Лыбедь давно поднялась с корзна, скатала его, то и дело порывалась уйти, но тетка все сидела, подняв к подбородку костлявые под юбкой колени, все не отпускала племянницу, раза два даже придержала ее цепкой высохшей рукой. И все говорила, говорила, и не было тому потоку конца, как нет конца и предела воде днепровской.
А Лыбеди так хотелось побыть одной, в тишине, еще хоть немного помечтать о соколе, который однажды обернется яснооким кметом и встанет рядом возьмет за руку поведет за собой Далеко ли поведет? Не все ли одно! За такимхоть в какую даль пошла бы Лыбедь Так хотелось побыть одной, в тишине А старуха, видать, страшилась оставаться в одиночестве, страшилась тишины и все не отпускала племянницу, все говорила, говорила, говорила
Есть у разных душ человеческих две великие жажды: жажда общения и жажда уединения. Онинесовместимы меж собой. И когда не совпадут они у двоих повстречавшихся на дорогах жизнитогда беда!
9. Клятва Усана, сына Живуна
Тесно и шумно в наибольшей палате княжьего терема, отстроенного заново на месте прежнего, спаленного во хмелю. Теперьиной пир.
Отроки взмокли, таская на головах великие блюда со снедью, едва успевая уносить прочь опорожненные корчаги и приносить новые, полные меду.
Горели, чадя, масляные светильники, немного света пробивалось снаружи через тесные окна, затянутые мутно-прозрачной пеленой из бараньих кишок, в этом смешанном полусвете блестело железо на замерших у дверей да по углам гриднях. Блестели бронза, серебро, а где и золото посуды. Блестели лбы и скулы пирующих, сверкали распаленные глаза.
Пировали в тот же час и на двореу возов и шатров, крутили над кострами цельные туши быков, вепрей, баранов. Ходили по хватким рукам круговые ковши и турьи рога с медом да брагой.
Гремели над Горами дружные антские песнизастольные, боевые, походные. Бренчали и звенели струны, споря с голосами дудок, рожков и сопилок. Затем вдруг становилось тихо на какое-то время, и в той тишине слышался перебор многоголосых струн и одинокое пение гусляра. А после снова поднимался гомон зычных голосов, и поднимались над деревьями спугнутые птицы, взлаивали с подвываньем всполошенные псы на дворах да подавали жалобный голос встревоженные кони.
Великий пир давал Кий на своем дворе и в своем тереме. Рядом с князем полянским восседали молодшие братья Щек и Хорив, две надежные руки его. Здесь же были ближние бояре, в их числе сивоусый забияка Воислав и долгобородый умница Горазд. На каждого из них мог положиться Кий, знал: не подведут.
Съехались сюда, к Горам, на великую межплеменную сходку, многие прославленные антские князья и вожаки со своими боярами и тысяцкими, с охранными сотнями своих гридней. Были здесь ближайшие соседи полянсеверяне с Десны и добрые вояки росичи. Прибыли с дальних берегов Тиры уличи и тиверцы, а с ними и дулебы. Даже дреговичи пришли по Припяти из полуночных лесов, минуя древлянские земли, где два лета назад прошел вдоль и поперек грозный Воислав, побив немало кметов древлянских и добравшись до самого корста на Уже, которого, правда, не взял, но двор и терем Горислава все же пожег и на всю ту землю великую дань наложил. Горислава на сходку не позвали: много чести
На другой день после пира была великая охотав лесу и в поле. Один только дулебский князь Мусокий свалил стрелами трех косуль и матерого сохатого. Сам Кий, спешась, пошел с одним мечом на задержанного псами медведя и заколол: разъяренный зверь, едва отозвали псов, поднялся на дыбы, а князь, прикрыв голову малым круглым щитом, всадил лезвие в доступное косматое брюхо, под ребра, до самого сердца В левобережных плавнях немало было побито меткими стрелами белых лебедей и серых гусей, множество всяческих утокна воде и влет. Богатая добыча досталась тем, кто пошел с Хоривом вдоль правобережного леса на полдень: нежные косули и упитанные вепри, тяжелые глухари и хвостатые тетерева, пестрые рябчики и шустрые куропатки. Лису и куницу, горностая и соболя, зайцев и векш не трогали: на них охота зимой, когда шкура красу обретает.
Кто желалнабрал немало рыбы, на перемет в Днепре и бреднями в старицах.
Далее всех ускакали в поле Воислав, тиверский князь и два росича-тысяцких. Долго не возвращались. Кий, затревожившись, снарядил сотнюискать и выручить. К вечеру сотня воротилась вместе с охотниками. Приволокли нелегкую добычу: двух серо-бурых туровмолодую корову и великана-быка с отменными рогами. Быка оттащили на Лысую гору к капищув жертву богам. Корову же отдали одному из росичей, самолично взявшему ее с коня на копье; однако тот передал свою добычу хозяину сходкиполянскому князю; Кий же, ничтоже сумяшеся, повелел отдать тушу и шкуру с рогами той сотне, которую посылали на поиски.
То им на один зуб, заметил неодобрительно Щек.
Зато никому не обидно, возразил Кий. Га?
На третий день затеяли игры.
В затоне на Почайне пустились вперегонки на челнах-однодеревках. Первыми пришли северяне, полянский челнвпритык за ними.
На Майдане боролись силачивсех уложил, одного за другим, улич Птах, молодой увалень с доброй улыбкой и таким вздернутым кверху носом, на который хотелось что-либо повесить, как на крюк. Каждому побежденному он тут же подавал руку, помогая подняться.
По окончании игр раздавали подарки победителям, в соответствии с явленной доблестью. Уличу Птаху вручили пару добрых сапог, но бедняга так и не сумел натянуть ихмалы оказались. Тогда Кий, насмеявшись от души, расцеловал улича и подарил ему свой пояс из бычьей кожи, украшенный золочеными бронзовыми бляхами. Однако сей драгоценный дар не сошелся на животе у молодца.
Проси, чего сам желаешь! предложил Кий.
Меду бы, смущенно пробасил победитель под общий хохот. Да сала кусок. А то ослаб я борючись.
Князь велел поить и кормить Птаха, сколько душа примет. Потешились вволю.
Еще через день все собрались на Майдане, гдепослушав гадания Волхов и воздав щедрые приношения богамначали совещаться.
В отличие от прежних сходок, когда правили старейшины, когда собиралось великое множество народу и каждый болтал, что и сколько заблагорассудится, после чего начинались пьянство и несуразица, а порой и потасовка, на сей раз говорили немного и не все разом. Попировали, поохотились, поиграли, богов тоже не забыли, теперь головы были ясные, трезвые, никто глотку попусту не драл. Говорили больше одни князья. Бояре же и тысяцкие, где требовалось, слово дельное вставляли, а гридни знали свое делооцепили Майдан и никого не пускали, дабы ничье чужое ухо не проведало и ничей долгий язык не раззвонил прежде часу, что было на той сходке сказано, что задумано и что решено.
А сказано, задумано и решено было вот что.
Тиверцы проведали и поведали: собралась на левом берегу Истра великая сила славинов и хочет идти на ромеев. Да так, чтобы пройти подальше в глубь земли Второго Рима, нежели прежде проходить удавалось. Добыть поболее золота и угнать поболее скота да полона, нежели прежде добывали и угоняли. И просили славины тиверцев передать братьям своим антам, что ждут их подмоги в затеянном походе, как это бывало и прежде. Что добычу и полон, как и в былых набегах, разделят честно. Так передали славины, о чем и сообщил сходке тиверский князь, тот самый, что охотился на тура. И сказал, что надо бы отозваться на просьбу славинов, пойти к ним на подмогу в совместный поход.
Все согласились, что надо отозваться и пойти на подмогу к славинам.
Уличи же, пришедшие на Горы вместе с тиверцами, предложили собрать все антские дружины воедино под стягом единого великого князятогда анты будут сильнее всех прочих.
У Кия даже дух перехватило: заветнейшую его мечту выразили уличи. Всехвоедино! И тогда не будет под небом другой такой великой силы. Тогда никто не страшен полянам и всем антам. А ежели еще и со славинами вместе, под единым стягом Великий Дажбог! Возможно ли такое?!
То есть как это? не понял князь дреговичский. Единый князь над всеми нами? А остальным князьям что делать? В гридни к нему пойти? А стяги наши на возах, что ли, сложить?
Сейчас поясню, терпеливо ответил уличский боярин Колобуд, наистарейший из всех на сходке. Не надо князьям идти гриднями. И не надо складывать стяги на возы. А каждый князь ведет свою дружину под своим стягом, как это бывало всегда. Но один из князей, кого здесь сами выберем, поведет всех прочих, и стяг его будет над всеми прочими стягами для всех единый, и слово его для всехпервое и последнее. Как в Царегородеодин базилевс над прочими царями и князьями. Потому и непобедима сила ромейская. А мы чем хуже? Вот мы и
Нам эти заморские премудрости ни к чему! зашумели все дреговичи, неуважительно прервав речь старого Колобуда. Как наши пращуры жили, так и мы проживем. Так и правнуки наши жить будут. А хваленых ваших ромеев прежде бивали анты и славины, побьют и на сей раз. Без иноземных премудростей!
