творится в провинциях, как обнаглели чиновники и как растут недоимки. Сборщики податей в Египте вообще умудрились все заграбастать себе и ничего не сдать государству. Одни разоренные земледельцы становились зависимыми от господ колоннами, почти теми же рабами. Другиемассами бежали в города. Села приходили в запустение, а в городах безудержно росли преступность и эпидемии. И если от преступников в первую очередь страдали беззащитные бедняки, то от эпидемий не был защищен никто. Даже сам Император испытал на себе, что такое чума Роскошь одних и нищета всех прочих росли из года в год, неразлучные меж собой, как рождение и смерть. Куда и к чему придет Второй Рим, если так будет продолжаться?
Император знал, чтовопреки всем его неустанным стараниям и всевозможным принятым мерамв государстве с каждым годом все ощутимее дают себя знать безудержно растущие алчность и продажность должностных лиц на всех уровнях, столь пагубные для любого государства. И пускай бы уж златолюбие одолевало только таких, как Первый Полководецземляк и товарищ юных лет Императора. Или таких, как комит священных щедротразжиревший чревоугодник и развратник. Эти баловни хоть знали свое дело, от них был прок. Большинство же проявляло тем большую алчность, чем меньше проявлялись их способности. Вместе с тем Император опасался и другой альтернативы, вполне реальной в условиях Второго Рима: либо толковые корыстолюбцы, либо бескорыстная бестолочь. Где же выход из порочного круга?
Опереться на народ, на какую-либо политическую партию? Но что такое народ? Кто это? Лучшие представители страны, вырождающиеся патриции или скотоподобный плебс?
Политические партии Каждая из них, будь то прасины или венеты, при всем своем провозглашаемом единстве весьма неоднородна: как и всюду, в каждой из партий имеется своя группа козлов-предводителей и бездумная масса овец-ведомых. Эти партии вечно грызутся между собой, ичто уж греха таить! Император всячески способствовал этой грызне. Золотом, интригами, как угодно. Иначе, объединившись меж собой, вчерашние политические конкуренты завтра вцепятся в глотку священной императорской особы. Как это едва не произошло во время того восстания на Ипподроме
Император поежился и еще плотнее запахнулся в плащ. Остановился, чтобы совладать со сбившимся дыханием.
О, никогда не забыть ему того восстания! Тогда он, собрав все свое самообладание и невероятным усилием воли подавив свою гордость, вышел на трибуну с Библией в руке. Обратившись через горластого глашатая к безумствующей толпе, он принял на одного себя всю ответственность за все причины ее недовольства и торжественно обещал наказать всех виновных, простить всех взбунтовавшихся, впредь прислушиваться к голосу народа А ведь мог бы найти козла отпущения и бросить его толпе, как бросают кость сорвавшемуся с цепи псу! Императору никогда не забыть эти тысячи разъяренных глаз под низкими лбами, не забыть этих оскаленных ртов на заросших физиономиях, остервенело орущих грубые оскорбления. Вот оно, лицо так называемого народа! Дикие звери!.. Они рвались во дворец, обуреваемые примитивной жаждой крови и разрушений. Еще бы: разрушатьне строить! Их подстрекали и распаляли политические вожакибезответственные авантюристы и бесстыжие демагоги. Они вопили о попранной справедливости, в которой ничего не смыслили. Звери, звери!..
Положение было невообразимо критическим, даже спитарии готовы были вот-вот дрогнуть. Императору предложили спастись бегством, и он чуть было не согласился на это позорное предложение. И тогда-то вмешалась Императрица. Онадочь надзирателя цирковых медведей и сама в прошлом циркачкапроявила в тот роковой час больше благородного мужества и достоинства, чем все окружавшие их представители лучших родов империи. Она заявила, что считает императорскую мантию лучшим саваном и не намерена покидать дворца, предпочитая достойную смерть недостойному спасению. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасной, как в те решающие мгновения. Никогда еще он не обожал ее столь безудержно и страстно, никогда не гордился ею столь беспредельно. Кто знает, чем бы все кончилось тогда, если бы не самообладание Императрицы, если бы не удалось затем с помощью золота подкупить и расколоть вожаков восстания и если бы не Первый Полководец со своими гвардейцами и федератами
Вот она, истиннаяне на словах! «признательность народа», того самого народа, ради блага которого Император не позволяет себе даже ночью отдохнуть от непрестанных забот и трудов!
Так что же? Неужели тысячелетиями существовавшая и развивавшаяся системарабовладельческое государствоизживает себя? И назрела необходимость иной, новой системы? Нокакой? Без труда рабов не возникло бы ни одно чудо светаот египетских пирамид до воздвигнутого в Константинополе храма Премудрости Божией. Не росли бы города, не процветали искусства. Империя и ее столица не опоясались бы небывалыми по масштабам оборонительными сооружениями. Кто бы изготовлял в государственных мастерских необходимое количество оружия и одежды для армии и двора, кто бы ворочал длинными веслами на гребных судахкатаргах? И все же система явно переживала самое себя. Как же поступать ему, главе крупнейшего рабовладельческого государства современности?
Он пытался что-то сделать. Ввел постоянные рыночные цены на рабовв зависимости от их обученности. Ввел пошлину за ввоз раба в пределы империиодну десятую себестоимости. Что дали все эти продуманные меры? Ничего! Кроме роста контрабандной работорговли
Он издал постановление о предоставлении свободы рабу, вступившему в ряды армииразумеется, с согласия своего господина. Решило это хоть одну сотую всей проблемы? Нисколько! Укрепило это армию? Если бы!..
Что же получается? От Императора ничего уже не зависит? Так не бросить ли поводья, доверившись коню божьей воли? Но нет! Император не привык бросать поводья. Он привык ощущать пальцами степень их натяжения и через их посредство передавать коню свою волю. Пока в глазах его есть способность видеть, а разум не устал осмысливать увиденное, пока в руке его есть сила правитьон будет править! Будет упорно нести возложенный на него богом тяжкий крест великой миссиирадеть о величии и процветании, о силе и безопасности Второго Рима, оплота православного христианства.
Второй Римв отличие от Рима Первогобудет стоять и развиваться вечно! Невзирая ни на что! Император убеждал в этом всех своих подданных, но прежде всегосамого себя.
Проходя мимо увитой плющом мраморной ротонды, он заметил замершего у колонны спитария. Ласково кивнул ему и проследовал дальше.
Пока его окружают верные спитарии, личная безопасность обеспечена. Но безопасность всей империи год от года тревожила его все больше. На всю империю, на все ее границы спитариев не хватит.
С персамисамым грозным восточным соседомто и дело, после заключения очередного «вечного мира», приходится снова и снова воевать. Неспокойно в Палестине, в Северной Африке и других провинциях. Вдоль северных берегов Понта Евксинского кочуют, то и дело нападая на прибрежные имперские города-порты и колонии, два сильнейших племени, оставшихся со времени гуннского нашествия, утургуры и кутургуры. С помощью казенного золота и таврических готов-христиан Императору, похоже, удается стравить меж собой и тех и других, как боевых петухов на рыночной площади. Но где гарантия, чтов отличие от глупых птицвсе эти не столь уж глупые, хотя и дикие, кочевники не найдут в один прекрасный день общего языка (впрочем, язык у них и так общий!), не объединятся и не ударят сообща по северо-восточным границам империи? Где, кстати, судя по последним донесениям купцов и монахов-миссионеров, собирается новая грозовая туча: неисчислимая абарская орда, способная превзойти силой и сарматов, и гуннов, и всех прочих своих предшественников.