День скоромный будет, девушка посчитала на пальцах, с капустой и яйцом, с рыбой, ради такого праздника Пелагия обещала и ржаную коврижку с медом. Пироги по престольным торжествам пекли и в скиту. Отец келарь всегда оставлял для Маши несколько кусков. У себя в келейке она могла только варить суп на костре:
Хлебом меня тоже снабжали, вздохнула девушка, и вообще заботились обо мне она не обижалась на десяток стариков, обретавшихся в скиту:
Ясно, что я не могла с ними жить Маша нащупала кольцо в шве лежащего рядом платья, но и выгнать они меня не могли, я пришла к Иисусу. Пришлось дать мне топор и пилу, отправить в лес она даже улыбнулась. Маша никогда ничего не строила, но, в конце концов, сумела возвести тесный сруб, накрыв его проложенным мхом тесом. Зимой она разводила костерок среди стен своего убежища:
Но снег растапливать не пришлось. Рядом тек ручей, как у Ивана Григорьевича, да хранит Господь душу праведника вспомнив столб черного дыма над лесом, Маша перекрестилась:
Должно быть, он предпочел сгореть заживо, как никонианские мученики, но не выдать меня и папу зимой в келье Маша читала и перечитывала при свете лучины житие протопопа Аввакума, взятое в скиту:
Тогда, кроме чтения и молитв, мне больше нечем было заняться, но весной началась работа получив от отца келаря семена овощей, она разбила рядом с кельей грядки:
Моя репа, наверное, созрела, поняла Маша, настоятель обещал отвести мою келью под пустынное житие, пока я не вернусь она еще не знала, вернется ли на Урал. Маша вспомнила размеренные обительские дни, далекий звук била, сзывающий братию к молебну, огоньки свечей, виднеющиеся из-за домотканой завесы:
Я сказала матери Пелагии, что хочу отправиться дальше в тайгу, основать скит, девушка закинула руки за голову, но я лукавила, не говорила ей всей правды в глухих местах Маше было бы легче перейти границу. Она хорошо помнила карту СССР:
Китай или Монголия мне ни к чему, вздохнула девушка, в Средней Азии обитель не устроишь. Надо возвращаться на запад, решила Маша, пробираться к финской границе она была уверена, что ее отец жив:
Иисус и Богоматерь о нем позаботились она перебирала самодельную лестовку, дядя Джон тоже жив, я знаю Маша напоминала себе, что обязана найти семью:
У меня есть брат по матери, брат по отцу, есть кузены. Я должна вырваться из СССР о Журавлевых она не думала:
Они мне не родители, Маша закрыла глаза, только по Марте я скучаю. Бедная Марта, она вырастет с бесовскими игрищами, с комсомолом и партией, нашим рулевым Маше было противно даже думать о таком:
Все они антихристы, как Горский, как его внук вспоминая Сашу, она боролась с тошнотой, Господь их накажет в окошко комнатки светила яркая луна. Ночи были морозными, по небу неслись рваные клочья туч. Маша поворочалась:
Опять холодно, как в моей келье. Но буржуйка весь день топилась, почему так зябко на нее пахнуло сыростью, вокруг царила чернота:
Еще немного, немного ноги не слушались, она ползла, помогая себе руками, надо вырваться из-под земли, выйти на волю. Отец меня ждет, он спасет меня над головой засвистели выстрелы, Маша сжалась в комочек:
Ползи, велела себе она, тебе нельзя здесь оставаться пошарив впереди, она натолкнулась на крепкую руку:
Это не мой папа девушка ощупала ладонь, кто-то другой. Откуда я его знаю среди свиста пуль она разобрала жалобный плач младенца:
Что это за дитя успела удивиться она, разве у меня может быть ребенок рука исчезла, все стихло. Маша задремала, свернувшись клубочком под пальто и вытертым одеялом матушки Пелагии. Луна освещала блестящие дорожки слез на лице девушки.
Все охраняемые палаты в закрытом отделении трешки, как звали в Новосибирске третью городскую психиатрическую больницу, были заняты.