Без иноземных премудростей? переспросил тогда Кий, встревая в возникшую внезапно суперечку. Для чего же нам отказываться от чужих премудростей? Чтобы свою дурь сберечь?
Тут иные засмеялись.
Нечего зубы скалить! огрызнулись распалившиеся дреговичи.
Коли смешно, отчего не смеяться? Горазд пожал плечами.
Ну ежели твой князьскоморох, ежели потешил тебя, то и смейся себе на здоровье!
Услыхав такие слова, поляне подхватились было, но Кий прикрикнул:
Угомонитесь! В том не много славымеч с долгим языком скрестить. На слово словом отвечать надобно, а не мечом! Ну а премудрости иноземные Ежели ромейский царь на двух ногах ходит, то что же мнена карачки встать? Или на руках ходить? Этак и впрямь скоморохом князю быть. Затона свой манер, без иноземных премудростей. Га?
Тут уже засмеялись все. Одни только дреговичи угрюмо промолчали.
А ежели ромеи, продолжал Кий, на конях своих ликом вперед сидят, то побьем ли мы их, усевшись ликом назад, к хвосту? Затопо-своему, без иноземных премудростей! И не хвалитесь, идучи на рать Не бывало разве, что антские кони показывали ромеям хвосты?
Может, с кем и бывало такое, сказали упрямые дреговичи. То, надо полагать, полянские кони показывали хвосты ромеям, а с нами подобного не случалось.
Не потому ли, спросил невозмутимо Горазд, что ваших коней на Истре вовсе не видать было?
Тут все поляне снова засмеялись, а вслед за нимиросичи и дулебы, уличи и тиверцы. Последним захохотал во весь голос, трясясь, раскачиваясь и крутя тяжелой чубатой головой, северянский князь Вовкобий, великан среди великанов, славный тем, что мог одной рукой свалить коня вместе с всадником.
Тогда дреговичи обиделись, встали и не простяся покинули сходку, тотчас же отправившись восвояси.
Баба с возакобыле легче, бесстрастно бросил им вслед Горазд.
И опять все оставшиеся дружно засмеялись, а громче всехвеликотелесный Вовкобий.
После ухода дреговичей толковали недолго. И столковались. Вовкобий, вытирая с обширного лица проступившие от смеха пот и слезы, предложил поставить во главе антских дружин полянского князя Кия, не раз доказывавшего, что Перун его любит.
То же самое и мы хотели сказать, заявил дулебский князь Мусокий.
Лучшего нам не сыскать, поддержали уличи. И дружины его теперь сильнейшие среди всех антов.
Полянский князь и со славинами лучше прочих столкуется, заметили тиверцы.
А вы что скажете? спросили, затревожившись, у молчавших почему-то росичей, дружины которых по силе едва ли уступали полянским.
Те тихо перешепнулись меж собой, после чего приведший их Усан, сын уже немощного князя Живуна, в кольчуге, снял со светло-русых кудрей высокий шелом с серебряными наглазниками и передал его близстоящему своему тысяцкому, тому самому, который добыл копьем турью корову. Затем княжич выдернул из украшенных нездешней многоцветной эмалью ножен свой мечпрямое лезвие сверкнуло мимолетным огнеми направился к Кию. Поляне напряглись, насторожились. Хорив и Воислав даже схватились за рукояти своих мечей, но Кий остановил их повелительным жестом, смело и спокойно глядя на приближавшегося Усана.
А тот, подойдя, откинул за широкое плечо багряный плащ, встал на одно колено, взялся двумя руками за обнаженный свой меч, приложился губами, быстро опустил запылавшее лицо, но тут же поднял его и сказал так, что все услышали:
Шатры росичей в походах всегда стояли рядом с шатрами полян. Наши боевые кони всегда скакали рядом в лютой сече. И единые у нас с полянами боги
Он умолк, перевел дух, еще раз приложился губами к мечу и воскликнул:
Клянусь Дажбогом! Клянусь Днепром и Росью! Клянусь своим мечом и своей честью! Клянусь честью и славой пращуров моих, отца моего и князя Живуна, клянусь багряным стягом его! От него и от себя, от бояр и тысяцких, от сотских и десятских, от гридней, ратников и воев, от всех кметов наших, от всех дружин нашихклянусь, что отныне я сам и каждый росич будет верен князю полянскому и его стягу! Отныне и вовек! Дружины росичейтвои дружины, великий княже! Прими нас под стяг свой и веди нас под стягом своим!
Встань, Усан, сын славного Живуна! Кий шагнул к росичу, рывком поднял его, обнял, прижал.
Никто не слышал, что еще сказал полянский князь, ибо всеобщий восторженный кличбоевой клич антовзагремел над Майданом. Только стоявшие поближе к Кию узрели то, чего никогда прежде не видели: лицо его дрожало, а карие глаза залило слезой.
10. Анты и славины
Их было двое. Птах из антов-уличей, могучий гридень с добродушным курносым лицом, и Данелкоюный славинский княжич, верткий и тонкий, как медяница. Последний, хотя еще не успел набрать всей своей телесной силы, умел, однако, так вжаться в травянистую землю, чтобы неприметно подобраться к стану недруга и, разумея по-ромейски, услышать нужный разговор. Птах подобного не мог, ибо зело велик был телом и по-ромейски разумел не более нежели по-птичьи, хотя и носил птичье прозвище. Зато способен был сколько потребуется просидеть под водой со срезанным камышом в зубах, а главноемог отбиться и за себя и за других. Потому и посланы были оба, ант и славин, разведать, что замышляют ромеи, как мыслят встретить подошедшие к их земле дружины извечных недругов.
Оба переплыли на правый берег Истра, где переждали конец дня, после чего Данелко, затемно уже, подполз в сторону великого ромейского лагеря, в котором разместилось множество пехоты, конницы и боевых колесниц. Птах же остался ждать княжича, погрузясь в реку у самого берега.
Не раз мимо затаившегося в неласково холодной воде Птаха проходили ромейские дозоры с факелами, совсем рядом проходилихоть руку протяни, схвати последнего за ногу да поскорее утащи в воду, чтобы и крикнуть не успел. Нет, не позволял себе Птах такого озорства: не за себя страшилсяза Данелку, которого обязан был сберечь.
Тихо сидел Птах, терпеливо. Ждал Данелку. В проголодавшемся чреве ощущалось нарастающее недовольство. Водой-то не насытишьсякак быть? Утка проплыла у самой головы, не приметив анта. За неючетверо утят, а пятый, наименьший, отстал, пустился догонять, лапкамитяп-тяп-тяп! часто-часто забил по воде. Забавный! Изловить бы да зажарить на огне Эх!..
А Данелки все нет и нет. Уж не попался ли? Не допусти, Дажбог, такого! Одному, без дюжего Птаха, юному княжичу не отбиться. Как тут быть Птаху, что делать, а чего не делать? Ждать и ждать. Ничего иного ант придумать не сумел. И терпеливо ждал. Тревожился и ждал
Еще один дозор по берегу топает. Похоже, на конях. Так и есть! Принесла нечистая сила! На сей разфедераты. Уж лучше бы ромеи Подъехали, остановились. Спешились. Говорят меж собой. Голоса слышны, а слов через воду не разобрать, чья речьне узнаешь. Совсем близко подходят. Неужто заприметили? Не должны
Боль нестерпимая во рту пронзила Птаха! И нечем стало дышать. Кто-то закрыл отверстие камышины и давил вниздругой ее конец врезался под язык. Птах весь затрясся в воде от напряжения, стараясь терпеть, не пошевельнуться, не выпустить камыш и не пропустить его глубже, к горлу. Сколько успел прежде вдохнуть, столько и удерживал теперь воздуху в своей широкой груди. Помоги, Дажбог! Долго ли так терпеть?..
А те, на берегу, знали свое дело. Еще надавив, дернули затем камышину к себе, выдрали из Птаховых зубов. Невозможно было тому терпеть далее, пришлось вдохнуть всей грудьювода тотчас влилась в него, память вышла вон Будто великая играющая рыба, выскочил из реки ант, тут же подхваченный федератами. Он уже не слышал их злорадного смеха и не ощущал, как повязали всего ремнями и поволокли за конем по прибрежной траве
А в ромейском лагере к тому полуночному времени заканчивался допрос юного славина, схваченного вблизи центрального шатра, где как раз совещались допоздна военачальники. Заканчивался тот допрос, можно сказать, ничем. Потому что схваченный, так ничего и не сказав, испустил дух.