Десять лет назад госпиталь переехал в новое, вернее, старое здание бывших Красных Казарм. Комплекс возвели в начале века для временного размещения войск, перебрасываемых на Дальний Восток. После революции в казармах разместили инфекционную больницу. У входа в главное здание на бронзовой табличке виднелся строгий профиль в буденовке:
Здесь в январе 1920 года выступал на митинге соратник Ленина, член Сибревкома, стойкий борец за дело коммунизма, Александр Данилович Горский. В вестибюле висело привезенное из запасников недавно открывшейся картинной галереи парадное полотно: «Горский среди раненых красноармейцев». Александр Данилович, в небрежно наброшенной на широкие плечи кожанке, при маузере и гранатах, восседал за неизвестно как оказавшимся в больнице роялем. Судя по нотам «Интернационала» на инструменте, Горский вел спевку госпитального хора. Изображенное на холсте единственное просторное помещение комплекса, бывшую казарменную церковь, сейчас занимал зал заседаний больницы.
На острове Возрождения Светлана Алишеровна отвыкла от тесных каморок, куда обычно рассовывали психически неполноценных людей. В ее отделении все палаты были площадью с небольшую квартиру:
Хотя у нас нет затруднений с отоплением, напомнила себе она, а здесь зимой бывает до минус сорока. Маленькие помещения легче протопить. Руководство не хочет ломать стены добротной кладки доктору не нравилось отсутствие безопасных палат. Главный врач развел руками:
Коллега, войдите в наше положение. В госпитале собраны опасные сумасшедшие, люди, проходящие судебно-медицинскую экспертизу, осужденные, ожидающие этапа. Мы, что называется, трещим по швам. Вы утверждаете, что больной абсолютно безобиден по манере речи доктора Светлана Алишеровна поняла, что он раньше носил погоны:
В Комитете тоже так говорят об осужденных, вспомнила Светлана Алишеровна, с неправильным ударением
Она осматривала палату в сопровождении старшего товарища. 880 спокойно сидел в углу санитарной машины, встретившей их в аэропорту. Согласно инструкции внутреннего распорядка, в кузове оставались два охранника, однако, по мнению Светланы Алишеровны, нужды в надзоре не было. 880 не проявлял никакого стремления к агрессии. Она подошла к запыленному окошку. Яркое солнце отражалось в мутном стекле:
Даже решеток нет хмыкнула Светлана Алишеровна, ладно, санитары круглые сутки сидят на посту, да и не убежит он никуда. Он вообще не распрямляется, только ползает или сидит на корточках 880 почти всегда закрывал лицо руками, словно стараясь спрятаться от взглядов окружающих. Окошко выходило в чахлый больничный садик, с крашеным серебрянкой бюстом Владимира Ильича. На щите виднелся кумачовый лозунг: «Встретим XXII съезд КПСС ударным трудом!». Закрытое отделение пряталось за кирпичным забором с охраняемой проходной. Светлана Алишеровна вздохнула:
Ладно, поездка всего на неделю. Покажу его на конференции и полетим домой она выступала с докладом на основе своей будущей статьи о лечении синдрома лобных долей мозга. 880, не получавший никаких лекарственных препаратов, был отличным примером возникновения и развития заболевания. Местных медиков, впрочем, не стоило расхолаживать:
Но и спорить у меня времени нет, Светлана Алишеровна поджала губы, меня ждет Сергей Петрович, с подопечным музыкантом в расчете на контрамарку от маэстро, она привезла в Новосибирск парадное платье. На острове такие вещи носить было некуда:
На вечеринках мы не наряжаемся, это выглядело бы смешно она оценила свой маникюр, а в отпуске Давид настаивает на спорте и туризме Светлана Алишеровна считала долгом жены разделять интересы мужа:
Две контрамарки, решила она, на концерт и в оперу. Когда я еще послушаю оперу не на пластинках и не по радио? Маэстро устроит нам отличные кресла в ложе доктор кивнула:
Хорошо. Но сообщайте мне о любых изменениях в его поведении, я немедленно приеду она передала главному врачу картонный квадратик:
Мы живем в загородной гостинице, со значением сказала девушка, этот пациент очень ценен. За ним надо внимательно следить санитара, принесшего новому обитателю палаты обед, тоже проинструктировали в правилах безопасности:
Ерунда какая, решил крепкий мужчина, он даже с пола не встает, куда он убежит больной боялся выходить из санитарной машины. Забившись в темный угол, он мычал и раскачивался, махая руками:
Его пришлось на носилки укладывать санитар поставил на пол миску каши, он словно ребенок санитар тронул больного за плечо:
Обед громко сказал он, каша с маслом и хлеб. Давай, ешь пациент, сгорбившись, закрыл лицо ладонями:
Ешь санитар поводил перед ним миской, каша вкусная, ячневая сечка немного искривленные пальцы окунулись в кашу. Санитар заметил старые шрамы на месте ногтей, более свежие отметины на наголо бритой голове, с немного отросшим, седым ежиком:
Его оперировали, понял он, вообще ему на вид лет пятьдесят. Наверное, он бывший зэка, потерявший разум, не дождавшийся реабилитации больной, чавкая, размазывал кашу по лицу. Из рта потекла струйка слюны. Санитар принюхался:
Заберу миску и принесу шланг. Он под себя ходит, словно младенец. Несчастное существо, собаки и те умнее облизав испачканные кашей пальцы, больной, стоя на четвереньках, опустил лицо в миску:
Точно, как собака санитар взглянул на валяющуюся рядом с пациентом ложку:
Инструкция запрещает оставлять больных без присмотра, но он и не понимает, что такое ложка санитару хотелось покурить:
Я вернусь через пять минут, ничего страшного не случится больной шумно хлебал кашу. Санитар неслышно закрыл за собой дверь палаты.
Как обычно, он старался не поднимать головы.
Сейчас он мычал особенно громко, скрывая шаркающий звук затачиваемого металла. В детстве он спросил у покойного отца, правдивы ли истории графа Монте-Кристо и Железной Маски. Герцог усмехнулся:
Точно мы ничего не знаем. Однако твой дед, сбежав из бурского плена, полз по саванне, движимый желанием выжить, вернуться домой Джон взглянул в прозрачные глаза отца:
Но ведь дедушка не вернулся. Он все равно погиб в Южной Африке герцог пыхнул дешевой папиросой:
Не вернулся. Иногда и такое случается. Джентльмен он повел рукой, должен быть готов к любым обстоятельствам, милый. Помни отец потрепал шестилетнего Джона по голове, только насилие над слабыми мира сего может унизить джентльмена. Насилие и ложь кусок алюминия, наспех отломанный от черенка ложки, шкрябал по привинченной к полу металлической ножке кровати:
Я лгал не забывая мычать, он кусал покрытые шрамами губы, лгал детям, лгал Ционе, принуждал ее жить со мной. Я лгал Адели, лгал самому себе герцог тяжело вздохнул:
Если я вырвусь отсюда, больше никогда такого не случится. Я должен, обязан выжить. Ради Маленького Джона и Полины, ради того, чтобы рассказать правду
Разум к нему вернулся после неизвестной Джону операции. Ощупывая наголо бритый череп, он нашел шрамы. Он понятия не имел, что с ним делал предатель, как думал Джон о профессоре Кардозо:
Он, скорее всего, подвизался в лагерном госпитале Аушвица. Поэтому близнецы и замолчали, увидев его. Советские войска его спасли, он ушел от ответственности, а мы с Мартой думали, что Эстер его застрелила профессор Кардозо пока оставался недосягаемым, но после операции, Джон, странным образом, стал яснее, как он выражался, видеть вещи. Он не знал, что случилось с лишившей его глаза Ционой:
Зато я знаю, что в Будапеште она встретилась с фон Рабе. Циона родила от него сына, здесь, в СССР. Фон Рабе теперь зовут Ритбергом фон Теттау, как мы и предполагали Джон невесело усмехнулся, а ребенка похитила некая Генкина, воровка. Похитила и пропала без вести с младенцем Ционы больше ничего, как он ни старался, он не вспомнил:
То есть нет, поправил он себя, у Полины есть старшая сестра он не винил покойную Эстер и Авраама Судакова:
Циона была девчонкой, почти подростком. Забирая Фриду, они хотели поступить в интересах Ционы Фрида пока оставалась единственным путем к так называемому господину Ритбергу фон Теттау. Кроме этой заточки, Джон спрятал в укромном уголке тела еще одну, из осколка миски, сделанную на юге:
На острове Возрождения, поправил он себя, я все слышал и все знаю. Русские держат в тех краях экспериментальный институт, под началом вши, как его называл покойный Меир. В Новосибирск, меня привезла его новая жена. Она собирается демонстрировать меня коллегам, как пример синдрома лобных долей мозга Джон не намеревался возвращаться в психиатрическую лечебницу на острове Возрождения:
Я не оставлю детей сиротами, он методично водил куском алюминия по металлу, я не сгину в безымянной могиле среди песков он подумал, что русские могли действительно расстрелять Циону:
Она лишила их ценного источника информации, то есть меня горько усмехнулся Джон, она едва не отправила меня на тот свет, сделала из меня жалкого идиота. Кепка бы ей такого не простил прервавшись, он осмотрел шрамы на месте ногтей:
От зубов тоже почти ничего не осталось, Джон провел языком по черным пенькам во рту, но для побега это хорошо, я привлеку меньше внимания. Беззубый пьяница, жалкое существо из тех, что поют по электричкам он еще не решил, стоит ли ему пробираться в британское посольство. Путь в Москву, на тех самых электричках, занял бы недели три:
Но на вокзалах мне появляться опасно. После моего побега, с отягчающими обстоятельствами, если можно так сказать, герцог хищно улыбнулся, Комитет непременно запечатает город. Надо найти другие пути, но на юг поворачивать бесполезно. Китай больше не похож на страну, где обреталась Марта пятнадцать лет назад. Китайцы меня либо вернут русским, либо сами расстреляют. Ладно, как говорит наша миссис М, я подумаю об этом завтра проведя пальцем по заточке, он остался доволен:
Надо, чтобы в больницу приехал мой лечащий врач, напомнил себе Джон, здешние эскулапы без ее разрешения не введут мне лекарства, не поместят в смирительную рубашку. Я ее персональный больной. Пора начинать представление
Джон спрятал заточку в карман полосатой куртки. Вой перешел в рев, зазвенело пыльное стекло в окне. Вскочив на подоконник, надрывая голос, он затряс облупившиеся рамы.
Звонок из трешки оторвал Светлану Алишеровну от пишущей машинки. По просьбе маэстро Авербаха она составляла справку о восточных травах в составе нового препарата, выписанного музыканту. Кроме экстракта эврикомы, ничего восточного в лекарстве не было, однако Сергей Петрович быстро рассказал коллеге о китайских снадобьях.
Фальшивый директор института проблем человеческого организма уехал на заседание со здешними работниками Комитета. Москва требовала подробных отчетов о каждой встрече с маэстро. Машину к ним прикрепили одну, администратор закрытой гостиницы обкома партии вызвал для доктора такси.
К приезду Светланы Алишеровны, 880, немного угомонившись, забился в темный угол палаты. Стекло осталось целым, однако половицы усеивала пыль осыпавшейся краски. Бросив взгляд на больного, прикрывавшего голову руками, Светлана Алишеровна строго сказала болтавшемуся в палате санитару:
Вы его били. Не отпирайтесь, я вижу, что он дрожит идиоту, как его называл санитар, действительно досталось от прибежавшего в палату персонала. Санитар подумал, что сумасшедшему могли сломать пару ребер или отбить почки:
Пока этого не заметно, то есть, станет заметно, если появится кровь в моче, но лицо его никак не скроешь глаз идиота расцвел свежим синяком, он лишился нескольких осколков зубов:
Он упал и поранился, угрюмо отозвался санитар, мы его и пальцем не трогали, товарищ доктор Светлана Алишеровна могла разоблачить лгуна, однако у нее были дела важнее. Через три дня ей предстояло показать 880 на конференции в зале заседаний местного медицинского института:
Сначала надо его привести в порядок, вздохнула врач, синяки и ссадины можно объяснить падением, однако мне он нужен покорным, а не буйным эпизод агрессии не вписывался в стройную картину развития болезни из доклада Светланы Алишеровны: